” БАБА”

Ничто так не волнует и не страшит, как неизвестность.

В эту ночь, долгую и тягостную, подпоручик Яновский спал совсем мало. Тихо лежал уставясь в потолок, а видел белесое от зноя небо над лагерем под Чугуевым.

Слушал стук своего сердца, а тихий голос Татьяны Семеновны Яворовской звучал откуда-то издалека.И страшная, небывалая тоска давила ему на грудь. Трудно было дышать, а из глаз к вискам скатывалось мокрое, пощипывало. Мучительное недавнее прошлое всецело завладело им: " Почему так трудно сделать женщину, которую любишь, счастливой?" Но, как водится, если человек счастлив, он и не думает о счастье… Счастье – в нем, оно с ним. А прошлое уходит, правда, по-разному…

❤️ Вот и тогда, на берегу Северского Донца, заросшего камышом, ивняком и чапыжником, Яновскiй смотрел на шагавшую впереди Татьяну Семёновна, одетую по-малороссийски : сорочка и плахта, не скрывавших движения гибкого тела; высокая шея с ниткой кораллов, стройным стеблем вздымались из ворота, тугой венец иэ сплетённых кос. И опять, в который раз на офицера нахлынуло радостное ощущение силы. Ему захотелось подхватить женщину на руки, даже мускулы напряглись и стало трудно дышать, чтобы она обняла его за шею. Словно угадав его мысли, Татьяна Семёновна оглянулась:

— Что вы?

Она смотрела испуганно и выжидающе.

Подпоручик Яновский, сделав над собой усилие, отвёл глаза в сторону и пристально посмотрел на курган, щедро укрытый волнистым ковылем.

— Я-я? Ничего. Подумал вот…. Давайте пройдемся к половецкой бабе. Мои солдаты наткнулись на нее, думали просто камень. А это статуя. Я приказал очистить и поднять. Желаете взглянуть, Татьяна Семёновна ?

Губы женщины тронула лёгкая улыбка.

Они поднялись на курган, к каменной половецкой бабе. Высеченная из крупного зернистого песчаника фигура, величиной не многим больше обыкновенного человеческого роста. Скуластое лицо с острым подбородком, высокая головная повязка в виде петушиного гребня, волосы рассыпаны короткими локонами по покатым плечам, выпуклости маленькой груди, отвислый живот.. . Таков был облик этой "бабы". Татьяна Семёновна провела ладонью по колючему камню, нагретому солнцем. Яновский подошёл сзади, взял обеими руками голову женщины, запрокинул назад… Впился в ее полураскрытые губы, долгим страстным поцелуем. Подпоручик обхватил Татьяну Семеновну, вбирая в себя трепет, натянутого словно. струна, гибкого тела. Беспокойная ладонь легла на бедро, плахта скользнула вниз, а подол сорочки, наоборот, пополз вверх.. Пальцы наткнулись на тугую округлость груди с маковкой сосца. Яновский простонал, задохнувшись от остро подступившего желания:

— Вы самая прелестная женщина на свете! Я люблю вас…

— Возьми меня… – тихо произнесла она, как о деле для себя решенном, но на тонкой, туго натянутой коже лица проступил румянец. Женщина потянулась губами, и трепет прошел по высокой груди. Яновский встретил ждущий, с искринкой в самой глуби райков, взгляд.

От этого, дрожащего страстью голоса, серых с прозеленью глаз Татьяны Семеновны, горячая, неведомая доселе, нежность наполнила душу подпоручика Владимира Яновского. Во рту стало солоно, прижался губами к белой шее, чуть ниже уха. Трепет женского тела передался ему, вверг в лихорадку изумительного наслаждения. Кровь будто сгустилась, наполнив член до каменной твердости.

Офицер развернул женщину, наклонил так, что ее руки нашли опору в статуе. Татьяна Семёновна, избавленная от одежды, наклонив голову терпеливо ждала, расставив ноги. На колючую траву полетели кепи, вывернутый сюртук, звякнула стальными ножнами сабля на поясной портупее… Шаровары спустил вместе с исподним, образовав колокол вокруг. голенищ сапог, в которые они были заправлены, по – походному. Рубашку с отложным воротником офицер оставил. На траву отправился лишь ошейник черного галстуха с полукруглым " языком" манишки.

Обнаженное тело наклоненной женщины, опиравшейся на статую, было нежданно волнующим: тонкая талия переходила в крутые, округлые бедра сильных, мускулистых ног, обутых в шнурованные "венгерки" до половины икр. Между расставленных ляжек выпуклость, напоминавшая лопнувшую, перезрелую сливу, открывавшей сочную мякоть. Не удержался от соблазна помять пальцам толстые губки и сильно вошёл в этот разрез…. Его " достоинство" было не слишком длинным, но толстым с ещё более крупной головкой.

Татьяна Семёновна тихо постанывала в такт его толчкам, с волнующей растроганностью ощущая в себе, как головка члена касается матки… Она была на пять лет старше молодого офицера и получаемое удовольствие, ни шло ни в какое сравнение с тем, что имела на супружеском ложе. Кроме того, женщина лелеяла мечту обрести, наконец-то, радость материнства! Вот член задергался в горячей глуби, выпуская семя…

— Как хорошо-о-о… – простонал ее любовник, распластавшись на женской спине, зарывшись лицом в волосы, растрепавшейся прически.

Где -то рядом, на реке, в ненасытной истоме закричала утка. Вторя ей, тоже сделала женщина, забилась в мужских руках. Ветер унес этот радостный вопль в бескрайнюю, нетронутую ковыльную степь… В струистое марево. Их услышали на перевозе два малороса, ожидавшие с тяжкими возами и круторогими волами.

— Чуєш, Панас, на кургані кам'яна баба кричить. Господи збережи…- он осенил себя крестом.

— Та ні, куме, знову, пани паскудят, – ответил второй, вынув люльку изо рта. – Бачив офіцер шльондру повів на курган. А видно добре він ії ебет…

Он опасливо покосился на щегольскую коляску запряженную в дышло парой рыжих. Но возчик ничего не слышал, мирно похрапывая в тени поднятого верха. Ноги в белых летних шароварах и юфтовых высоких сапогах, он устроил на сиденье напротив, подстелив дерюжку. За испачканную обивку можно было схлопотать по зубам. Это был деньщик подпоручика Яновского, а коляска нанятой.

Свидания продолжались весь лагерный сбор. Жизнь понеслась, закрутилась, как колючий шар перекати-поле в порывах вольного степного ветра. Татьяна Семёновна потеряла голову! Чувства протеворечившие одно другому бушевали в ней, туманили мысль; то возбуждали в ней стыд и отчаяние: " Все напрасно, зачатия не случится! ", а то – неизведанное блаженство и необузданную похоть. В объятиях молодого любовника все она ощутила впервые… Расслабление, похожее на головокружение, дурноту, рассуждать не хватало сил. Впервые она испытала запредельные ласки для себя. Однажды, это происходило в супружеской спальне, не могла кончить. С искаженным страстью лицом металась по подушке, закусив губу, душа крик.. Это не степь, а дом – поднимешь всех. Яновский уже разрядившийся, видя ее терзания, не долго думая скользнул вниз, между распахнутых ног и ртом довел до финала. Не гребуя, слизывал собственное семя. Но, как после такого, не отрыть рот, когда лилово-багровая головка члена призывно толкнется тебе в губы? Яновский поднаторел в " искусстве любви" в публичных домах Грачовки, будучи юнкером 3-го военного Александровского училища.

Как было трудно Татьяне Семёновна вести прежнюю жизнь, притворяться спокойною, тихою, невозмутимо-ровною. Глядела на супруга, толстого, обрюзгшего надворного советника, ведавшего акцизами, но губы ее чувствовали поцелуи любовника, ощущая запах его разгоряченного тела, вкус семени во рту. Сердце женское билось в груди так сильно, что казалось рвалось наружу. Всепоглощающая страсть! А после объятий мужа, после тяжести навалившего, липкого от пота тела, судорожных движений остаётся у Татьяны Семеновны лишь усталая муторность в душе. Их прощальная ночь была у ' половецкой бабы". На их счастье курган использовался как наблюдательный пункт для посредников во время двухстороннего маневра. Чтобы их высокопревосходительствам было удобно, макушку расчистили и посыпали белым речным песком.

— Ах ночь-то, какая ночь! – воскликнула Татьяна Семёновна, белея в темноте обнаженным телом. Деньщик натаскал валки ковыля, постелил палаточный равентух и полотняные простыни. Вместо изголовья медвежья шкура. В корзинке – вино и закуска, не забыт масляный фонарь. В темном небе летели тучи, похожие на клубы порохового дыма. Серп молодого месяца прыгал и колыхался на них, как обнаженный подпоручик Яновский на распластонном женском теле. В разрывах туч иногда появлялись далёкие искорки Чумацкого Шляха и мерцающие градины " негаснущих" звёзд. Было все! И когда любовник принялся смазывать " девственную" тугую дырочку прованским маслом, лежащая на животе Татьяна Семёновна встала на четвереньки, зарываясь лицом в душный мех медвежьей шкуры. В непроглядной тьме только Половецкая баба оставалась невозмутимой и молчаливой, как и во все предшествующие века… А предвидеть грядущего простому человеку не дано, будущее открывается лишь взору провидцев. После содомии, Татьяна Семёновна чувствовала себя такой развратной, что казалось кликнет Яновский своего деньщика, она отдастся и ему…. ❤️ Ах ночь-то, какая ночь!

34-й пехотный Севский Его Императорского Высочества наследного принца австрийского полк, под командою полковника Жиринского, возвратился в первых числах сентября 1876 года из лагерных сборов под г. Чугуевым на свои постоянные квартиры в г. Обоянь. В жизни каждого армейского офицера не так уж много значительных событий. В основном она наполнена мелкими, повседневными служебныбными делами и происшествиями.

После обычного месячного отдыха от лагерных трудов, полк приступил к зимним строевым занятиям, которые были необременительными : лишь два раза в неделю. Караулы назначались только обычные полковые. В них заступал обер-офицер, два унтер-офицера, музыкант и 51 рядовой. На следующий день была очередь Яновского. Следовало хорошо выспаться, но сон не шел… Накануне подпоручик получил письмо из Чугуева. Его приятель, поручик Леднев, откомандированный из полка курсовым офицером в пехотное юнкерское училище, как бы между прочим, упомянул, что Госпожа Яворовская " пребывает в интересном положении и весьма подурнела…"

2 ноября 1876 года, ВЫСОЧАЙШИМ приказом была объявлена мобилизация.