Друзья-любовники

Юрик с Катей высасывали друг друга мягкими жестокими ртами:

— Ааа…

— Ууу…

Это было приятно до визга: тонуть в губах, сладких, как заварной крем, захлебываться влагой, влипать языком в язык и таять в нем, как в молоке…

— Ууу…

— Ооо… Слушай, шмотки долой… Хочу твой бюст.

— Ааа… Юр, может, не надо?

— Надо.

— Юр… Я все ж таки невеста. Это ничего так, а? — бормотала красавица Катя, стягивая с себя блузку.

Она была счастливой хозяйкой чудо-грудей. Провисшие от спелости, крепкие, тугие, как помело, они выросли у нее милостью матери-природы, без гормонов и упражнений, и числились где-то между пятым и шестым размером. Каждая из них была чуть меньше Катиной головы. Свои лифчики Катя называла «гамаками»:

— Вот растянешь мне гамак — в чем буду мужа любить?

— Ыыыы, — гудел Юрик, добывая сосок, тугой и горячий, как маленький вулкан. — Тебе, толстухе, как ни растягивай — все малы будут.

— Я толстуха? Слушай, не обнаглел, а?

— А ты типа не балдеешь?

— Я? Аааа… оооу… делай, что хочешь. — Катя обреченно откинулась на спинку дивана. Юрик тут же стянул с нее «гамак», а потом и все остальное.

Он дразнился: Катя, хоть и была «пышкой» от природы, но гибкой, спортивной и совсем не толстой. Недавно она была в свадебном салоне и, узнав свои объемы, так впечатлилась, что заказала себе новый мобильный номер: 93-63-116.

— Зарубка на память: «размеры меня перед свадьбой» — говорила она.

Юрик был ее лучшим другом.

Свои отношения они не афишировали, зная, что никто их не поймет. Юрик, как мог, старался быть невидимкой для многочисленных Катиных парней и девушек, которых та меняла чаще, чем «гамаки», а Катя старалась не показываться на глаза его подружкам.

Они с Юриком через многое прошли и знали друг о друге, в общем-то, все, или почти все. Юрику приходилось мазать мирамистином Катину пиздень, порванную насильником, подрываться к ней ночью и отпаивать ее, опухшую от слез, бромом и валерьянкой; Кате приходилось давать ему уроки поцелуя перед ответственным свиданием (с тех пор они и полюбили это дело) и выстаивать очереди к начальству, чтобы просить за Юрика — лодыря и раздолбая. Катин бюст делал чудеса; к тому же пышка Катя была прелесть как хороша и талантлива, и при желании добивалась всего, что только не упиралось в начальственные постели.

Они никогда не занимались любовью. Со стороны это было сложно понять, но для них все было естественно, так, как им хотелось, и они не думали, что и почему.

До первой встречи они год общались по интернету. Была пора первых романов, и виртуальный друг, с которым можно поделиться самым-самым, оказался как нельзя кстати. Потом было много новых мальчиков и девочек. Наверно, поэтому Юрик с Катей не пытались «крутить любовь»: кто-нибудь из них всегда был «занят».

Очень скоро они поняли, что у них не получается дружить одними только словами, без прикосновений и ласк.

— Наверно, потому и говорят, что не бывает дружбы между мужчиной и женщиной, — говорил ей тогда Юрик.

— Ты что, очень хочешь меня… ну… — запиналась Катя.

— Трахнуть? Нет, не хочу. Но зато очень хочу вот так… — Юрик обнимал Катю и тыкался ей в волосы, пахнущие сладкими духами.

Они обнимались и гладили друг друга, стесняясь больше, чем в первых своих постелях. Потом Катя на правах опытной гетеры учила Юрика целоваться, и Юрик, обалдевший от ее лизучего язычка, бормотал ей всякие глупости. Назавтра они уже лизались без оглядки, как счастливые котята. Оказалось, что мужчине с женщиной нельзя без ласк, если они нравятся друг другу, как бы это не называлось.

В тот же день Юрик сказал Кате, что не сможет жить, если не увидит ее без одежды. Катя ответила, что хотела сказать Юрику то же самое, но стеснялась. Раздевшись, они обцеловали друг дружку с ног до головы, а потом легли голышом и шесть часов напролет проговорили обо всем на свете.

Они знали, что они друзья, а не любовники, и им можно все, кроме секса. Это добавляло в их ласки откровенности, даже отчаянности, какой не бывает и между самыми страстными любовниками. Самое интересное, что им не хотелось большего. Пределом их близости были губы, языки и прижатые друг к другу обнаженные тела. Эмоциональный экстаз, в котором они тонули, когда ласкались, вполне удовлетворял их тягу друг к другу, а нередко и выхолащивал сильней любого секса. Им не приходилось себя сдерживать: когда они ласкались — Юрин хуй, конечно, напрягался, но не слишком, без мучительного желания выбодаться в Катю. Любовниц ему хотелось дырявить насквозь, но с Катей было совсем иначе: она пробуждала в нем желание растворяться в ней, как мед в молоке, тонуть в неизбывных ласках без капли грубости, если только не считать ею жестокие, экстатические лизания-на-грани-боли, до которых они иногда себя доводили. Это были чистые эмоции, без капли похоти.

— А помнишь, как я пристал к тебе, что хочу посмотреть твой секс с девушкой, и ты посадила меня в шкаф? — спросил Юрик, целуя Кате живот.

— Как не помнить… Когда мы трахались тогда с Аней, я думала только о том, как выглядит ее язык в моей пизде, — говорила Катя, едва шевеля губами. (Они с Юриком давно уже не стеснялись называть вещи своими именам)

— А когда ты смотрела на нас с Юлей… это было что-то. Мне хотелось, чтобы ты оценила каждое мое движение. Чтобы поняла, какой я охуенный любовник. Короче, я волновался, прикинь? Ты же у нас такая опытная… настоящее жюри в шкафу.

— А когда ты смотрел на нас с Владом, я тоже волновалась. Он трахает меня, я вся такая стою раком, покачиваюсь, кричу, а сама думаю: небось со стороны — блядь блядью…

— Нееее… Ну что ты… Ты не блядь. Ты просто опытная. Это разные вещи. Блядь — это когда одновременно с многими. Да еще и за деньги…

— Ну, за деньги никогда не было, а вот одновременно с многими… Втроем было, целых три раза…

— Это не считается. Блядь — это когда изменяешь… Я тогда смотрел — и мне тебя жалко было. Как он чавкал тогда в твоей пизде!..

— Чавкал? Я даже не слышала…

— Потому что очень сильно ебал, прямо зверски… Какая у тебя охуенная пизда, Кать! — Юрик стоял перед ней на коленях.

Им нравилось материться друг другу: это давало чувство полной откровенности — такой, от которой стыдно щекотало сердце.

— Охуенная? Чем?

— Не знаю. Красивая. Матерая такая… А твой олигарх тебя классно ебет?

— Нормально… Очень быстро только. Вставил, влил — и все.

— А ты будешь ему изменять?

— Конечно, не буду. Я же не блядь… Ээй! Ты что?

Юрик растянул Кате пизду и дул в дырочку, блестевшую смазкой.

— У меня было четыре девочки, — говорил он странным, глухим голосом, — и у каждой была разная пизда. На вкус. У Любы соленая, у Женьки сладковатая такая, у других… не помню… Интересно, у тебя какая?

— Юр! Прекрати!

— У тебя самая вкусная. Нежная-нежная такая на вкус… — Юрик снова и снова лизал Катю в растянутую мякоть. С кончика его языка тянулись клейкие ниточки сока.

— Юр! Ну что ты дел… — Катя открыла глаза, и тут же закрыла их обратно: Юрик вдруг всосался в ее пизду, обняв Катю за бедра.

Какое-то время были слышны только стоны и причмокивания. Затем стоны вдруг усилились, и Катя резко выгнулась, будто ее подбросили вверх:

— Ыыыу! Юр, ну Юр! Я чуть не кончила…

— Ладно, ладно… — говорил Юрик, утирая липкие щеки. — Давай лучше целоваться. Оближу тебе горлышко — и побегу…

— Дурачок. Если горлышко лизать — будет буэ…

Юрик разделся догола, обнажив торчащий хуй, подсел к Кате, и они снова влипли друг в друга губами.

Только теперь это получалось у них не истомно-нежно, как всегда, а нервно, жадно, с рычанием, будто они не ласкались, а грызлись, как звери. Катя с силой щупала Юрику ребра и елозила попой. Тот целовал ее все сильней, — и вот они уже сползли со спинки дивана, и Юрик терзал Катю, лежа на ней, а Катя ныла, обвив ему шею руками.

Их тела двигались и терлись друг о друга, постепенно принимая нужную конфигурацию: Юрик заползал сверху, Катины ножки раздвигались, подпуская его к самому главному…

— Ююююр, — простонала Катя. — Ты что? Не надо…

— Я только чуть-чуть… сверху… — бормотал Юрик, въебываясь в край липкой дырочки, которая втягивала его, как воронка.

— Не надо… Юр… — хныкала Катя, раздвигая ноги и подставляясь Юриному хую.

— Чуть-чуть…

— Не надо…

— Совсем… немножко… — шептал Юрик, до упора окунаясь в липкую, как соты, и невыносимо сладкую Катину пизду.

Через минуту его яйца громко шлепали по ней, ускоряя ритм, а рот намертво всосался в Катю, не давая ей дышать. Сгорбившись, Юрик ебал и выцеловывал Катю, удерживая ладонями ее голову, а Катя хватала его за шею, за спину, за попу и втягивала, вдавливала, вмазывала в себя, и мычала, залепленная его губами, и таращила влажные глаза… Она уже давно кончала — почти сразу, как Юрик вошел в нее; это был самый долгий, самый мучительно-сладкий оргазм в ее жизни, и самое страшное, что он не прекращался, а нарастал, как снежный ком, и с ним нарастал непрерывный крик — как у самолета, идущего на посадку. И когда Юрик стал бешено кончать в нее, Катя закричала, раздирая горло, и весь ее крик ушел в Юрика, в его рот и тело, и его крик тоже ушел в Катю; они наполняли криком друг друга, не разлепляя губ, и крик проходил навылет по горящим телам, наполняя их зудом, цветным и бесконечным, как смерть…

— Что это было? — беззвучно шептала Катя, когда обрела дар речи. — Что это было, Юр? Ведь мы друзья… Ведь я невеста…

Это был кошмар. Они оба знали, что им нельзя, что нужно избегать друг друга, но все равно каждый день встречались, и каждая встреча кончалась одним и тем же — бешеным, изматывающим, запретным, и оттого немыслимо сладким сексом.

— Юр… Ну зачем ты?..

— Кать… Просто хочу видеть тебя.

— Ну? Увидел?

— Увидел…

— Ты опять, да?

— Да…

— Аааа… Юр, не надо… Мы же не сможем остановиться…

— Сможем… а может и нет…

— Ааааа…

Они лизались, непрерывно отговаривая друг друга, но все равно раздевались, и все равно Юрик трахал Катю и лизал ей пизду, а Катя жестоко кончала от его ласк и от осознания, что это нельзя, что она невеста и самая настоящая блядь…

Ее жених тоже имел ее почти каждый день, и Юрик требовал, чтобы Катя рассказывала ему в подробностях, что и как. Рассказывать было особенно нечего, и Катя придумывала Юрику, чтобы поддразнить его, всякие небылицы:

— Он привязал меня за руки-ноги к кровати, взял бильярдный кий, такой, знаешь, длинный, гладкий… а на конце вибратор прикручен. Я вся такая лежу, пиздой наружу, беспомощная, привязанная, а он медленно подносит туда, трогает меня, и еще по телу мороженое размазывает, апельсиновое, холодное такое… ааааа…

— Аааа! — рычал Юрик, въебываясь в нее до ушей. — Вибратор — хуйня! Он умеет вот так вот глубоко?

На следующий день Юрик встречал Катю с веревками, вибратором и кием. Катя корчилась, привязанная к кровати, а Юрик мучал ей пизду и вымазывал с ног до головы мороженым, жгучим, как огонь…

— … А потом мы поехали за город, он раздел меня, одежду мою оставил в машине, закрыл на ключ и повел меня гулять. Я шла с ним голая, сиськи-письки наружу, и меня видели сотни людей, глазели на меня в упор, говорили «вау, какая грудь», просили потрогать, и он разрешал, даже не спрашивая меня, и незнакомые парни лапали мне сиськи, взвешивали их на ладонях, как мешки, — а я стою, вся багровая, щеки горят, уши горят… что-то бормочу, блин, и подыхаю от стыда…

На следующий день Юрик встретил Катю с машиной, вывез ее за город, оголил, выволок из машины, не обращая внимания на визг, и потащил, куда глаза глядят. Голая Катя висла на его руке, хныкала, не хотела идти, и тогда он просто взял ее на руки и понес.

Навстречу шли люди, и им была видна ее пизда веретеном; Юрик сказал об этом Кате, и та спрыгнула у него с рук и пошла рядом. Вокруг моментально выросло кольцо зевак. Они стали клянчить, чтобы Катя разрешила им потрогать сиськи; Юрик разрешил, и на ее чудо-грудях оказались сразу три пары мужских рук. Они гладили их, тискали, взвешивали — совсем как в Катином рассказе.

Потом Юрику стали предлагать деньги, чтобы трахнуть Катю, и Юрик послал зевак таким семиэтажным, какого никто никогда не слышал от него. Зеваки уважительно крякнули и разошлись, а Юрик долго еще выгуливал голую Катю по берегу реки, а потом столкнул в воду и трахнул прямо на берегу, на отмели. Катя корчилась на песке и била ножками по воде, поднимая фонтаны брызг.