Чай из утренней росы. Часть 24

     – Что-о-о?! – Ольгина шея оттянулась вперёд, влажные глаза блеснули, и она переспросила. – Кто-кто я?! Дура?! Безмозглая?!

     – Оля… Оленька… – он поднял руки, словно сдаваясь, и стал тихо успокаивать, – извини… вырвалось в сердцах… пойми, не хотел я… как-то случайно вырвалось…

     – Дура?! Безмозглая?! – Ольга начала медленно приподниматься из-за стола.

     – Оля, Оленька, извини, не сдержался, ну… – и вдруг заорал, бросив свои утешенья. – Это всё потому, что ты не хочешь писать заявление, потому что ни черта не понимаешь суть вопроса, бестолково нянчишься со своим Костиком, который испортил тебе всю перспективу, и при этом на костылях мечтаешь отправиться в Эль-Фуджейру, чтобы опозорить меня?! И кто же ты после этого как ни дура безмозглая?!

     – Да пошёл ты со своей Эль-Фуджейрой и со своей новой подругой… знаешь, куда пошёл!? . .

     – Догадался!

     – Какой догадливый! А я сейчас же напишу заявленье именно так, как хочу и во что бы то ни стало доползу сегодня на костылях к нашему участковому, сегодня! – она ловко сунула под мышки костыли и покинула кухню.

     – Оля, прекрати! Я закрою дверь на все замки, отберу у тебя ключи и никуда не пущу! Ты этого хочешь?!

     Она развернулась и ответила:

     – Хорошо, мне всё равно ему звонить, так я приглашу его сюда, чтобы забрал заявление! Надеюсь, милиции ты откроешь или предупредить, чтобы ломали дверь?!

     – Что ты болтаешь?! ! Что ты болтаешь?! ! Да идите вы все к чёрту!!!

     Он громко простонал диким зверем и влил себе в чашку одной чёрной заварки…

     

     Я подошёл к подъезду, быстро набрал цифру сто сорок на обшарпанном домофоне, он загудел, и голос Тамары Петровны вскоре спросил:

     – Кто там?!

     – Костик.

     – Да, Костик, жду тебя, заходи!

     Раздался щелчок, и моя рука нетерпеливо дёрнула дверь.

     Войдя в подъезд, я влетел в распахнутый лифт и нажал кнопку девятого этажа.

     Тамара Петровна стояла на пороге своей квартиры и наглядным образом ждала меня: на широкой фигуре было чёрное платье, а на плечах висела наброшенная красная кофта, такой знак откровенного траура мне показался неслучайным.

     – Добрый день… – поклонился я.

     – Добрый, Костик, добрый, – она шагнула в сторону и пропустила меня.

     

     

     Я тут же поглядел наверх и серьёзно спросил:

     – Ваши камеры снимают?

     Она сокрушённо ответила, устремив глаза в потолок:

     – Все камеры заглохли! Это ужасно, мне теперь невозможно следить за уборкой своих киргизок!

     – Да-а-а, беда. Но в этой технике я, к сожалению, ни “бум-бум” , – и саркастически добавил. – А вы не горюйте, ваши киргизки уже давно унесли отсюда всё что могли, – я снял куртку и быстро повесил на вешалку.

     – Твой юмор меня ни капли не веселит, наоборот – настораживает, ты какой-то странный!

     – Увы, моя странность ещё в том, что я сегодня без цветов и подарков. Прошу прощения, это мой умышленный поступок.

     – Да какие цветы и подарки?! – громко вздохнула она. – Мне всё прекрасно понятно!

     – А что вам понятно?

     Она удивлённо поглядела на меня и сказала:

     – А мне можно вопрос на вопрос?!

     – Пожалуйста.

     – Тебе не кажется, что твой тон несколько вызывающ, будто я виновата во всей вашей истории?!

     – Но вы же – Ольгина мама, разве родители не в ответе за поступки своих детей?

     – О, Боже! – она всплеснула руками и в отместку мне сказала с лёгкой издёвкой. – Товарищ следователь, давайте не здесь, пройдёмте в “тюрьму”!

     Я хмыкнул, зашагал за ней, вошёл в богатую комнату, Тамара Петровна указала на королевское кресло и уже спокойней предложила:

     – Прошу.

     Я плюхнулся в него и задрал ногу на ногу.

     Она же аккуратно опустила своё широкое тело в такое же кресло и начала:

     – Костик, мне прекрасно понятно, что для тебя произошло ужасное и самое противное событие для всего твоего разума.

     – А для вашего, простите?

     – И моего отчасти.

     – Почему отчасти?

     – Дорогой, не надо перебивать и бежать впереди паровоза.

     – Извиняюсь, – ответил я, хотя совсем не извинялся, а продолжал свои надменные выпады.

     – Ты думаешь, когда Ольга рассказала об этом – по моей душе разлился бальзам? Да я тут же упала пластом, заболело сердце, поднялось давление, мне так стало плохо, хоть бери да помирай у неё на глазах, ты себе представить не можешь.

     – Я не могу себе представить, как вы могли скрыть от меня то, что узнали, почему смолчали и не забили тревогу во все колокола, ведь это касалось нашей с ней жизни и любви.

     – И что бы изменилось? – спросила она обречённым тоном. – У них же эта связь ни день, ни два, ни три, а вон с каких пор длится. Я же себе и помыслить не могла, мне Ольга рассказала перед самым отъездом в Петербург.

     – Вот именно, в Петербург, а не на сборы в Астрахань, – резонно добавил я и наклонился к ней, напирая на своё. – Почему вы скрыли от меня, когда вам стал известен этот гнусный обман? Вам было наплевать на Костика, да? У вас хотя бы чуть-чуть трепыхнулась совесть по отношению ко мне после того, что совершила ваша дочь?

     Она воскликнула, хлопнув ладонями:

     – Боже, да я совсем не собираюсь просить у тебя прощенье за свою дочь! Родители, конечно, отвечают за поступки детей, но не за такие, тоже мне “поступок”! Ты сначала в себе разберись!

     – Я уже разобрался.

     – Вот-вот! – она начинала кричать и ёрзать в кресле. – И хорошенько поразмысли, чем ты занимался все эти годы до вашего похода в ЗАГС, своей писаниной или Ольгой?!

     – Прошу до моей писанины не прикасаться.

     – Боже, я прикасаюсь до его писанины! Да я бы с радостью прикоснулась до вашего ребёнка, которого ты прошляпил в первую очередь, сиднем просидев у компьютера! Как говорил один чеховский герой – “молодую женщину надо обрюхатить и этим самым привязать к себе”! Грубо, но по жизни верно!

     – Спасибо за советы чеховского героя, большое спасибо.

     – На здоровье, тебе ещё дать советы великих писателей?!

     – Лучше несколько коротких ответов на мои вопросы, и я – ушёл отсюда.

     – Хорошо! Я готова слушать, только быстрей и не больше трёх вопросов иначе у меня голова заболит! – и она дотронулась толстыми пальцами до своих висков, сощурив глаза.

     – Почему вы всё-таки сразу не сообщили мне?

     – Потому что Ольга слёзно просила тебе не говорить! Дальше!

     – Ваши первые действия после услышанного.

     – Крик!”Это непристойное поведение сродни глупой и легкомысленной девчонки! Какой позор и ужас! Разве это моя дочь?!” , именно так я кричала, хватаясь за таблетки и корвалол!

     – А что Ольга?

     – Она ревела и твердила: “люблю Юру, но ужасно стыдно перед милым Костиком”!

     – Ей “стыдно перед милым Костиком” , ёлки-палки, как же таким стервам легко живётся.

     – Но-но, поосторожней! Она моя дочь!

     – И моя законная невеста, в которой я видел свою настоящую жену, глупец.

     – Если глупец, так возьми себя в руки и начни жизнь заново без моей Ольги!

     – Именно это я и собираюсь сделать.

     – Наконец-то! – она всплеснула руками. – Наконец-то я слышу слова не мальчика, а мужа… я имею в виду мужчину! Правильно, Костик, начни новую жизнь и успокойся, ничего страшного не случилось! Ты просто не знаешь, какие бывают роковые влюблённости?! О-о-о, Боже мой! Люди так влюбляются, что бросают свои семьи, а у вас ещё и свадьбы-то не было! Пока ещё не поздно, найди себе другое утешение, Костик!

     – Секунду, – перебил я, – как же вы можете такое говорить? Вы же сами благословляли нас на законный брак и были безумно рады нашему заявлению в ЗАГСЕ?

     Она помолчала и на удивление мне спокойно ответила:

     – Потому что не хочу, чтобы ты мешал Юрию Семёнычу и моей дочери, я поняла, что он предложил ей более интересную и разнообразную перспективу, чем ты, который предлагал смотреть только на свою спину за письменным столом. Когда я несколько дней валялась в постели с таблетками и корвалолом, я о многом мучительно передумала, и мои первые слова о “позорном и непристойном поведении легкомысленной девчонки” мне показались совершенно пустыми, Боже мой, какими же пустыми. Ведь Юрий Семёныч предложил ей ВЕСЬ МИР. Я не собираюсь уточнять подобную аллегорию, умный да поймёт, глупец даже ни одной извилиной не шевельнёт. И потом, Юрий Семёныч не совершил никаких родственных безобразий, он же тебе не отец.