Два билета до Праги

Этот рассказ является продолжением рассказа «Два билета до Ханки». Но события, описываемые здесь, предшествуют ему. Это история Сергея и Кати.

***

Катя досталась мне девственницей. Нет, я не был её первым парнем. В реале она была зацелованной, затисканной девочкой. И такой строгой, что ни-ни. Ну разве что немножко… И если бы она не была такой, то я бы ни за что не поверил, что какой-нибудь хлыщ её не оприходовал. Катя оказалась очень необычный девушкой. Шанс встретить такую может выпасть разве что на физфаке университета. Вот здесь я её и встретил. Она оказалась моей сокурсницей. Наши отношения сразу приняли необычный характер, и я сейчас расскажу одну историю.

Электродинамика – очень интересная наука. Понимаете, одно лишь уравнение Максвелла чего стоит. Оно дико красиво, разум будоражит неописуемая гармония природы. Красивее электродинамики только теоретическая механика. Так вот, курс электродинамики читал препод с говорящей фамилией Кобелев. Я знаю, что был герой Шипки генерал Скобелев, но нашего препода звали именно Кобелев, и свою фамилию он оправдывал на все сто. Лекции он читал превосходно, но затем отыгрывался во время сессии. Парни почитали за крупную удачу получить на экзамене трояк, то бишь "Уд". Что же касается девушек, то… Ей-Богу, на это стоило посмотреть! Девушки приходили к нему на экзамен исключительно в мини. Самые смышлёные садились прямо перед экзаменационным столом, небрежно закидывали ногу на ногу, томно мусолили ручку во рту, глядя на препода изящно нарисованными глазами. И, ну что – трояк им был обеспечен.

Я пришёл к середине экзамена и встретил Катю. Чёрт побери, её было не узнать! Свежая, какая-то накрахмаленная блузка, слегка прозрачная настолько, что можно было угадывать очертания красивого бюстгальтера, который чисто номинально поддерживал юную упругую грудь. Чёрная короткая юбочка словно подводила черту над желанием рассмотреть Катины ножки выше дозволенного предела.

Я сел за Катей и всё оттягивал момент, когда нужно будет идти к преподу на расправу. Катя между тем, взяла свои исписанные листочки и подсела к Кобелеву. Вооот. Сидит такая скромница, объясняет что-то и крутит в руках ручку, несколько нервно. Потом вижу – она словно запнулась, поправила волосы и смотрит вниз. Понимаю так, что Кобелев положил ей руку на колено. А сам – слушает так внимательно и заинтересованно-заинтересованно. А ведь, эта похотливая сволочь прямо сейчас трогает мою девушку! Катя обвела паническим взглядом аудиторию и опустила глаза под моим взором. Поморщилась, её слова стали звучать отрывисто и неуверенно. Все, кто сидели в аудитории, с интересом исподтишка наблюдали за происходящим. Тем временем, Катя отчётливо покраснела… И вот она убрала одну руку и спрятала её под стол. Что она там делает? Отбивается от препода? Масляные глаза Кобелева смотрят мимо лежащих перед ним листочков, куда-то под стол. Пару раз Катина рука возвращалась на поверхность экзаменационного стола, затем вновь бросала ручку и отправлялась под стол, и было видно, что она там что-то делает. Что можно делать под столом во время экзамена? Кобелев смотрел под стол остекленевшими глазами и странно молчал. Он страдальчески улыбался и время от времени обводил притихшую аудиторию застывшим невидящим взором. Я увидел, как Катя повернула лицо к экзаменатору и что-то спросила. Тот торопливо кивнул, и Катя пододвинула свою зачётку и ловко открыла её одной рукой. Кобелев с сомнамбулическим выражением принялся писать в ней, прерывая своё занятие и словно засыпая. Я напряг слух.

— Подпишите, пожалуйста!

Удивительно, но Кобелев послушался. Бесконечно долго он выводил свою подпись, а в конце закрыл глаза с таким выражением, словно собирался чихнуть. Катина рука, как ни в чём ни бывало, вернулась на поверхность стола.

— Отлично! – услышали мы его внезапно осевший голос.

Аудитория зашумела, не сдержав своего удивления. Неслыханно! Кобелев поставил "отлично"! Катя поднялась и аккуратно удалилась на цыпочках. Кобелев тоже встал и что-то пробурчав, торопливо последовал за ней. Меня насквозь пронзил укол ревности, но выйти с экзамена я не мог…

Вместо Кобелева, появилась незнакомая преподша, немолодая, но довольно симпатичная женщина и пригласила на сдачу. Я, опередив всех, ринулся на зов и в мгновение ока очутился за вторым экзаменационным столом. Это был шанс! Я начал быстро тараторить содержимое билета, перескакивая с пятого на десятое, но тут вернулся Кобелев, и у меня сразу отлегло с души, тем более, что он был зол и с ходу завалил одну из девчонок. Та вышла в слезах, а Кобелев зло посмотрел на меня. В противовес этому, моя преподша оказалась очень приятной женщиной.

— Серёжа? – мягко окликнула она меня, замолкнувшего под тяжёлым взглядом Кобелева.

Вот ну нихрена себе! Преподша называет меня "Серёжа"! И тут я вспомнил. Эта женщина, она ведь жена Кобелева!

— Извините, Мария Михайловна! – смиренно откликнулся я.

Как здорово! Я ушёл от живодёра Кобелева, и сдаю экзамен его жене. Я люблю сдавать экзамены женщинам. Понимаете, в отличие от мужчин, женщины необъективны. Они всегда остаются женщинами, им более важно личное отношение к себе, чем предмет. Я снова запнулся, но это такая хитрость: я сделал вид, что пожираю глазами колени преподавательницы, к слову сказать, весьма красивые. Разумеется, это не скрылось от её внимания. Как бы с трудом оторвав взор от её ног, я продолжил повествование. Мария Михайловна, выказывая своё расположение ко мне, придвинулась поближе.

— Напишите уравнение Максвелла, – промурлыкала она, когда я закончил, и внимательно наблюдая за моей рукой, настолько внимательно, что продвинувшись, коснулась моего плеча своей грудью.

— Скажите, Серёжа, – проговорила она мне почти на ухо таким тоном, что я вздрогнул – Почему уравнение Максвелла такое несимметричное… Вот здесь?

Её палец с тёмно-вишнёвым ногтем указал на правую часть формулы, и я почувствовал прикосновение её кожи к моему запястью.

— Ааа… Дело в том…

Я вытер о брючину вспотевшую ладонь. При этом… Моя рука коснулась её колена, совершенно неожиданно для меня. Нет, я не отдёрнул руку. Я замер. Повернул к ней лицо.

— Это магнетизм…

— Магнетизм?

Её глаза смотрели на меня в упор, маня, возбуждая.

— Наша Вселенная так устроена, Мария Михайловна, что в ней отсутствуют заряды магнитного поля, так называемые монополи…

— Ах, монополи? Расскажите мне о них.

Я смотрел, как движутся её губы, выговаривая слова, почувствовал, как её колено провокационно прижимается к моей руке.

— В отличие от магнитного диполя…

Глядя прямо в глаза моей собеседнице, я положил ладонь на её колено, ощутив теплоту её тела под тонкой гладкой материей чулок.

— Продолжайте, – произнесла она, что прозвучало как нельзя двусмысленно.

В штанах у меня уже давно стояло. Только что Кобелев лапал мою подругу, а вот прямо сейчас, буквально у него на глазах, я трогал его жену.

— Фигурально выражаясь, диполь – это палка о двух концах, а монополь – это палка с одним концом.

— Палка с одним концом? – улыбнулась она.

— Нам так рассказывали на лекциях.

Да, это было выражение Кобелева, вызывающее оживление в аудитории.

— Палка с одним концом… – задумчиво повторила моя экзаменаторша.

Я видел, как её взгляд зафиксировался на выпирающем стояке у меня в штанах. Я почувствовал неизъяснимое приятное в своей гнусности чувство, пошевелив своим членом, чтобы жена Кобелева увидела его бодрые подёргивания. Хотите отомстить своему муженьку, Мария Михайловна?

Моя рука переползла естественныи движением и уже открыто поглаживал её колено. Она пристально смотрела на меня. Я ответил ей прямым и жёстким взглядом.

— Можно вас спросить, Мария Михайловна?

Её глаза удивлённо распахнулись.

— На вас чулочки или колготочки? – спросил я тихо, но отчётливо.

Она сглотнула непроизвольно, её губы приоткрылись, а взгляд стал каким-то кроличьим и покорным. Я что-то говорил по билету, в то время как моя рука мягко, но решительно протиснулась между её колен и полезла вверх. Её бёдра то сжимались, то расслаблялись, словно в нерешительности, сопротивляться моему вторжению или нет, в то время как я щупал её в двух шагах от её мужа. Граница между нейлоном и гладкой кожей ног своим эротическим контрастом заставила мой член испустить томные капли сока.

— Как вам не стыдно, Мария Михайловна! Вы одеваетесь, как девица из эскорта – проговорил я, наблюдая, как она, порозовев, прикрывает глаза.

— Мне продолжать?

Она не ответила ничего.

— Гм… Так вот, идея монополя нашла…

Граница нейлона и гладкой кожи заводила моё осязание и воображение, а контраст ощущений возбуждал всё более. Когда мой палец нащупал податливую мягкость трусиков в промежности моей экзаменаторши, я, подняв взор, встретится с подозрительным взглядом Кобелева, в то время как мой палец уже нащупал то, что англоязычные называют "верблюжьим горбиком" и шкодливо задвигался в его естественной тёплой и влажной впадинке. Естественно, что моя поза и поза жены Кобелева вызывали подозрение. Мария Михайловна сидела, закрыв глаза, крутя в руках ручку, точнее, поглаживая её и пропуская между пальцами ласкающими движениями, как будто лаская тонкий пенис. Когда мой палец нащупал её слишком чувствительное укромное местечко, она с силой сжала ногами мою руку, закусив губу. Затем, когда её ноги разжались, я вытащил руку из-под юбки преподавательницы и скромно положил на стол. Точно так, как это делала Катя.

— Мария Михайловна, я буду ждать вас у задней лестницы, – проговорил я, сидя в напряжённой позе и опустив голову.

Мария Михайловна пододвинула зачётку дрожащими руками и с трудом вывела свою подпись.

— Отлично, – глухо произнесла она и принялась заполнять ведомость под завистливый шум аудитории.

Тут, в конце коридора, было тихо и пустынно. Этой лестницей почему-то редко пользовались. Здесь в углу беспорядочно громоздились старые столы и стулья, полная картина разрухи. Зато над головой отличная вентиляция, так что можно было без особой опаски курить, чем я и занялся. В начале коридора слегка хлопнула дверь, послышались приближающиеся шаги. Я присел на крышку стола спиной к ним. Приготовил пачку сигарет. Сейчас ко мне подойдёт Мария Михайловна. Натренированным щелчком выбил из пачки сигарету и не глядя протянул её подошедшей.

— Я не курю, Филатов!

Я аж подскочил от неожиданности.

— Катя?! Ты…

— И насколько ты впечатлил эту мымру?

— Отлично.

— Надо же! И даже не вляпался.

— В смысле?!

— У меня тоже отлично. Хочешь узнать, как я заработала пятёрку? Ну, давай сигаретку.

Катя выпустила дым, задумчиво глядя в потолок.

— Светку Сафронову со старшего курса знаешь? На экзамене Кобелев залез ей под юбку. Она в стрингах пришла, и Кобелев начал трахать её пальцем, прямо на экзамене. Она сидела, выпучив глаза, и вся красная как дура… Четвёрку заработала.

— Надеюсь, она не забеременела. Было бы слишком обидно. Особенно её ребёнку.

Катя хихикнула.

— А я заработала пятёрку. Ну?..

— Мне страшно представить, что было между вами.

— Да и мне тоже. Кобелев явно на меня запал. Пока я рассказывала по билету, он непринуждённо положил руку мне на колено. Ну, и полез повыше. Спокойно, Филатов, я тебе не Светка. Я надела панталончики.

Совершенно неожиданно, она смутилась.

— Шучу. Но знаешь, я совершенно растерялась, когда он полез рукой по моей ноге. Почувствовала себя такой же дурой, как и Светка. Лучшие друзья девушек – это бриллианты. И мне пришло в голову, что лучшая защита девушки – это нападение. Было видно, что у этого козла топорщатся брюки от возбуждения. И тогда я положила руку прямо на его эрекцию…

— Ну… И как, твёрдый у него?

Катя задумчиво выпустила дым.

— Не очень. Но знаешь, стал заметно напрягаться под моей рукой. А Кобелев начал борзеть и залез уже слишком далеко. И тогда я убрала свою руку обратно на стол и сжала ноги… В общем, Кобелев понял в конце концов, что лучше не лезть куда не надо, а сидеть спокойно, слушать мой рассказ про дифракцию света и чувствовать работу моих пальчиков. Ты видел, какими глазами он смотрел на мою руку?

— Да знаешь, вся аудитория видела.

— Ну, это прикольно было. Я постепенно добралась до кончика его члена, здесь, где его брюки уже начали пропитываться горячим и влажным, а я царапала ноготком. Ручищи он судорожно сцепил в замок. Я решила, что настало время позаботиться о себе, и написала на своём листке: "Если "отлично" – то я жду в конце коридора". Дальше ты видел.

— Дальше я как раз не видел.

— Ну… Я сидела на этом же месте. Кобелев подошёл и молча встал как истукан. Вот так. Давай, вставай. Да, так!

Катя вскочила и встала за мной, с неожиданной силой подтолкнув меня к столу. Затем её рука нащупала замочек моей ширинки.

***

Катя – очень необычная девушка. Эта необычность вкупе с нетривиальным интеллектом неодолимо влекла меня к ней. Прощая все её немыслимые выходки, я никак не мог понять её внутреннюю суть, пока однажды не обратил внимание на её слова, когда она назвала себя естествоиспытательницей. "Я люблю испытывать естество" – так она выразилась.

Все мои попытки склонить её к интимным отношениям не имели успеха, несмотря на то, что без сомнения, я был ей интересен. Думаю, её привлекала нестандартность мышления. Помню, как впервые встретил её пристальный заинтересованный взгляд, стоя у доски. Я тогда решил задачу по диффурам оригинальным и необычным способом.

— Ты не зануда? – спросила она меня при первом нашем свидании.

— Я? Я зануда?!

В следующий момент я решительно развернул её спиной к себе и дал хорошего леща. Она радостно засмеялась, из чего я заключил, что ответ ей очень понравился. Я размышлял о том, что однажды она скажет что-нибудь вроде "Давай будем просто друзьями", провожая её как обычно, до дома. Когда я собрался уходить от её дверей, она как-то пристально посмотрела на меня. Схватила за руку и затащила в подъезд. Там, в тёмном углу за лестницей, она безо всякого предупреждения подняла кверху свой тонкий свитерок, под которым ничего не было. Я тупо пялился на её обалденные грудки, пока она не схватила меня за шею и наклонила к себе.

— Ну, давай же! – прикрикнула она раздражённо.

Постукивали её каблучки по гулкому бетонному полу, сопел я, она едва сдерживала свои вздохи, перерастающие в стоны.

— Сильнее!

Она держала меня за уши, прижимая к себе. Её сосочки, её нежные грудки были чрезвычайно чувствительные, где-то за спиной кто-то спускался по лестнице, но какое это имело значение? Изо всей силы прижала моё лицо к груди, и дрожь прошла по её телу. Затем горячо дышала мне в волосы, отходя от оргазма. Процокав по лестнице, затихли её каблучки. Держа в дрожащих руках сигарету, я курил, ожидая, когда успокоится моя чудовищная эрекция.

***

— Я делала с ним то же самое, – шепнула она мне на ухо, сдвигая вниз резинку моих трусов и извлекая рвущийся наружу член – Ты шокирован?

— Немного, – признался я, стискивая зубы, и зашипел, когда её пальчики принялись подрачивать мой член – Но скажи… Зачем ты… Он же уже поставил… Тебе… "Отлично"…

Мои паузы между словами становились всё длиннее.

— Во-первых…

Она наклонилась и выпустила аккуратную струйку слюны на головку моего пениса.

— Во-первых, я обещала ему…

— По…дрочить?

— Нет, но это подразумевалось. Я ведь уже мастурбировала его в аудитории.

— Ммм… Катя!..

— Побыстрее? Да?

— О, Господи…

— Во-вторых, мне хотелось подержать его в руках…

— Ппо… держать?.. Хер Кобелева?

— Ты не понимаешь. Нет. Самого Кобелева. Вот сейчас я дрочу тебя, и ты в моей власти. Я обладаю тобой, понимаешь? Это чувство власти над мужчиной. А Кобелев меня Катенькой называл. И охал, чуть не в голос. Ну, тебе приятно?

— Катя!!

Она плотно прижалась ко мне сзади, движение её ручки убыстрилось.

— Ну, давай, давай! – выдохнули её влажные губы у моего уха.

Я стиснул зубы, опершись руками о скрипящий под напором моих бёдер стол, в то время как Катя опустошала меня, как опытная доярка.

— Интересно, что ты чувствуешь…

Во мне нарастала какая-то обида. Я мрачно застегнул штаны.

— Я думаю, ты врёшь. Про Кобелева – мстительно выдавил я.

— Отнюдь. Видишь, эту лужу? Это Кобелев. А это ты.

Только сейчас на пыльной крышке стола я углядел две омерзительные топкие лужицы. Да, действительно. Удачно, что я не вляпался.

— Ну что, испытала естество?

— Определённо. О! Твоя мымра идёт!

Катя фыркнув, с невообразимой быстротой скрылась под столом.

— Ничего, если я буду подсматривать? – спросила она, хихикая и выглядывая оттуда – Обожаю это!

Мария Михайловна нервно озираясь, подошла ко мне.

— Сергей, вы что-то хотели мне сказать? – нерешительно произнесла она.

— Я. Хотел. Присядьте.

Она не слишком грациозно присела на крышку стола.

— Ваш муж, Мария Михайловна. Вы знаете, как получить у него на экзамене оценку "хорошо"? Не знаете?.. Я сейчас покажу.

Я приблизился к ней вплотную.

— Девушка, которая хочет получить четвёрку, должна прийти на экзамен в юбочке без колготок и лучше в стрингах.

Моя рука решительно вдвинулась между бёдер сидящей передо мной преподавательницы.

— Сергей, прекратите! – произнесла она срывающимся голосом и оглядываясь.

Она машинально попыталась спрыгнуть со стола, отчего моя рука лишь плотнее прижалась к её промежности.

— Мария Михайловна, – прошептал я ей на ухо – Вам же понравилось.

Неожиданно мне в голову сами собой пришли нужные слова.

— Сучка. Интеллектуальная блядь.

Её глаза широко открылись, открылся и рот в протестующем немом крике.

— Слезай со стола и спусти трусы.

Она сидела окаменев, пока я не сдёрнул её со стола и обеими руками задрал на ней юбку. Приспустил трусы, и она не сопротивлялась. Повозил пальцем в холодной лужице собственной спермы. Липкий скользкий палец легко вошёл в горячую растяжимую щель.

— Вот так, Мария Михайловна, вот так. Вот так это происходит, – шептал я ей в ухо – вот так он сношает своих хорошисток. Он их пальцем. Пальцем…

Мария Михайловна, закрыв глаза, шумно дышала через нос. Торопливые чмокающие звуки, и мой скользкий палец двигался между ног преподши быстрыми крутящими движениями, будто сбивая суфле.

— Прямо так, как я сейчас сношаю вас.

Мой член встал твёрдым столбом, раздражённо и болезненно ноя.

— Как вы думаете, – продолжал я свистящим шёпотом – чем он тыкает тех, кто хочет получить пятёрку? А?

Я расстегнул ширинку.

— Пятёрку нужно заслужить, Мария Михайловна!

В это время неожиданно громко хлопнула дверь, и моя визави и, сверкая белесым пятном спермы мужа на чёрной юбке на заду, вырвалась и умчалась как ужаленная. В таком же темпе из-под стола выскочила Катя.

— Пятёрку нужно заслужить, да, Филатов?! – воскликнула она гневно – Так ты не заслужил! Сволочь!

— Катя, перестань! Мы оба не заслужили.

— А я заслужила!

Катю трясло от гнева.

— Да, я заслужила! – произнесла она ядовито – Если хочешь знать, я отсосала Кобелеву! Я заслужила! Насосала на пятёрку, понятно?

И я остался один. Что ж, ну, а зато я, возможно, стал отцом, осеменив жену Кобелева пальцем.

***

Вспомнилось ещё… В то лето мы вместе с Катей взяли отпуск и отправились в одну из деревенек, чтобы присмотреть себе дачу. Здесь небольшая дачка была выставлена на продажу. Хозяевами была пожилая пара, пенсионеры. Пенсионеры на деревне – считаются зажиточными людьми, ведь у них имеется стабильный доход, каким бы ничтожным он на самом деле не был.

Электричка запоздала, и мы добрались лишь к вечеру. Хозяева встретили нас очень радушно. Иван Тимофеевич, смуглый кряжистый мужик, бывший механизатор. Его супруга Анастасия Павловна, была по-крестьянски крепкой крупной женщиной, которую прожитые годы, казалось, почти не коснулись. Она обладала неким скромным обаянием, не свойственным обычным деревенским бабам. Как потом выяснилось из разговоров, в прошлом она работала учительницей.

— Учительница! – пробасил Иван Тимофеевич, сидя вместе с нами за радушно накрытым столом, и криво усмехнулся – Ведьма она!

В ответ на наш недоуменный взгляд, Анастасия Павловна страдальчески возвела глаза к потолку.

— А ты балбес. Оставайтесь у нас, – обратилась она уже к нам – Куда вы пойдете на ночь-то глядя. Да и вообще, поживите пока у нас. Пообвыкнете, печку хотя бы топить научитесь.

Она тепло улыбнулась.

Деревенская природа обрушилась на нас тревожным запахом скошенной травы, крадучись, спряталось за облаками солнце, и вечер своим тёплым тёмным брюхом навалился на нас. Пока хозяйка готовила ужин, мы с Иваном Тимофеевичем сидели на скамейке, и как-то по-особому касался ноздрей запах крепкого мужицкого табака.

— Не куришь? – спросил мой собеседник – Эт правильно… Вы молодцы, ребята. И Катя твоя вижу, здоровье бережёт. Бегает…

Его взгляд пристально опустился на фигурку моей жены. Катя бегала два раза в день.

— Спортсменка, студентка, комсомолка… И просто красавица! – смакуя, произнёс наш хозяин.

Катя, запыхаясь, подбежала к нам.

— Иван Тимофеевич, можно я сполоснусь немного в баньке?

— Да ради Бога! Вода есть, только холодная.

— Ничего, это даже хорошо!

— Проводить? Дорогу найдёшь? Может, проводить? – шутливо хихикнул Иван Тимофеевич.

Катя вежливо прохихикала в ответ и убежала в дом. Иван Тимофеевич задумчиво затянулся. Глаза его стали задумчивыми и пустыми.

— "Сполоснуться"… Эх, какая козочка! Разгорячённая такая, потненькая, мокренькая, дышит ротиком часто, как птичка. Её б сейчас в охапку, да на сеновал… Дурак ты, Серёга! – покосился он на меня – Счастья своего не понимаешь. Да я б сейчас…

Он спохватившись, улыбнулся извиняюще.

— Да сам понимаешь!

Он поднялся и дружески потрепал по плечу.

— Идём, у моей хозяйки уже готово всё.

***

Катя безусловно, была классной девочкой. Мне вспомнилась наша свадьба. Свадьба – это всегда тайная зависть. Мужчины завидовали мне, женщины – невесте. Мужчины пожирали фигурку Кати в свадебном платье, и под влиянием спиртного, в их мозгах закопошились, зазмеились мерзкие похотливые мысли. Вот этот жирный свинообразный нувориш представляет, как спускает штаны, демонстрируя короткий пакостный член под огромным пузом, и шумно дыша, приближается к визжащей невесте, тогда как его холуй – охранник заламывает девушке руки. Жирный скот, запутавшись волосатыми руками в пышной юбке невесты, в ярости рвёт её, задирает изящные ножки с подвязками в белых чулочках себе на плечи, наваливается жирным пузом на девушку, кричащую от ужаса, отыскивает своим мерзким отростком вход в девичье лоно, отчаянный крик девушки "НЕЕЕТ!!!". Охранник зажимает ей рот, жирная тварь сипит: "Пусти… Пусть покричит!..". Нечистые слюнявые губы тянутся к лицу обесчещеной невесты, чьи глаза вылазят из орбит, отказываясь верить в происходящее, а гнусный пакостный пенис уже подло осеменяет лоно несостоявшейся любви…

Подобные мысли разогревают, и гости охотно включаются в разнообразные конкурсы на грани допустимого. Потом обычные издевательства над несчастной скотиной под названием "жених". Похищение и возвращение невесты. Катины губы, шёпот "я соскучилась по тебе, милый". Сладкий поцелуй, необычный вкус разлуки… "Горько!.. Горько!..".

Затем самое страшное, то, о чём не хочется вспоминать. Мне предстоит лишить Катю девственности. Но я не хочу, не хочу причинить ей боль! И Катя, такая возбуждающая, такая сексуальная, внезапно превращается в подобие Снежной Королевы, бесстрастно взирающщей на меня. Трусливое желание избежать этого, сбежать на край света и спрятаться там… Вспоминается чернушный фильм девяностых, где упырь-подонок, прежде чем изнасиловать девушку, дефлорировал её горлышком бутылки… У меня тоже почти не стоит… Ей больно!.. Катя кричит… "Подожди, потом, не сейчас!..". Я соглашаюсь с облегчением. Кровь на простыне. Мы засыпаем, обнявшись…

***

Словоохотливый хозяин развлекал нас разговорами весь ужин. Было очень приятно и душевно в компании наших радушных хозяев. Анастасия Павловна извлекла откуда-то небольшой графинчик светло-розовой жидкости.

— Настоечку попробуйте! Сама делала.

Настойка имела приятный анисовый оттенок вкуса. Иван Тимофеевич выпил рюмку залпом, картинно крякнув.

— Эх, хороша! Ебун-трава.

Катя невольно поперхнулась. Анастасия Павловна с беспокойством посмотрела на нас.

— Не слушайте дурака старого! Это настойка на травах целебных. Брусника, анис, багульник. Катенька, закуси шанежкой творожной. Серёжа, понравилось?

Я посмотрел на улыбающуюся Анастасию Павловну. Что-то странное было в её взгляде. Он словно бы манил, притягивал к себе какой-то неведомой силой, обволакивал собой, в немом призыве останавливал мысль… Катя кашлянула, и это вернуло меня к действительности. Ужин продолжался как ни в чём ни бывало, только где-то внутри поднималась со дна приятная расслабляющая путь. Бывает так, что спиртное как бы бросается в ноги, которые тут же становятся тяжёлыми и непослушными, как сейчас. И кружится, опускаясь, тяжёлая голова…

— Сомлели вы с дороги-то! – произнесла хозяйка – А я вам в комнатке постелила. Отдыхайте! Ты, старый балабол, совсем голову замутил гостям…

Как всегда бывает, на новом месте трудно заснуть. И подушка как-то не так лежит, и кровать поскрипывает при каждом движении. И почему-то зовущий, притягивающий взгляд хозяйки Анастасии Павловны не выходил у меня из головы. Этот взгляд… Я признался себе мысленно, что он… Да, он несомненно возбуждал меня. Ещё там, за столом, под взглядом улыбающейся Анастасии Павловны, мои глаза опустились сами собой, вбирая в себя пышную фигуру хозяйки, высокие груди деревенской женщины, манящую тень в ложбинке между ними… И то, как она понимающе заулыбалась, перехватив, как я пялюсь на неё…

Катя, такая вся тёплая, прижалась ко мне. Её губы нежно коснулись моего уха.

— Серёжка… Я хочу тебя…

Я повернулся и склонился над Катей. Она лежала на спине, глядя на меня бездонными чёрными глазами. Я медленно приник к её рту, и вот уже наши языки затеяли быструю, жадную, возбуждающую игру. Катя отстранила меня.

— Эта кровать… Она так скрипит… Нас услышат…

— Нас услышат, – подтвердил я, жарко дыша в её припухшие от желания губы – Они слушают… Представь, они слушают… Уже!

— Они правда слушают?

— Да.

— Я хочу тебя!..

Оттягивая удовольствие, я принялся целовать её шею. В страдальческое гримаске шевельнулись её горячие губы.

— Не так!.. Будь груб со мной!..

Туда, в узкое, тёмное, тёплое пространство между ножек моей супруги, протиснулась моя рука, затрещала тонкая ткань трусиков. Палец проник в тесную, горячую, влажную щёлку и задвигался там. Катя кусала губы, сдерживая стоны.

— Сучка, – произнёс я с наслаждением – Мокрощёлка малолетняя. Лежи тихо, нимфетка.

Катя подняла ножки, помогая мне сорвать с них трусики. Пролетев через всю комнату, они шлёпнулись о стену. Я пролез между её задранными ножками, и мои губы прижались к её ушку.

— Видела бы ты, как хозя смотрел на тебя, когда ты бегала. Козочкой называл, красавицей, комсомолкой. Завидую, говорит, тебе. Лежит сейчас, прислушивается. И мечтает сделать с тобой так…

Головка моего члена нащупала вход в горячую, влажную плоть. Катя слабо вскрикнула, когда она, преодолев слабое сопротивление, вошла в Катино лоно. Мы оба отчётливо услышали, как рядом за стеной крякнул хозяин. Пару раз скрипнула наша кровать, когда я в два приёма вошёл в Катю. Нас окружала тьма и тишина, которая напряжённо вслушивалась в пространство над нами. Моё дыхание ускорялось с каждым моим движением, осторожным, чтобы не скрипела кровать.

— Этот мужик… Он правда… Хочет меня?.. – произносила Катя между моими толчками.

— Да. Правда. Он хочет тебя, запыхавшуюся от бега, потненькую, схватить в охапку, унести на сеновал, вылизать твои подмышки и киску… Разгорячённую, влажненькую…

— Возьми меня так же, как этот мужик – скотник… Затрахай меня!

Словно эхо её слов, я услышал, как вскрикнула в глубине избы женщина, как мерно и тяжело заскрипела кровать хозяев. И я уже не сдерживался. Гибкое стройное тело Кати было распято тяжестью моего тела, от ударов моего члена прыгала её голова на подушке. В соседней комнате постанывала, не таясь, хозяйка. Катя тоже уже не сдерживалась, впивалась ногтями мне в спину, вскрикивала:

— Да!.. Да!.. Да!..

Наши жёны теперь кричали в такт. Я неожиданно представил, что это подо мной стонет хозяйка, и тут же подумалось: наш хозяин тоже представляет, что сношает мою Катю. Наше совместное возбуждение нарастало. Размашистый скрип кроватей разносился по всему дому. Заухал, заохал невидимый хозяин. Слышал, как он, задыхаясь, бубнит:

— О, блядь! Блядь!

Я рычал, Катя пищала, открыв ротик. Каждый из нас наслаждался возбуждением другой пары и синхронно происходящими половыми актами. Но вот хозяйская кровать заходила ходуном, затряслась от могучих ударов, быстро зачастил рот хозяина:

— Кончаю, кончаю, кончаю… Сууукааа!

Это "Ааа!" неожиданно продолжила Катя, и волна сладостной дрожи прошла по моему члену. Я замычал, задёргался, вбивая Катю в податливый матрац. Какое-то время откашливался хозяин, выходил курить, а потом мы с Катей быстро заснули.

Мой жавороночек, моя Катя, проснулась ни свет ни заря.

— Пойду пробегусь – шепнула она и тихо зашуршала, одеваясь.

Я проснулся от навалившейся тяжести. Открыл рот, чтобы вскрикнуть, но в то же время, моим ртом овладели чьи-то губы, жадно впившиеся в меня. Я увидел, что одеяло откинуто, и на моих бёдрах прочно сидит Анастасия Павловна. Она наклонилась ко мне, дыша мне в лицо:

— Не кричи, Серёженька! Ни к чему это.

Она приподнялась и, пошарив под собой, исследовала ловкими пальцами мою утреннюю эрекцию. Снова впилась ртом в мои губы, и её язык бесцеремонно вторгся в мой рот. Я дёрнулся, чтобы освободиться, но вместо этого, будучи направлен рукой Анастасии Павловны, неожиданно вторгся в её влагалище. Она тут же навалилась, прижала меня к кровати всей тяжестью своего тела. Я лежал, беспомощно глядя в ей в чёрный омут глаз, которые гипнотизировали меня, лишая сил. Ртутная слабость тяжело разлилась по рукам и ногам.

— Что вы делаете?! Вы… Ведьма! – вырвалось у меня.

— Спокойно лежи, Серёженька!

— Она выдохнула мне в лицо тёплым дыханием прогретой солнцем поляны.

— Сейчас я тебя съем, – пообещала она.

Вcлед за этим я почувствовал, как мой член буквально проглатывается её хищной вагиной. Я замычал, вновь пытаясь вырваться из-под тела матёрой женщины.

— Твоя Катюша так не умеет, – пробормотала она улыбаясь напряжённо и часто дыша.

Я пыхтел как паровоз, в то время как она, выпрямившись, принялась мерно меня насиловать. Не прекращая движений своего тяжёлого зада, она стянула с себя ночную сорочку, оказавшись полностью голой. И я ничего не смог сделать, когда она наклонилась ко мне, и её тяжёлые тёплые груди принялись елозить по моему лицу. Я начал задыхаться под их мягкими толчками. Беспомощность моего состояния начала возбуждать меня, в то время как мозг был занят одной лишь беспомощной мыслью: скорее бы это кончилсь! "Что будет, если сейчас зайдёт Иван Тимофеевич или Катя!" – подумал я под мерный скрип кровати и довольное сопение моей насильницы.

— Перестаньте! – выкрикнул я с отчаянием – Сейчас вернётся моя жена…

Анастасия Павловна вновь выпрямилась и откинувшись назад, двигалась на мне, как наездница. Запрокинув голову назад, она дышала часто высоко поднимающейся грудью.

— Катенька не придёт, – произнесла она – Катеньку Иван Тимофеевич… Сейчас… На сеновале пялит…

Моё тело среагировало на её слова неожиданно и резко, воспользовавшись тем, что, будучи занятой своей сексуальной скачкой, моя наездница потеряла равновесие. Она завалилась на бок, а я, освободившись, вскочил и бросился к двери, на ходу подтягивая трусы. Непонятная слабость не оставляла меня, и ноги передвигались еле-еле, как в кошмарном сне. Я полз по лестнице на сеновал, слыша какие-то слова, которые звучали басисто и глухо, едва различимые стоны моей жены и звонкие шлепки, издаваемые человеческими телами. "Поздно, слишком поздно!" – шептало отчаяние.

Когда я выглянул из люка, то замер с остановившимся дыханием. Тёмные Катины волосы подметали грязный, усыпаный сеном пол. Выше качалась широкая красная морда Ивана Тимофеевича, шумно дыша расширившимися ноздрями. Его торжествующий взгляд вперился мне в лицо. Счастливо улыбаясь, он протянул свою лапищу и по-хозяйски помял болтающуюся грудку моей жены, скорчившейся под тяжестью навалившегося мужского тела.

— Серёга! – выдохнул хозяин.

Его рука вцепилась в волосы своей женой и грубо потянула на себя. Бессильно опущенная голова Кати поднялась со стоном, и её помутневший взор встретился с моим, и на мгновение он стал осмысленным.

— Серёженька… Прости!.. – разлепились пересохшие, искусанные губы.

Удар по затылку вернул её в прежнее положение.

— Давай, доченька! – промычал хозяин, не переставая шлёпать Катю своим животом – Давай, покрути попкой! Вот так! Ой, хорошо! Ой, как хорошо! Покрути ещё, красавица!

Я стоял, едва держась на ногах, когда сзади ко мне прижалось горячее обнажённое тело, а опытная рука, просунувшись, принялась лёгкими прикосновениями подрачивать мой эрегированный член, которого моя общая слабость никак не коснулась.

— Хочешь так, Серёжечка? – прошептали горячие губы, прижавшись к моему уху – Смотри, это так сладко, смотри!

Я невольно застонал от избытка противоречивых чувств, усиленных бесстыдными ласками хозяйки. Анастасия Павловна уже стояла ко мне лицом, улыбаясь, а затем грациозно изогнувшись своим полным, но гибким телом, присела на пол сеновала, и вслед за тем легла спиной на доски, обняла Катю за шею, притянула к себе, и я услышал звук поцелуев. Я видел, как женщины целуются глубоко, страстно, а мой взгляд перебегал от эротичного кольца рук хозяйки и головки моей жены к пышным бёдрам Анастасии Павловны с возбуждающим треугольником курчавых тёмных волос. Какое-то древнее, первобытное влечение заставило меня наклониться над этим влекущим зазывающим треугольником, вдохнуть удушливый дурман женского естества. Затем красивые полные ноги хозяйки разошлись, обнимая меня за шею и принуждая меня наклониться ещё ниже. Перед моим лицом находился, слегка подрагивая, половой орган женщины, только что принимающий мой возбуждённый член, истекающий неудовлетворённым желанием. Я прильнул к нему языком, проник им в горячую, зовущую, скользкую щель. Со сладостным "Ммм!" задвигался язык Анастасии Павловны во рту у Катеньки. Как спелый фрукт, разняв пухлые тёплые губки, я ласкал ртом терпкую розовую мякоть.

— Серёга, блядь, Серёга! – хрипел Иван Тимофеевич – Давай, полижи училке, я ей всю ночь своим хуем тыкал, лижи как следует, пока я твою жену ебу!

Руки хозяйки потянули меня к себе, нащупали мой член, направили его. Я вошёл в Анастасию Павловну со стоном, удерживаясь на локтях. Моталась рядом голова Кати, моталась рядом моя голова, Катя пыталась что-то сказать, но у неё не было сил. Об её попку шлёпался живот мужика – механизатора, бесстыдно причмокивала под напором хуя насильника её писечка. Влажно шелестела пися хозяйки, плотно обнимая мой член. Я задыхался от слабости, от возбуждения, и ебал, ебал, ебал… Под крышей деревенского сеновала раздавались наши стоны, сопение, шлепки совокуплящихся тел. Утробно завыл Иван Тимофеевич, задёргался, выплёскивая свою сперму в лоно моей жены. Замер, попыхтел ещё, отодвинулся, шлёпнул тяжёлой ладонью по попке Кати, отчего та рухнула ничком без сил на доски сеновала.

— Ууффф… Пиздато, бля… Давай, Серёга, твоя очередь. Чего разлеглась, Настенька? Замучила парня, он даже кончить не может. Идём, жрать приготовишь, хорош тут блядовать!

Я с трудом подполз к Кате, перевернул её на спину.

— Катя… Катенька!..

Мои губы виновато приникают к её лицу, натыкаясь на скользкие следы предъэякулята, оставленные членом мужика. Я целую её искусанные губы и грудки. Она слегка оживает.

— Серёженька, прости! Я возвратилась с пробежки, и не смогла дверь открыть. В сенях было темно… Он схватил меня, зажал рот, притащил сюда. Он не пускал меня, встал на выходе, голый, волосатый. Скалился и говорил: "Посмотри, какой он красивый! Видишь, как он уже тебя хочет? Я просила его, но он как животное… Пригрозил, что зарежет тебя. Я не смогла сопротивляться. Он сорвал с меня одежду и лизал везде. Потом извозил меня всю о свой член. А затем…

— Не надо, Катя, – попросил я шёпотом – Не надо…

— Он тыкал мне членом в губы, но я отказалось брать в рот, и он тогда отхлестал меня по щекам своим стоячим членом. Искусал груди, попу, а после этого навалился как животное и вошёл в меня сзади…

Катя лежала передо мной, худенькая, такая беспомощная. Я целовал её лицо, грудки, красивый животик. Жёсткая щёточка интимной стрижки, мокрая от пота, в которую я уткнулся носом. Приподнял ножку и отвёл в сторону. Тёплые, нежные, истерзанные, искусанные губки Катиного пирожка под моими губами вздрогнули, напряглась судорожно её писечка, и мутный перламутр чужой спермы толчком выплеснулся наружу, скользнув в мокрую промежность.

— Катя, мне так не хватает тебя! – произнёс я с болью.

Не в силах сопротивляться нахлынувшей страсти, я залез между её ножками, которые она послушно широко развела. Её стон, когда я вошёл в неё, отозвался мучительным эхом из моего горла. Мой член заскользил в сперме деревенского механизатора, которую я выдавливал из лона супруги при каждом движении. Ожила ласкающая ручка Кати, размазывая скользкий кисель по моим яичкам.

— Катя!.. – выдохнул я, переживая острейшее наслаждение.

Только что я трахал чужую жену на глазах её мужа, и это было возбуждающе, развратно, сладостно. Но чего-то мне не хватало. Катя словно почувствовав мой настрой. Припухшие алые губки любимой дрогнули, и моё сердце сжалось от томительного предчувствия.

— Серёженька… Прости…

— Милая…

— Вчера вечером, помнишь… Ты так завёл меня, когда говорил про этого мужика, как он меня хочет… Ты знаешь, это неправда. Он…этот человек, он ведь не угрожал. Я сама.. Мне самой захотелось попробовать… что он будет делать со мной… Он просто животное!..

В этот момент я начал кончать.

***

Катя оставалась верной себе. Первое, что она сделала после первой брачной ночи – это отправилась на утреннюю пробежку, между тем как я нежился в постели. Потом сквозь сон услышал, как скрипнула дверь.

— Дорогая, – пробормотал я, еле шевеля языком.

Кровать за моей спиной прогнулась под тяжестью тела, рука погладила моё лицо. Затем скользнула на грудь, живот, ещё ниже… И вот уже ловкие пальчики ласкают мой член.

— Ммм… – пробормотал я блаженно.

Одеяло сброшено с меня и закинуто мне на голову. Я послушно переворачиваюсь на спину, не открывая лица. Катин ротик опускается на мой член и берёт его аккуратно, нежно, как-то по-особому причмокивая.

— Каатя…

Я отпускаю руки, глажу её лицо, волосы… Они короткие. Почему? И тут пелена падает с моих глаз.

— Мама?! Что… Что вы делаете?!

И тут же вскрикиваю от боли.

— Тихо, мальчик, а то яйца откушу, – раздаётся низкий грудной голос моей тёщи – Тише, Серёженька, тииише…

В тот же миг припухлые напомаженные губы замыкают мой рот, а я придавлен тяжестью матёрого женского тела.

— Понравилась тебе Катенька, да? – дышала мне в лицо Людмила Петровна – А я ведь тоже хочу попробовать тебя, мой мальчик. Петушок у тебя быстренько вскочил. Хочешь меня, да?

Самое гнусное, что да, хотел. Весь нерастраченную потенциал выдавал себя с головой. Мама Кати – красивая статная женщина с большой грудью, которая прямо сейчас вывалилась на моё лицо.

— Мама! – простонал я – что вы делаете!

— Я сама. Я сама всё сделаю, мой мальчик, – шептали жадные губы – писюнчик у тебя такой сладкий! Ммм…

В мой рот бесцеремонно влез её сильный язык, пальцы прочно обхватили мой пенис под головкой. Я застонал, почувствовав, как его поглощает гостеприимное пожатие влагалища взрослой женщины. Она стянула мой язык себе в рот с такой силой, что стало больно. А потом принялась мерно меня насиловать.

— Красавчик! Мальчик мой!

Большие, мягкие, прохладные груди раскачивались надо мной, и я не смог удержаться от соблазна помять их. Мощные струи воздуха из её ноздрей струились по моему лицу. Я подумал о том, что сейчас войдёт моя юная супруга. Что будет потом?.. Полные ягодицы Людмилы Петровны мерно поднимались и опускались на мои бёдра. Ритмичное дыхание моей наездницы, всё более смачные звуки её влагалища, проглатывающего мой член. Поскрипывание матраца кровати. И это было нескончаемо. Это было немыслимо…

***

Это было во время свадебного путешествия, в чешском ресторане, когда мы ожидали заказ. Катя посмотрела мне в глаза и, словно прочитав мои мысли, неожиданно произнесла:

— Моя мамочка – сука.

Я воззрился на неё, широко открыв глаза. Она подперла подбородок рукой и насмешливо смотрела на меня, наслаждаясь произведённым эффектом.

— Я тоже… Давай сначала пообедаем. Будешь пиво?

Потом мы поднялись на местные горы, покрытые ухоженным лесом, не спеша пошли по ухоженной чистенькой тропинке. И Катя начала рассказывать. О, эти Катины рассказы! От них меня бросало в жар и пот….

***

— У меня не было настоящей близости с моими родителями. С мамой, с отцом. Просто потому, что был дедушка. Ты ведь помнишь его?

— Да, конечно.

Я помнил Катиного деда. Это был статный, очень мужественного вида загорелый мужчина, седой, с прямым и властным взглядом. Хотел бы я так выглядеть в его годы! Он неожиданно скончался сразу после нашей свадьбы, и это внесло определённые коррективы в наши планы. Катя очень сильно переживала, и я не хотел, чтобы она вновь вспомнила об этом событии.

— Катя, тебе, наверное, тяжело вспоминать об этом. Может, забудем? Посмотри, какая шикарная природа.

— Мне не тяжело вспоминать, совсем наоборот. О дедушке у меня остались самые тёплые воспоминания. Ты увидишь. Понимаешь, дедушка был настолько брутален, что затмевал собой моего отца. Он был настоящий капитан! Я выросла под его влиянием. Я нарисовала себе татуировку в виде якоря и дралась с мальчишками. Мне вообще нравилось играть в мальчишеские игры, а не в куклы. И… Я редко называла его дедушкой. Его звали Антон, а я называла его Антонием. Я любила сидеть у него на коленях и нюхать трубку с душистым капитанским табаком. Да, а ты совсем не знал его…

Она задумалась.

— Антоний был для меня всем. После школы я бежала к нему, садилась в его кресло и под его присмотром делала уроки. Я стала отличницей, чтобы понравиться ему…

Катя помрачнела.

— У всех девчонок были парни, а у меня не было. У меня был Антоний, и никто не мог сравниться с ним.

— Ты в него влюбилась.

— Конечно.

— А сам он не замечал этого? Как он мог такое допустить…

— Подожди, – оборвала меня Катя с досадой – Ты не понимаешь ничего. Не будь так наивен.

Да, с ней можно почувствовать себя наивным, это да. Поэтому я приготовился слушать дальше.

— В тот день я как обычно, возвращалась из школы, прямиком к дому деда. У меня был ключ, которым я отпирала дверь. Я всегда делала это по возможности тихо, Антоний не любил резких звуков, он их наслышался на войне. Когда я отперла дверь и проскользнула в квартиру, то сразу почувствовала, что произошла катастрофа…

Я видел, как Катя кусает губы, и на глазах у неё выступили слёзы.

— Я поняла это сразу, и весь мой мир обрушился, Серёжа… Эти звуки… Эти звуки!.. Всё ещё не веря себе, я подошла к двери спальни. Я увидела на кровати голую маму, на которой лежал голый Антоний. Да, они совокуплялись. Можно сказать, что это грязно, что это непристойно и развратно, иметь собственную дочь. Наверное, но меня поразило не это…

Она остановилась, собираясь с мыслями.

— А сколько тебе было тогда?

Катя скривилась.

— Знаешь, я не хочу, чтобы этот рассказ был отвергнут модераторами сайта… Я училась в выпускном классе.

Я хмыкнул.

— Я впервые видела настоящий половой акт, соитие мужчины и женщины. Ранее я, конечно, встречала в Интернете такие сцены, но они вызывали у меня лишь отвращение, как правило. Мне нравилась мягкая, романтическая эротика. От неё возникала приятная истома, вызывающая подспудное мягкое возбуждение, от которого у меня невольно увлажнялись трусики. Сейчас же, перед моими глазами, всё происходило в своей грубой реальности. Мама лежала, раскинув ноги, а между ними были загорелое тело Антония, и я, оцепенев, смотрела на его белые, без загара, крепкие ягодицы, которые двигались, двигались непрерывно и напряжённо. Да, происходящее было развратным действом, и во мне возникла злость на мою мамочку. Я была уверена, что эта сучка соблазнила Антония. Меня поразила та страсть, с которой Антоний сношал мою мать. Понимаешь, я никогда не видела его таким. Я привыкла видеть его уверенным в себе, уравновешенным мужчиной, а сейчас он, судорожно дыша, повторял срывающимся голосом: "Доченька… Доченька!.." и трахал её, трахал, трахал…

Катя покачала головой и взглянула на меня.

— Наверное, трахать свою дочь чрезвычайно приятно?

— Наверное, – согласился я – Наверное. Но я бы не называл это "трахать". Любить. Всё-таки любить.

— Любить эту сучку? Нет, я понимаю, что ты хочешь сказать. Отец испытывает нежность к своей дочери, даже когда совершает с ней половое сношение, и это окрашивает это изначально животное чувство в нечто романтическое и трогательное. Но я наблюдала финал этого акта, когда животная сущность происходящего уже берёт верх, и остаётся только чувственная ебля, которая окрашена в возбуждающий цвет запретного, преступного. Они оба тащились от того, что совершают преступление, и требовали друг от друга подтверждения этого. Все эти "Папа!", "Доченька!"… Шумное, в голос, дыхание, срывающиеся голоса, пошлый и размашистый скрип кровати… Возбуждающая романтика происходящего взяла верх над моими чувствами, и я полностью отдалась ей. Я стала вуайеристкой, подсматривающей запретное. Пальцы сами сжали ноющий отвердевший сосок, я кусала губы, а другая рука уже лезла под колготки, эта рука, услада одинокой девушки, единственная подруга, помогающая усилить наслаждение от воображаемого. Увы, только воображаемого! Неожиданно, на месте мамы я представила себя, как я лежу под дедушкой, полностью подчинившись его желаниям, его мужской силе. В это мгновение я понимала маму, отдающуюся своему отцу. Я просто была ею. И мой палец сновал между губ моей писечки, и я едва сдерживала собственный крик в такт стонам совокупляющихся. Затем я увидела, как кончает мужчина в последней попытке продлить акт и не в силах сопротивляться нахлынувшему наслаждению, как резко усилились удары бёдер дедушки о бёдра мамы, как тон сдавленно стонет, а его член исторгает струи отцовской спермы во влагалище своей дочери. Они ещё не замерли в сумерках своего оргазма, как я крадучись, выскользнула из квартиры, неслышно закрыв замок трясущимися руками.

— Представляю, как тебя это потрясло. Вот так ты и стала нимфеткой?

— Не пошли, пожалуйста… Моя мать – сучка, всего лишь похотливая сучка, которая испытывает только физическое и нравственное… Нет, безнравственное наслаждение. Она не любила дедушку, ей была нужна только голая ебля, в то время как тот отдавал ей всю свою душу. Я слышала, КАК он стонал на ней, недостойной его чувств. Во мне проснулась ревность и острое чувство несправедливости, ведь Антоний был достоин настоящей любви.

— Ты расскажешь мне о настоящей любви?

— В другой раз… Пойдём к реке?

***

Этот мост, непопулярный среди туристов, был почти пустынен. Здесь мы остановились и сфотографировали друг дружку на память, среди поднятого в небо мостом, расчерченного в крупную клеточку следами самолётов голубого неба.

— Excuse me, please! – вежливо раздалось сзади.

Обернувшись, мы обнаружили стоящую сзади с застенчивым видом небольшую худенькую девушку, сплошь покрытую рыжими веснушками, и от того особенно некрасивую, хотя и обладающую скромным обаянием. Мы подумали, что это попрошайка, но она жестом указала на фотоаппарат и знаком показала, что снимает им.

— Хочет нас щёлкнуть. Спасибо, милая!

Мы обнялись, и незнакомка несколько раз нас запечатлела на фото. Я обратил внимание, как пристально Катя её рассматривает.

— Посмотри, какой у неё голодный взгляд! – произнесла она.

Взглянув на нашу собеседницу, я понял, что она ничего не понимает из нашего разговора.

— Наверное, студентка. Их много здесь.

— Бедняжка! – протянула Катя с неожиданным участием – Давай покормим её!

Собрав все свои знания английского, мы растолковали, что приглашаем её на ужин. Девушка расцвела от нашего предложения. Выяснилось, что её зовут Кристи, и что она действительно студентка.

Мы сидели под полутёмным навесом небольшого ресторанчика и разглядывали друг друга. Катя с ней разговаривала, а я лишь вставлял отдельные фразы. Кристи была похожа на бездомного котёнка, которого случайно погладили по голове. Она счастливо улыбалась, а когда ей принесли блюдо с горячим, она широко открыла глаза в восхищении. Нет, совсем не оттого, что была голодная, а скорее, от оказанного ей с нашей стороны внимания. Такой невзрачный и такой жалкий, покрытый пылью цветок у обочины. Я невольно встретился с ней глазами. Всё то же голодное выражение в них. Катя проницательно посмотрела на меня.

— Бедная девочка. Страшненькая, никому не нужная, маленький книжный мотылёк, прилетевший погреться у очага чужого счастья.

— Жаль, что она не понимает по-русски и не может оценить всю поэзию твоих слов.

— Она может оценить другое. Смотри, как она смотрит на тебя. Какой тоскливый голодный взгляд. Давай пригласим её в гости.

— Ты что-то задумала.

— Определённо, – ответила моя супруга и улыбнулась Кристи.

У нас в номере бы кавардак. Порывшись в чемодане, я извлёк бутылку кофейного ликёра из дьюти фри. Кристи сидела в напряжённой позе, когда я протянул ей пластмассовый стаканчик.

— Сорри, рюмок нет.

Надеюсь, после пары глотков она расслабится. Катя, прикрыв глаза, попробовала напиток. Посидела, покрутила стаканчик в руке. Поднявшись, подошла к Кристи сзади, дружески положив руки на плечи.

— He's yours, – произнесла она ей на ушко, но достаточно громко.

Девушка напротив меня бросила на меня панический взгляд, вероятно, подумав, что ослышалась. Она вскочила на ноги, не сводя с меня глаз.

— l'm… I'm don't…

— Расслабься, – по-русски прошептала ей на ушко Катя – Don't be afraid.

Катя повернула её к себе и несколько раз с нежностью поцеловала.

— Бедненькая! Дрожит вся… Не плачь, милая. Ну, что ты!..

Катя ловко расстегнула и сдёрнула с безвольных рук блузочку. Присев, стащила с худых ног джинсики. Вновь обняла девушку, щёлкнула застёжку бюстгальтера. Девушка стояла ко спиной ко мне, худенькая как мальчишка, в одних беленьких трусиках, возбуждая меня своей беспомощностью.

— Please, – донеслось до меня, затем она рыдая, шептала Кате что-то неразборчивое.

— Говорит, у неё никогда не было мужчины, и она очень боится, – резюмировала Катя.

Катя взяла в ладони лицо Кристи и прильнула губами к её рту. Зрелище целующихся девушек всегда меня возбуждало. Я разделся до трусов и подошёл к ним. Прижался губами к шее гостьи, положил руки на плечи, мгновенно покрывшиеся гусиной кожей.

— Ну, видишь, это не страшно! – проворковала Катя, поворачивая девушку ко мне – Начни с губ, – обратилась она ко мне мягко.

Робкие прикосновения губ, нерешительный кончик языка, девушка прижимается ко мне, впервые прижимается к мужчине, наверное, давно мечтая об этом, белеющие на фоне загара грудки приминаются на моей груди. Катя, уже раздетая, целует шею девушки.

— Бедный ребёнок, – бормочет она, будучи в общем, сама ещё ребёнком.

Подхватываю лёгкое тело Кристи, осторожно кладу на край кровати. Катя склоняется над её ртом, они целуются. Мои губы прикасаются к мыску, прикрытому тонкой материей над скромно сжатыми бёдрами, которые инстинктивно сжимаются, когда я стаскиваю с них трусики. Я чувствую запах тщетно скрываемого возбуждения, которые девушка испытывала в течение всего дня, это запах хранят жёсткие завитки волос на лобке, которые скрывают тонкую расщелинку, прячущуюся внизу. Девочка! Дышу запахом диких девичьих джунглей. Просовывается рука, которой она стыдливо закрывается, и которую я целую. Поцелуи во внутреннюю сторону бедра так чувствительны и приятны, что она позволяет поднять её ножку, согнутую в колене. Так же поступаю и с другой ножкой. Ножки задраны, но она всё ещё пытается оттолкнуть моё лицо пальцами. Впрочем, это длится не долго, потому что эти пальцы теперь беспорядочно гладят моё лицо. Я ухожу ниже, где мягкая промежность переходит в узенькую расщелину, в которую проникает кончик моего языка. Старый конь… Борозды… А девочка уже мокренькая, я вкусно чавкаю, и корчатся в сладких муках тонкие бёдра, я слышу, как девочка тонко вскрикивает, в то время как Катенька склонилась над ней, собрав в рот нежный сосочек.

— О, гад, о гад, оу гааад! – торопливо запричитала она, когда я дошёл до укромного местечка с припухшим пузырьком клитора. С Катей мы довели малышку до оргазма. Бедняжка чувствовала себя обязанной нам. Мы сидели втроём обнявшись, когда Кристина нерешительно указала пальчиком на на мои торчащие колом трусы.

— May I… Maybe I…

— Мэй би ай, мэй би ю, – согласился я, поднимаясь и оголяясь полностью.

Катя погладила Кристину по голове и ободряюще кивнула.

— Ясно. Малышка никогда не пробовала хуя… Это русский хуй, детка. Russian hoooye.

Та долго разглядывала его, после чего робко прикоснулась к нему губами где-то сбоку. Катя, засмеявшись, сделала так же. Некоторое время они мучили меня этими поцелуйчиками. Катя, глядя на меня со заговощицким видом, сказала Кристи соблазнительным тоном:

— Take it. Take him!

Кристи робко посмотрела на меня снизу вверх, затем, с явным страхом, на мой пенис.

— Like this, baby.

И Катя, улыбаясь, с лёгкостью, почти не открывая рта, взяла в рот головку, проведя по ней нижней частью языка. Вкусно причмокнув, отпустила.

— You want it, I know. Try it!

Кристи привстала на коленях, приблизила лицо к моему члену, и, зажмурив глаза и как-то по-детски оскалившись, слегка прикусила член где-то за головкой.

— Блядь! – взвыл я – Блядь, ты ебанулась что ли, Кристи?!

Она с испугом отстранилась и вся сжалась.

— I'm sorry, please, I'm so sorry!..

— No! No teeth, baby, no teeth! – успокаивающе инструктировала моя супруга – Серёжа, ты вульгарен, как колхозник. Это ведь ранимая иностранка, будь, наконец, толерантен!

— Гуд, – пробормотал я удовлетворённо немного погодя – Холи шит! Сак, бэйби… Сак…

— Ты вульгарен, как америкос, – печально прокомментировала жена.

— Да, да… Давайте теперь обе вместе… Вот так… Хорошо… Хорошо…

Мои девочки проводили язычками по моему члену, брали его в рот по очереди, их мягкие тёплые губки ласкали его жадно и нежно. Кристи счастливо улыбалась, как маленький лягушонок. Я, засмеявшись, наклонился к ней и поднял на ноги. Мы все трое, обнажённые, стояли и обнимались. Нас охватило чувство единения, такого семейного единства. Мои ладони ласкали грудки и попки девушек. Тело Кристи буквально танцевало под моими руками. Её нежные губки прижались к моему уху.

— You are so honey. I want you. Please, take me!

***

Мы прогуливались по крутым пригоркам, заросшим древним хвойным лесом, по широким, ухоженным и чистым дорожкам.

— Помню, как однажды я завладела дедушкиной трубкой из вишнёвого дерева, и я, конечно, взяла её в рот, представляя, как её берёт в рот дедушка. Я сидела в кресле, наслаждалась теплом, негой и приятным запахом табака. Трубка была неотъемлемой частью дедушки, и я думала о нём, в то время как трубка вместо табака, вобрала мой сосочек и принялась его медленно и сладостно терзать, а потом эта вещь, которой обладал дед, её гладкий зализанный мундштук проник в меня и принялся меня ласкать. Тонкий выгнутый кончик терзал меня, возбуждая, и моя голова сама собой опустилась на бок, рот раскрылся в немой просьбе остановить эту сладостную муку. Деда, я хочу тебя!.. Конечно, это безнравственно, но мне было приятно осознавать, что этот мундштук, который я тайно "курила" своим интимным органом, дедушка возьмёт в рот.

— Ничего себе!..

— Это, конечно, плохо. Но это ещё хуже, когда человек не может реализовать свои желания. Но я постепенно соблазняла Антония, и всё началось со вполне невинных поцелуев. Мне они таковыми казались, пока я не заметила, как от прикосновений моих губ, у дедушки наступает эрекция. Ты не представляешь себе, как это приятно чувствовать, что у такого видного мужчины как Антоний, встаёт на меня! Наши поцелуи становились всё более откровенными, я давала почувствовать Антонию свою страсть. Ну и что ж, ведь мой дед уже имел секс со своей дочерью, почему бы ему не поиметь секс со своей внучкой? Я ждала, когда дедушка потрогает мою грудь, меня ведь ещё никто не трогал. Вот так, положит мне на грудь свою лапу, сожмёт грубо, больно… Я не носила лифчика специально.

— Да, я помню. Тогда, в подъезде…

— Я сходила с ума тогда, так мне хотелось, чтобы меня кто-то взял. Ты сосал мне грудь, и мне было стыдно и больно, но моё тело хотело этого.

— Твой дед… Подсмотренная тобой сцена совокупления привела к импринту влечения к деду? Обычно, дочери ревнуют своего отца к матери, а тут – к деду. Хм…

— Когда мы поцеловались, я, закрыв глаза, почувствовала его пальцы на своём лице, я невольно льнула к его руке, а потом его палец коснулся моих губ, и он провёл по моим губам. Это было так неописуемо эротично! Понимаешь? Ты, наверное, не въезжаешь, почему я вдруг запала на старика. Да потому, что мои ровесники просто примитивны. Их интересуют только возвратно-поступательные движения их пенисов. Антоний, он относится к категории мужчин, которые знают, как по-настоящему обращаться с женщиной. Его руки уверенно обращались со мной, словно наизусть зная партитуру моего тела. Он словно дирижировал оркестром моих чувств, пробуждая их к жизни, заставляя звучать. Другая рука погрузилась в мои волосы, её пальцы трогали за ушами, мочки ушей. Это было так необычно, и поэтому так возбуждающе! От моих губ, его палец медленно полз вниз, к подбородку, к горлу. И вдруг его губы приникли к основанию шеи, между ключиц. Меня словно молния, пронзило понимание того, что Антоний смакует меня, как редкую возможность пожилому мужчине насладиться юным девичьим телом. Что представляет для моего сверстника девушка? Это лишь цель для того, чтобы грубо соблазнить и по-быстрому отодрать в подъезде. Антоний показал мне немыслимый контраст нашей реальности.

— Твой дедушка – гурман. Он ведь смаковал не только юную красавицу, но и попутно свою внучку в придачу. Ты осознавала, что предоставляешь ему этот дополнительный кайф?

— Да… Конечно. Но имей ввиду, что Антоний был очень порядочным человеком. Я была его внучкой, которой он вовсе не хотел сломать жизнь… Я уже еле стояла на ногах, ощущая его поцелуи на своих обнажённых плечах, на шее, и чувствовала, как он возбуждается. Нет, он не стал хватать меня за грудь. Наверное, считал, что это вульгарно и пошло. Произошло по-другому. Решившись, я стянула с себя маечку, а Антоний быстро снял рубашку. Ладони Антония прижали меня к своей обнажённой груди, и мои расплющенные грудки ощутили жар его тела. Мы стояли прижавшись друг к другу, ощущая необычайную близость. Я впервые прижималась к почти обнажённому мужчине, и это было так необычно! Дедушкины руки легко подхватили меня и отнесли в спальню. Антоний навалился на меня сверху, я ощутила невыносимо-приятную тяжесть, будучи прижата к кровати, и мы снова целовались, и когда его грудь двигалась, сладостно ныли мои напряжённые до боли сосочки, которые тёрлись о волосатую грудь Антония. Я обняла его за шею, но он убрал мои руки и прижал и к кровати над моей головой. Я почувствовала себя распятой на дедушкиной кровати, и это было так приятно! Не знаю, как это описать… Было приятно, что дедушка принуждает меня к чему-то, не понимаю, к чему, и это было как изнасилование, только не страшное, а нежное. Я ведь совсем не сопротивлялась, но меня всё равно принуждали, и это было так волнующе! Дедушкин влажный язык прошёлся по груди, задел сосок, и я вскрикнула, а кончик языка описывал окружности вокруг него, и я дёргалась в его руках, поскуливая. Дедушка лизал мою шею, лицо, подмышки, которые я предусмотрительно выбрила.

— Ты вкусная, Катенька! – выдохнул он, а я извивалась под ним.

— Деда, деда!..

Я поразилась своему внезапно охрипшему голосу, и тому, как чувственно он звучит. Я потянулась губами к Антонию, и мы снова целовались, жадно, запуская язык в рот друг друга и задыхаясь от желания. Антоний поднялся с кровати и потянул меня к себе за руки. Я расстегнула молнию своей джинсовой юбчонки, и теперь стояла в одних беленьких носочках и беленьких трусиках. Антоний же быстро освободился от брюк. Он остался в одних тёмных обтягивающих трусах, которые очень недвусмысленно стояли колом в виде вигвама. Дедушка перехватил мой любопытный взгляд.

— Прости, Катенька! Я люблю тебя! – прошептал он, целуя меня в макушку – прости, милая! Не обращай внимания на это…

Ну, как же можно не обращать внимания на ЭТО! Не обратить внимание на то, как тебя хотят! Все женщины хотят этого, и больше всего на свете их заводит именно то, что они способны возбудить внимание и похоть мужчины. Именно поэтому им свойственен латентный эксгибиционизм, почти бессознательное стремление обнажаться на людях. А я впервые внезапно почувствовала, что я являюсь объектом вожделения. Да, конечно, мой дедушка был прекрасным, добрым и порядочным человеком. Он любил меня, как свою маленькую внучку, которую в детстве лелеял и качал на своих коленях. Но вместе с тем, он ведь был мужчиной, которого возбуждало и притягивало юное девичье тело, которое он с удовольствием и благодарностью пробовал на вкус, не делая мне при этом ничего плохого. Не сводя глаз с дедушкиного… не знаю, как сказать… стояка? Нет, это грубо… С дедушкиного воодушевления, я опустилась перед ним на колени, чтобы рассмотреть поближе. Я протянула к нему руку и робко посмотрела на Антония снизу вверх, словно ожидая что меня ударят по руке. Но он смотрел на меня, широко раскрытыми глазами, как будто чего-то ожидая. Я осторожно коснулась торчащего стержня кончиками пальцев, и он упруго отклонился от моего усилия. Тогда я подумала, как ему плохо в той эластичной смирительной рубашке и, решившись, потянула за резинку трусов и освободила его. Дедушкин член с напряжённо набухшими венами, качнувшись, встал передо мной. С каким-то другим мужчиной я была бы очень испугана, но дедушки опасаться было нечего. Некоторое время я внимательно рассматривала его и трогала. Из натянутого чулка крайней плоти выглядывал мутно слезящийся глаз сизой головки. Я подумала о том, что дедушкин пенис так же стоял когда делал мою маму, и когда он входил в маму в инцестном совокуплении, чему я была свидетелем. Но сейчас именно я воздвигла эту эрекцию, именно я возбудила его!

— Деда, я люблю тебя!

Дедушкины пальцы легко ласкали мои волосы. Я боялась посмотреть Антонию в глаза, но меня переполняли чувства благодарности за это осознание себя женщиной. И я прикоснулась губами сбоку к дедушкиному члену. Он был горячим и бархатистым. Дедушкины пальцы застыли у меня в волосах. Я поцеловала ещё и ещё, приникла к нему щекой так что он задрался и нырнул в мою причёску, а дедушкины яички коснулись подбородка. Я подумала, что это всё-таки неприлично, я не хотела выглядеть в дедушкиных глазах развратно. Ведь мной двигало исключительно чувство благодарности. Я поднялась на ноги, и дедушка ласково обнял меня за плечи.

— Катенька!..

Его губы вновь на моих плечах, шее, на горле. Я потянулась вниз, и дедушкин детородный орган лёг мне в ладонь. Я принялась его поглаживать движениями спереди назад, приподнимая его вверх и отпуская на обратном движении. Потом поцелуй, и шумное дыхание дедушки, а я сжимала член в руке, чувствуя как он пульсирует и напрягается.

— Катя, доченька! – шептал он со стоном, и я вздрогнула. Он назвал меня доченькой!

— Я твоя дочка? Твоя любимая дочка? Да?

— Любимая! – страстно шептал он – Моя любимая доченька!

— Папочка! Я люблю тебя!

Он вздрогнул от моих слов и вновь начал покрывать меня поцелуями.

— Я лучше, чем мама? Ты меня больше любишь чем её?

Я перестала ласкать его пенис, ожидая ответа. Моя женская сущность уже манипулировала им! Он взял моё лицо в руки и целовал меня.

— Ты у меня самая любимая, дочка!

Я вновь ласкала его пенис.

— Де… Папочка! Ты хочешь меня? Ты ведь хочешь меня?.. Да?

Мой дед, суровый мачо Антоний, был в моей власти. Во власти моих рук.

— Я… Дда…

Я почувствовала, как Антоний положил ладонь на мою ласкающую руку.

— Он тоже хочет тебя, Катенька!..

Наверное, я переоценила свою силу. Я вновь была под властью Антония. Я уже снова прижата к постели, и Антоний надо мной. Снова до боли мои руки сжаты в его крепких ладонях. До боли зажмурены глаза, мой рот открыт, и я слышу своё нечеловеческое вибрирующее "Аааа!…". Член Антония терзает мой сосок своей горячей скользкой головкой, а пытка продолжается…

У меня очень чувствительные соски, я часто доводила себя до оргазма гусиным пером. Представляла себя молоденькой дурочкой – поэтессой. Я прихожу со своими бездарными творениями к самому Пушкину, и этот негр… Этот наглый негр достаёт своё запачканное чернилами гусиное перо, и с кривой ухмылкой проведя кончиком пера между своими пухлыми губами, запускает его мне за корсет… И смотрит, как я корчусь! Портрет Пушкина у меня на стене выглядит старомодно… Антоний! Что ты делаешь со мной?! Твоё перо, PEN, PENIS… Пальцы Антония лезут мне в рот вместе с моими волосами. Ммм… Он зажимает мне рот, чтобы я не кричала… Оставляя скользкую дорожку, твёрдый член деда приминает мою грудь, вдавливая зудящий сосок. Перестань меня мучить, у меня есть и другая грудь! Она вспыхивает от самого мимолётного прикосновения, ооо!.. Как сладко… Член втыкается в неё, елозит, факает. Меня факают в грудь, titjob, ye? Ou yes! Fuck me, fuck me yes, fuck me, fuck me, fuck me!

***

— Fuck me, fuck me! – это же мой голос!

Катя сидит на мне, мы на скамейке в парке благопристойного чешского городка. На моей жене широкая юбка, поэтому не видно, как происходит половой акт, хотя прохожим и так понятно происходящее.

— Как же ты возбудила меня своим рассказом!

— Тебе понравилось, милый?

Катя часто дышит, несмотря на свою прекрасную спортивную форму. Напрягаются ножки бегуньи, без устали приседая на скамейке, шлёпается о мои бёдра пышная попка.

— Твой дед – грёбаный извращенец… Трахать грудь своей внучке…

— Мхмм… Да… Вот только зря ты не дослушал.

— Я представляю, как прекрасная стройная полуобнажённая девушка стоит на коленях перед старым уродливым идолом и нежно прижимается щекой к его безобразному пенису. Культ фаллоса и молодая жрица феллации…

— Да-да. А затем эта юная жрица была распята на кровати, и её дедушка залез на неё и возил своим истекающим предъэякулятом членом по её чувствительным нежным грудкам, заставляя кричать от смеси удовольствия и боли. Но это удовольствие было взаимным. И когда дедушка в своих безнравственных фрикциях дошёл до оргазма, он, не сдерживаясь, навалился мне на грудь всем своим весом. В момент оргазма у мужчин просыпается рефлекс засунуть свой орган как можно дальше, и вот дедушкин член, оставляя скользкий след, полез выше, к моему горлу. А затем… Грубая как наждак кожа мошонки шоркнула по моему истерзанному сосочку. Я закричала, но его яйца вжались в мою грудь, и на моё лицо ртутными камлями брызнул горячий гейзер липкой жидкости. Один, другой, третий… У меня так защипало глаза! Дедушка, хрипя, свалился с меня, а я бросилась в ванную. Видел бы ты моё лицо! Это было лицо Белоснежки, на которое обкончались все семь гномов. Более развратного зрелища я ещё не видела. Но всё же остался один эксперимент, который я, как естествоиспытательница, должна была провести. Кончиком языка я провела по своим губам, покрытым густым, белесо-желтоватым эякулятом и попробовала его на вкус. Я испытала небывало извращённое чувство: Белоснежка, пробующая на вкус семенную жидкость! Тем более, что вкус оказался просто отвратительным. Но всё же, миллион моих несостоявшихся дядь и тёть, я успела поглотить. Так я стала людоедкой.

— Катечкой – людоедкой.

— Да. И на этом всё. Вроде нету никого. Разве что извращенцы в кустах. Ты ведь не успел кончить, да? Оставим это блюдо на вечер. Давай, идём! Мне нужны качественные чешские туфли.

Катя попрыгала, натягивая трусики, и мы пошли. Я, ворча, первые сто метров прошёл как инвалид. Очень неудобно ходить с таким мощным стояком, знаете ли.

Городок расположен среди покрытых лесом гор, вполне таких Уральских гор, между которыми протекает река. Те, кто здесь бывали, сразу узнают его, конечно же.

— Ты часто бывала у своего дедушки?

— Нет. После того случая – не часто.

— Почему?

— Знаешь, я испытала просто небывалое, фантастическое. А ежедневная фантастика – это уже просто обыденность. Я приходила изредка, и это каждый раз было праздничным приключением. Помню, я зашла как-то в подъезд, мимо бабулек, сидящих на скамейке, и услышала за спиной отчётливое "Проститутка!". Я словно ударилась о каменную стену. Остановилась за дверью, внимательно прислушиваясь.

— К соседу ходит, к деду старому, – говорила одна из бабок – Напротив живёт. Сначала думала – внучка навещает, а потом смотрю, как зайдёт, так через некоторое время и кричит. Специально подходила к двери, слушала.

— И что же дед с нею делает, что она кричит?

— Да знамо что. Проститутка! Дед старый её значит, ебёт, а она кричит. Проститутки все кричат за деньги. Так клиентам приятнее.

Старушонки мерзко захихикали.

— Деда спрашивала, что за девица ходит, так, внучка говорит!

— Внучка! Хи-хи-хи!

В тот визит я кричала как никогда раньше.

Катя засмеялась. Мы спустились в город, где Катя нашла какой-то нелепый магазин на третьем этаже. Поднимаешься по железной лестнице, а там просто большая комната, заваленная коробками с обувью. Ни подсобки, ничего. По непостижимому для меня принципу, моя супруга выбирала коробку и внимательно исследовала её содержимое.

— О! Неплохо, правда?

Катя показала мне изящные чёрные туфли на высоком каблуке. Я промычал нечто похожее на одобрение. К нам подошёл маленький толстый мужчинка, чернявый, похожий на грека, но оказалось, он хорошо говорит по-русски.

— Пани выбрала? Нравится?

— Можно примерить?

— О, да, конечно!

Толстячок, резво лавируя в лабиринте коробок, провёл нас в уголок, закрытый занавеской. Наверное, здесь раньше продавали одежду, и примерочная осталась. Только вот зачем она здесь?

— Прошу присесть, пани?..

— Катя.

— Проше, пани Катарина, присядьте! – услужливо захлопотал толстячок.

Катя присела на пуфик, со скромно сжатыми ножками.

— Пани позволит?

Услужливости этого греко – армянина не было предела. Он бережно взял в руки Катину лодыжку и аккуратно снял с ноги спортивную туфлю. Так долго разглаживал носочек на ноге, что я уже решил, что он делает массаж стопы. Прямо как в "Криминальном чтиве".

— О, пани не нужно напрягаться! Я сам, я сам.

Продавец, пыхтя, принялся пристраивать чёрную туфельку на Катину ножку. Его рука уже лежала гораздо выше туфельки, на уровне икры… Ещё выше, уже под коленом… Толстый, ничуть не таясь, трогал ноги моей жены!

— Прямо по ноге, прекрасная пани, прямо по ноге! Создана для пани!

Словно любуясь, как сидит туфелька по ноге, он отвёл Катину ногу в сторону, Но смотрел он, точнее, пытался заглянуть, моей жене под юбку. Вторую туфлю он надевал, практически тычась толстой красной рожей в Катины колени. Катя посмотрела на меня с иронической улыбкой.

— Сколько стоят туфли, пан? – спросила Катя.

Армянин сидел, задумчиво пялясь на ножки жены. Я заметил, что Катя постепенно разводит колени, в то время как толстяк не отрывает взгляд от Катиных ног и ловит нужный ракурс, чтобы заглянуть под юбку.

— Две ты… Тысяча девятьсот крон, пани…

— Не уступит ли пан ещё?

Картины колени раскрывались всё шире, и я думаю, что теперь в таинственном тёмном сумраке между мягко мерцающих женских бёдер, он мог разглядеть неясно, призывно мерцающий треугольничек белых трусиков. Он достал из кармана платочек, вытер вспотевший лоб и панически оглянулся на меня. Я стоял с индифферентным выражением на лице, и тот снова погрузился в созерцание прелестей прекрасной клиентки.

— Это настоящая Италия, пани! Тысяча восемьсот крон…

— Пан так добр! – вкрадчиво произнесла Катя.

Она наклонилась вперёд и потрепал толстяка по волосам.

— Возможно, пан подумает ещё… Эта Италия мне так идёт… – Катя перешла на страстный шёпот.

Она сгребла его за волосы и потянула к себе, одновременно поднимая юбку. Продавец засопел, прижавшись лицом к Катиным бёдрам. Его слюнявые полные губы двигались, целуя нежную кожу.

— Пани… Тысяча семьсот, – пропыхтел он.

Его ноздри раздувались, вдыхая дурманящий запах вагины, только что истекавшей страстью в половом акте.

— Пан хочет писечку? Тысяча пятьсот.

— – Тысяча… Пятьсот… – подтвердил хозяин.

Он пыхтел, сопел, он чмокал губами и языком как поросёнок, уткнувшись в Катину промежность. Изящная ножка Кати в лакированной туфельке лежала у него на спине. Другая ножка с не до конца снятыми трусиками отставлена, Катя откинулась назад, опираясь спиной о стену, её глаза томно прикрыты, сквозит усталая привлекательная улыбка. Пыхтит и возится толстый поросёнок у неё между ног.

— О, пани… Пани Катарина… – глухо бормочет он.

— Если пан уступит за пятьсот, то пан может…

Катин голос звучит соблазнительно. Толстый армянин резво вскакивает.

— Пятьсот, пани… Пятьсот! Пятьсот!..

Его башмаки летят в сторону, под штанами топорщатся мятые трусы. Подпрыгивает маленький обрезанный член. Свой пиджак с платочком в кармане он бросает на пол.

— Сюда, пани, сюда… ПрОшу, пани…

Катя ложится на пиджак, а толстый лезет на неё.

— Эй, приятель! Не так быстро! – говорю я голосом Чака Норриса.

Армянин, стоя раком, оглядывается в панике. Я протягиваю ему пакетик с презервативом. Он пытается разорвать его, но пакетик выпадывает из трясущихся рук.

— Милый, помоги пану! – лениво протягивает Катя – Ну, ты тоже поработай.

Она лежит с поднятыми сомкнутыми коленями. Армянин поднимается со спущенными трусами, я сажусь на корточки, беру в руку член похотливого толстячка и прилаживаю презерватив. Разглаживаю его на члене, который сейчас будет наставлять мне рога. Армянин лезет на мою жену. Катя ойкает со смехом, как от щекотки.

— Боже ты мой! – произносит она с иронией.

Что она хочет этим сказать, непонятно. Толстяк сосредоточенно пыхтит, его зад движется вверх-вниз, подрагивают волосатые ягодицы. Картины ноги закинуты на плечи сладострастно пускающего слюни толстяка. Я вижу подошвы изящных туфелек, поднятых кверху. Вид этих новых туфелек возбуждает более всего. Слегка отодвигаю занавеску и выглядываю в торговый зал. Какие-то толстые тётки неспешно копаются в коробках. А здесь за занавеской – поразительный контраст. Жадно пыхтит хозяин магазина, что-то бормочет по-армянски, слышно только "пани… пани… Катарина…". Танцуют в воздухе итальянские туфельки. И вот, наконец, длительный надсадный хриплый стон. Дёргается на моей жене пан продавец. Катя сталкивает его с себя, и тот заваливается на бок. С маленького блудливого хера пана сползает презик с отвислой резиновой соплёй, заполненной мутной белесой жидкостью. Катя бодро вскакивает и прыгает над лежащим паном, натягивая трусики. Я бросаю ему на грудь банкноту, Катя подхватывает коробку со старыми туфлями. Мы сбегаем вниз по нелепой железной лестнице, по ступенькам которой звонко цокают шпильки изящных чёрных туфелек.

— Меня охватывают смутные сомнения, – задумчиво произнёс я – Что бабушки у подъезда были в чём-то правы…

— Ты намекаешь, что я – проститутка?

— Ну…

— Во-первых, проститутки делают это за деньги.

— Или за туфли.

— Что значит – за туфли?! Мы же заплатили за них!

— Логично. Но у меня остаётся ощущение, что меня где-то наебали.

— Фигня, это мы кого-то наебали. Подумаешь, резинка! Это даже нельзя считать изменой.

— А во-вторых?

— Бабушки же дали определение: проститутки кричат для клиента. А я не кричала.

— Хорошо, мы с тобой ещё дома поговорим, – пообещал я.

***

Я лежал на кровати в номере и читал, когда вошла Катя. На ней не было практически ничего, если не считать передника, которые носят горничные, и туфелек. Вид у неё был полный раскаяния; она скромно стояла передо мной, сцепив пальцы замком. Я встал, разминая руки.

— Ты очень меня огорчила сегодня, – произнёс я строго – ты вела себя безнравственно. Хорошие девочки так не поступают, и мне придётся тебя наказать. Принеси ремень.

— Папа, пожалуйста!..

— ПОДАЙ МНЕ РЕМЕНЬ!

Ремень звонко стегнул по прелестной пышной попке. Три удара она вытерпела молча, но потом взвизгнула:

— Папочка, не надо! Я так больше не буду!..

— Не ори!

Ещё удар. Катя зашлась в звонком плаче.

— Не ори, соседи услышат!

— Па… ААА!. Пап… ОчкААА! Не на… Пожалуйста, не надо, не надо, пожалуйста! Ну пожалуйст… ААА!.. Папочка, я сделаю всё что ты хочешь, только не бей! – быстро-быстро повторяла она – Всё-всё что ты хочешь!

Не сводя с меня зарёванных глаз, она сползла со стола и встала передо мной на колени, торопливо расстёгивая на мне брюки. Я следил за ней безжалостным взглядом.

— Мерзавка… Мххх… Бесстыдница… Где ты этому научилась?.. Вместо того, чтобы учиться… Ох, блядь… Да, так… Вместо того, чтобы учиться… Ты знаешь, что тебя отчисляют из колледжа?.. Ооо… Вот так… Так… Да… Меня директор к себе вызвал сегодня… В общем, так, дочь… Пойдёшь завтра к директору и… Да… Оох… Сделаешь ему так же… Понятно?.. Мамкину помаду можешь взять… Ммм, блядь… Хорошо!.. Скажешь, что родителям платить нечем… Видишь, папке вон выпить не на что… Я тебе гондон дам… Не хватало, чтоб ты залетела ещё… Ну хорошо, милая… Иди сюда… Папка же тебя любит, дурочка!.. Видишь, какие грудки у тебя… Папка старался, когда тебя делал… Какая попка!.. Ну-ну… Не дёргайся… Давай… Повернись-ка… Ну, нагнись, что ты стоишь как неродная!.. Ну, что значит, «Папа, не надо!»?.. Папка с работы пришёл… Папка устал… Папке надо отдохнуть… Да не вертись ты… Какая ты у меня узенькая… О, блядь, зашло как… Мммх… Мммх… Блядь… Мммх… Ну… Зачем папке гондон?.. Папка знает, когда вынуть… Одна ты у папки, потому что папка умеет…

Гибкое стройное тело скорчилось подо мной, сотрясаясь от грубых толчков.

— Стихотворение выучила?

— Да, папа…

— Читай.

— Блок…

— Хуйлок! Читай.

— Папа, мне больно!

Она вскрикнула от сильного и звонкого шлепка по ягодице и, прерываясь от вскриков, принялась декламировать.

—.. .Когда свирепый гунн

В карманах трупов будет шарить,

Жечь города, и в церковь гнать табун,

И мясо белых братьев жарить.

— И мясо белых дочек… Жарить! – загоготал я – Сейчас, дочка, сейчас выну… Ещё немножко… Ааа! Ссууука! Бляааадь!…

Смотрю на стройненькие, покрасневшие от порки ремнём и бёдрами, слипшиеся от спермы ягодицы моей "дочери".

— Иди в душ.

— Папа, я…

— БЕГОООМ!!

…

— Ты был как скот, – призналась мне Катя немного погодя – Как настоящий пролетарский скот и отец – извращенец. Я как будто побывала в этом аду. Ты ведь не такой, правда?

Она растерянно заглянула мне в глаза.

— Я именно такой, – желчно процедил я.

— Нееет!! Не надо, не пугай меня!

— Ну, хорошо, "дочь". Завтра мы с тобой едем в Прагу. Я взял два билета.

— Уррааа, "Папочка"!

***

В автобусе Катя взяла реванш за вчерашнюю порку. Я уже говорил, эти Картины рассказы… Я вертел головой, пытаясь понять, какое впечатление производит Катя на окружающих. Но на наше счастье, вокруг нас сидели одни чехи, а они вряд ли что понимали. Что впрочем, вполне даже понятно. Наши соотечественники предпочитают ездить на экскурсии как стадо баранов. И слушать лекции об Еврейском Квартале. В гробу я видел и квартал, и… Впрочем, послушаем рассказ Кати.

.. . Ты спрашиваешь, что со мной делал дедушка? Ревнуешь? Ну, так я же досталась тебе девочкой, ты доволен? У девочек непростая судьба, Серёжик, ибо девственность провоцирует извращения. Как бедной девушке удовлетворять свои естественные потребности? Дедушка был так бережен со мной. Ну, правда, в первый раз он сорвался… Облил меня тогда всю… Но это я его невольно спровоцировала. Своим культом фаллоса. Смешно получилось…

Образ эрегированного пениса, плюющегося спермой, преследовал моё воображение продолжительное время. Нет, отвращения он не вызвал. Просто потому, что дед был моим идеалом, и я вспоминала ощущение своих губ, прикасающихся горячему, твёрдому члену, я ощущала его тревожный запах. Я оказалась своеобразным подарком дедушке. Конечно, у него была ещё мама, но я всё-таки моложе и привлекательнее, и у меня никогда не было мужчины. Дед даже помолодел со мной. Хочешь знать, что у нас с ним было? Мне трудно говорить об этом. Не могу допустить, чтобы интимность Антония стала предметом насмешек. Он называл меня маленькой принцессой и был крайне нежен со мной. Моя просыпающаяся чувственность провоцировала его мужские инстинкты, так что я не могла нести реноме принцессы из диснеевской сказки. Ну, разве что внешне…

— Ты говоришь загадками, которые будоражат мою фантазию. Ты приходила к нему, и что обычно было дальше?

— А никогда не было как обычно. Я приходила не часто, и каждый раз это был праздник для нас обоих. Скажи, я хорошо делаю минет? – спросила она неожиданно.

— Более чем, более чем, дорогая! А почему ты спрашиваешь?

— Я помню, как ты смотрел на меня в универе. Сидит такая красавица, скромница, усердно лекции конспектирует, и даже глаз не подымет. Ну кто скажет, что она ходит к старому деду и сосёт ему член?

— Твой дед – просто скотина.

— Нет, ты не понимаешь. Ему на самом деле было стыдно, ну, и приятно тоже, конечно. Исполнять мои желания. Говорить, как надо делать, чтобы мужчина испытывал наибольшее удовольствие. Этому ведь тоже надо учиться… Ты спрашиваешь, что было дальше? Я лежу на старомодной кровати с кучей подушек под попой, мои ноги закинуты на плечи Антонию. Его пенис, обильно смоченный слюной, распахивает вдоль мою писечку. Маслянистая головка горячего органа мелкими, сводящими с ума движениями ласкает мой похотничек, моя голова мотается на подушке, словно выкрикивая «Нет!». Видела бы нас моя мама! Я истекаю от желания, но не чувствую полноты: член Антония не проникает в меня. Дедушка поставил условие для наших встреч: я должна остаться девственной.

— И тебе это удалось.

— И мне это пришлось. А потом – наша свадьба…

— Ты хочешь сказать, что всё это время, когда мы встречались, ты занималась этим с дедом?

— Не часто, но иногда – да. Ты помнишь, как мы целовались на свадьбе? Меня украли, потом я вернулась. Когда я поцеловала тебя?

— Конечно, помню.

— На моих губах был вкус дедушкиного члена. Мне хотелось сделать ему подарок. В тёмной пыльной гардеробной за стойкой украденная невеста, стоя на коленях, отсасывает старику… Картинка ещё та?

— Тебя мало пороли в детстве.

— Вообще не пороли… Теперь я расскажу тебе главное. Ты готов?

— Не уверен.

— Слушай. В нашу первую брачную ночь мне не пришлось прикидываться девственницей. Мне пришлось пойти на нечестные женские уловки, чтобы прикинуться лишённой девственности.

— То есть?!

— Ну, у нас же не получилось сразу… Тебе было не по себе, а я заплакала и сказала, что мне очень больно сейчас… А мне действительно было больно! Мы отложили это мероприятие. Утром я пришла к дедушке и сказала, что приготовила для него сюрприз. Я надела своё свадебное платье и появилась перед ним в нём. И сказала, что теперь можно. Дедушка был на седьмом небе от счастья! И… После стольких лет сдерживания, он набросился на меня. Я лежала на кровати с задранной пышной белой юбкой, в белых чулочках с подвязками, и дедушка, торопливо содрав с себя штаны, залез на меня. Это его мужской орган первым вошёл в меня… Прости… Но он был так возбуждён! Он почти не контролировал себя. Ещё бы, трахать чужую невесту, сохранившую невинность, в свадебном платье, да ещё свою внучку! Сначала он бормотал «Катенька!.. Дочка!..», сдавленно, бессвязно, жадно. Он дышал всё более напряжённо, он весь дрожал от напряжения, он захрипел… В меня хлынул высвобожденный горячий поток его спермы. Он как-то странно каркнул и задёргался, а потом затих. Я лежала под ним, придавленная его тяжестью, не двигаясь, чтобы он насладился своим оргазмом. Но он не двигался, его тело вдруг странно потяжелело. Мой дедушка умер… Он умер на мне!.. Я внезапно почувствовала себя чёрной вдовой, женщиной – вамп, забирающей жизнь у мужчин в качестве платы за секс. Очень необычное чувство…

Я молчал, потрясённый этим рассказом, не зная, что сказать. Ну что, сам виноват, не надо было распускать интеллигентские сопли…

— Ты знаешь, что такое телегония? Гены первого мужчины, осеменившего женщину, будут присутствовать во всех её детях. Прости, но я хотела этого. Антоний был выдающимся человеком.

Катя погладила меня по щеке.

— Не обижайся. Я ведь подарила тебе настоящую девственницу, ты помнишь?..

.. . Я помнил лежащее передо мной тоненькое тельце Кристи, скромно сжимающей согнутые в коленях ножки. Катя ласково шепчет ей: «Don’t be afraid!». Лукаво улыбается мне и сама раздвигает ножки Кристи. Я чувствовал себя турецким пашой, пробующим на вкус очередную наложницу. Её тонкий крик резанул по у ушам и привёл меня в какую-то первобытную ярость. Передо мной было её некрасивое веснушчатое личико, залитое слезами, глаза, в которых стоял страх, открытый хрипящий рот… Я распинал её на нашем супружеском ложе, дрожа от злобной ярости и возбуждения, разрабатывая её девчоночью вагину, и наконец, излил всю свою непонятную злость к ней неконтролируемыми взрывами своей спермы. Я первый осеменил её. Это называется телегония…

***

Мы гуляли по набережной Влтавы. В Чехии в принципе не бывает настоящей зимы, а сейчас был приятный сезон бархатной осени. Мягко светило солнце, и прикосновения приятного ветерка были так мимолётны… Здесь было много мелких торговцев разными безделушками. Мы обратили внимание на скромную выставку небольших картин с видами Праги. Выполнены они были в оригинальном стиле, в котором чувствовался несомненный талант. Пожилой мужчина невысокого роста в берете улыбкой поприветствовал нас. Мы с Катей тихо обсуждали впечатления от этих картин, когда художник неожиданно спросил на чистом русском языке, какая из картин нравится нам больше всего.

— Посмотрите похожие, у меня на самом деле большой выбор, просто все картины здесь не помещаются, – предложил он.

К нам подошла немолодая женщина и приветливо улыбнувшись, раскрыла саквояж и достала ещё несколько картин. Катя легко разговорилась с ними.

— Да, мы русские, – сказала Майя Павловна, наша новая знакомая – Дети выросли, а мы во время перестройки сбежали сюда. Нам хотелось реализовать свои способности, а тогдашней России были нужны только бандиты и проститутки…

— Я читаю стихи проституткам и с бандюгами жарю спирт, – продекламировал я – В России ничего не меняется.

Они посмотрели на меня каким-то тоскливым взглядом.

— Возможно… – произнёс художник Карл Андреевич, – Мы часто встречаем русских здесь, и вы не поверите – завидуем им. Они… Вы… Такие весёлые. У вас в стране бардак, а вы счастливы. У нас здесь порядок и – смертельная тоска. А мы… Мы здесь чужие. Чужая страна, чужие люди. Поверьте, нам так приятно смотреть на вас. Не говоря о том, чтобы перемолвиться словом…

Мы с Катей почувствовали себя неловко. Вот, сунулись со своим безмерным счастьем, разбередили душу этим милым интеллигентным людям.

— Нам тоже приятно пообщаться с вами, – весело сказала Катя – Но мы только приехали в Прагу на денёк.

— Нам было бы приятно пригласить вас к нам в гости, – ответил художник, переглянулись с супругой – Вы такие милые и образованные молодые люди… Вы так похожи на наших детей!

— О, с удовольствием! – согласилась Катя.

Я бы с удовольствием погулял по Праге, но Катя что-то нашла в этой лирической паре художников. Я помог собрать саквояжи и потащил один из них.

Жилище у наших новых знакомых было скромное, даже более чем. Небольшая квартира – студия, кухонька, мольберты, две раздельные кровати за ширмами.

— Давайте выпьем за встречу, – предложил хозяин – Правда, это не спирт, а мы не бандюги, – добавил он засмеявшись.

— Давайте. Но стихов читать я не буду, – предупредил я.

Теперь засмеялись все. Как-то незаметно между нами возникла тёплая дружеская атмосфера.

— Можно, мы посмотрим ваши картины? – попросила Катя.

Карл Андреевич снял покрывало с мольберта.

— Это не для продажи.

Наверное, это было красиво. Неопределённый пейзаж пустого ночного города. Угадывалась река, мост, цветущее дерево. Катя задумчиво рассматривала картину с бокалом в руке.

— Настоящая картина изменяет сознание, – тихо произнесла она – Когда художник вкладывает в неё душу.

Художник посмотрел на неё с замешательством. Было видно, что он хочет спросить её о чём-то, но не решается. Повисла тяжёлая пауза.

— А давайте потанцуем, – весело предложила Майя – Видите, у нас здесь целый зал. И поговорим об искусстве.

У хозяев нашёлся музыкальный центр, наверное, неплохой для своего времени. К моему удивлению, это был проигрыватель грампластинок. Пластинка легла на своё вращающееся ложе, и негромкая, несколько печальная музыка заполнила студию. Хозяин тут же пригласил на танец странно улыбающуюся Катю, а я – как мог галантно – хозяйку. В приглушённом свете наши пары разошлись по разным углам зала.

— Скажите, – спросил я Майю – А почему винил? Это дань старомодности?

— Мы старомодны, нам положено по возрасту, – улыбнулась Майя.

— Вы шутите, – ответил я совершенно искренне – Вы выглядите прекрасно.

— Комплимент принят, – засмеялась она – Но дело не в этом. Можно набить флешку тоннами музыки, но она теряет ценность от этого. А здесь всего одна пластинка и одна мелодия. Она закончится, и закончится всё. Пластинка заставляет осознать ценность ускользающего мгновения настоящего.

— Вы философ.

— Да.

Я вдруг заметил, что она слегка зарделась. Мне было приятно разговаривать, приятно ощущать близость этой женщины, и уверен, она испытывала похожие чувства. Моя рука на её талии слегка привлекла её, и я почувствовал, что она подчинилась моему движению, наши бёдра прижались друг к другу. Майя была как прекрасная, немного увядающая роза, всё ещё прекрасная, но уже несущая печаль грядущей осени. Словно случайно, я коснулся щекой её лица, и она не отстранилась. А когда я потянулся, чтобы вдохнуть запах её волос, она послушно склонила голову, чтобы мне было удобнее это сделать. Я видел в глубине комнаты Катю с художником, которые оживлённо говорили о чём-то. Осмелев, я коснулся губами её шеи под ухом. Мы уже почти не двигались в танце, я прикасался губами к её шее ещё и ещё, в то время как она сама подставляла всё новые участки для этого. Небольшой флирт в присутствии мужа волновал её, и ей это явно нравилось. Мягко прикоснулось ко мне её бедро, но достаточно, чтобы почувствовать мою эрекцию.

— Вот-вот завершится мелодия, и всё закончится, – прошептал я ей на ухо – Ваш мир жесток, Майя.

Она остановилась.

— Пойдёмте на кухню, – произнесла она нетвёрдо – Я приготовлю коктейль.

Кухня была безобразна. Её пересекала посередине стойка бара. Ну зачем бар в квартире? Майя улыбнулась, избегая смотреть на меня, и зашла за стойку, чтобы достать стаканы. Появилось на свет несколько пузатых бутылок. Я решительно последовал за Майей, чтобы встать за ней. Положил руки ей на талию и наклонился к её волосам. Она вздрогнула, но ничего не сказала. Просто стояла, склонив голову. Мои руки медленно заскользили вниз по сторонам её бёдер, и я увидел, как побелели костяшки её пальцев, держащих бокал. Её бёдра задрожали под моими ладонями, когда мои руки поползли вверх, задирая подол её юбки.

— Серёжа, что вы делаете?! – произнесла она почти шёпотом дрожащим голосом, и я увидел, что по её лицу бегут слёзы.

— Майя, Майя… – пробормотал я тихо ей на ухо, попутно целуя его – Майя – это ведь синоним нереальности, правда? У вас прекрасное имя. Ваша реальность нереальна. Следуйте ей.

— Серёжа, вы ведь такой хороший, интеллигентный мальчик! Зачем… Зачем вы это делаете?! – произнесла она с горечью – Ой! Господи! – вскрикнула она, прижимая ладонь ко рту, когда моя рука спереди, обнимая бедро, начала пролезать в затянутую колготками промежность.

— Господи, какой стыд! Серёжа, что… Ведь увидит Катя, муж…

— А если бы не увидели?.. – я говорил ей в ухо монотонно – Что это изменит?.. Ничего… Вам стыдно того, что с вами происходит?

Она молчала, всхлипывая.

— Наслаждайтесь своим стыдом. Это одно из сильнейших наслаждений. Если вы упустите этот момент, он никогда не повторится, и вы будете вечно жалеть об этом… Знаете, что такое ад?

В этот момент я неспешно спускал с неё колготки. Вместе с трусиками.

— Ад, Майя, это осознание упущенных подарков от своей реальности… Даже если она нереальна, как ваша… осознание упущенного счастья убьёт вашу душу. А музыка не бывает вечной, ведь правда?.. Это не флешка, она закончилась, и всё.

В зале закончилась пластинка, и наступила тишина.

В этот момент на входе в кухню появился её муж с радостной улыбкой, которая мгновенно исчезла. Он увидел, что его жена, закрыв от стыда лицо рукой, стоит за стойкой с задранной юбкой, а за ней стою я. Его лицо побледнело, затем покрылось пятнами. Мы встретились с ним глазами. Я смотрел на него прямо и спокойно, в то время как по его лицу проносилось отражение целого калейдоскопа чувств: изумление, неверие в происходящее, гнев, опять неверие, наконец, приятие происходящего, любопытство… Затем жадное любопытство. Следом появилась Катя, которая выглядывала из-за плеча художника.

Когда я, нажав на спину Майи между лопатками, нагнул её, она опустила голову так низко, что теперь могла прятать лицо в сложенные перед собой руки. В тишине протяжной пикантной нотой прозвучал звук расстёгиваемой молнии на моей ширинке. В глазах у мужа Майи опять отчётливо пронеслось неверие в то, что происходит. Когда я вплотную подступил к Майе и упёрся бёдрами в её обнажённые ягодицы, воцарилась напряжённая тишина ожидания, напряжённая как совокупление. Крик Майи прозвучал неожиданно, тонкий, беспомощный, плачущий. Карл побледнел. Я выдохнул облегчённо, начиная фрикции, в то время как Катя, стоя за спиной художника, расстёгивала ширинку на его брюках. Как когда-то мне. И Кобелеву. Карл издал полное страдания «Ммм…», глядя, как я сношаю его жену, в то время как Катина рука принялась дрочить ему.

Вскоре Кате показалось этого мало. Она вышла из-за спины Карла и, встряхнув волосами, присела перед ним на корточки. Широко открытыми глазами художник смотрел на неё, затем, застонав, запрокинул голову вверх. Катина макушка мерно двигалась взад и вперёд в пикантной картинке третьесортной эротики. Катя! Чёрт! Катя! Ты действительно отсосала Кобелеву тогда?! Я сейчас кончу… Катя!!!

***

Катя поднялась с корточек, подошла к раковине и выпустила изо рта неровную перламутровую струйку, которую смыла вода открытого крана. Когда она прополоскала рот, художника в дверях уже не было. Я отстранился от Майи и взглянул на неё. На вывернутых вместе с колготками трусиках расползалась крупная капля спермы из половой щели Майи. Зрелище, достойное Рембрандта.

***

И снова эти Катины рассказы…

— Переселение душ существует, – начала она свой очередной рассказ – В прошлом я была знатной патрицианкой.

— Я думал, Клеопатрой.

— Не злись… Это было в древнем Риме, и я видела это в своих снах. Ты многое поймёшь, когда узнаешь, кем я была.

Я слушал её рассказ.

— Я была замужем за пожилым сенатором, который всё своё время посвящал служению сенату и народу Рима. «Senatus Populusque Romanus». Он меня совсем не удовлетворял, и поэтому я находила себе новые развлечения. Так было принято у богатых римлянок, но меня отличало от них богатое воображение. Знаешь, это очень приятно – быть рабовладельцем. Приятно держать в руках чужие жизни, и не только жизни.

Она вздохнула.

— И тут сыграло свою роль в том, что я была из небогатой семьи, и у нас было совсем немного рабов. Поэтому, они у нас были почти как члены моей семьи. Они меня нянчили, я с детства играла с ними. И со мной произошла ужасная, недопустимая вещь: я стала воспринимать их как людей. Непонятно? Римляне тех времён воспринимали рабов примерно как мулов или свиней, то есть, как животных, с которыми можно было делать всё что угодно. И первым потрясением для меня стало то, как со своими рабами обращался мой муж. Я была в шоке, но не подала вида. Помню, он избил палкой рабыню за какую-то провинность. А я стояла и смотрела на то, как наливается кровью его лицо, как оно искажается от гнева. И вот он оборачивается ко мне, и его лицо мгновенно меняется, в его глазах светится любовь ко мне. Потому что я – человек, а рабыня – нет.

Катя помрачнела.

— Однажды муж наказал раба за то, что тот разбил амфору с греческим вином. Его привязали на конюшне к балке и высекли плетью. Он кричал, но его всё равно били. Я не могла слышать его криков и попросила мужа прекратить это, и он исполнил, потому что любил меня. Ночью мне не спалось от пережитого. Я знала, что раба не кормили и не поили весь день. Пользуясь тем, что мой толстяк муж спал всегда очень крепко, я украдкой встала, взяла сосуд с вином и пробралась на конюшню. Темнокожий раб из Египта всё так же стоял здесь. Он удивлённо смотрел на меня во все глаза, а потом я подошла к нему и протянула к его губам глиняный сосуд. Раб жадно пил, давясь и с трудом переводя дыхание, пока сосуд не опустел. Он что-то сказал, но я не поняла. Вообще, с языками была напряжёнка, рабы не сразу научались понимать наш язык, а говорили вообще ужасно. Но он смотрел на меня с такой благодарностью! Приятно делать добрые дела, что ни говори.

Катя криво улыбнулась.

— Ты любишь вино? – спросила я его – Ты разбил амфору, чтобы скрыть, что ты пил из неё? Что тебе ещё нравится, раб?

— Мне пришла в голову шальная мысль. Я расстегнула серебряную фибулу на своём плече, и мешковатый хитон упал к моим ногам. Я стояла перед рабом обнажённая, чувствуя необычное возбуждение от того, что раб пялится на меня. Вслед за тем я увидела, что повязка на его бёдрах стала топорщиться. У раба восставал пенис. Я подошла к нему и сорвала с него набедренную повязку, чтобы рассмотреть всё в деталях. В известном смысле, я была шокирована. Ты обращал внимание, что на картинах художников Возрождения у мужчин какие-то детские пенисы? В моё время тоже было принято считать маленький пенис признаком цивилизованности. Кстати, мой муж был в этом смысле образцом цивилизованности. И наоборот, большие половые органы считались признаком дикости, мужланства и варварства. Ну, и конечно, у раба член был на мой тогдашний взгляд, очень большой, чем и было возбуждено моё любопытство. Но я не могла допустить, чтобы у раба вставал его мерзкий ослиный орган на меня, знатную римлянку! Я подобрала плеть и стегнула раба по бёдрам, отчего тот жалобно застонал. Я стегала его по бёдрам, по животу, по ягодицам, а он глухо стенал, потому что я сказала ему:

— Не кричи, а то проснётся муж!

— Я чувствовала возбуждение, стегая раба, именно потому, что в моих глазах он был человеком. Безнаказанно истязать человека было так возбуждающе! Я была благодарна родителям за свое нравственное воспитание. Правда, звучит цинично? Но я заметила, что несмотря на пытку, эрекция у раба не прекращалась. Я подумала, что он не виноват, что у него такой варварский член. И меня охватило раскаяние. Я бросила плеть и подошла к судорожно всхлипывающему рабу. Смочила руку в остатках вина, чтобы смочить следы ударов на его бёдрах. Со стороны это выглядело шоком, наверное. Обнажённая госпожа стоит на коленях перед рабом и умащивает его дорогим вином! Моё любопытство взяло верх над отвращением, и взяла в руку его пенис. Обрезанный пенис раба с головкой, как острие копья, после этого стал увеличиваться в размерах ещё более. Он пах лошадью и засохшей мочой. В животе у меня возникло гадко – волнительное чувство собственного нравственного падения, когда я коснулась этого члена кончиком языка. Раб утробно охнул, а его член дёрнулся в моей руке. От него воняло, и непередаваемым ощущением у себя внутри, я обняла губами гладкую скользкую головку. В тот же миг член раба в моих руках задёргался, и в прямо в мой язык ударила горячая струя. В панике отстранившись, я получила полный заряд эякулята себе в лицо. Какой позор! Патрицианка отсасывает рабу. Фу!..

Вместе с тем, это приключение несказанно возбудило меня и оставило неизгладимое впечатление. Бывая в гостях на роскошных римских пирах, я иногда покидала общий зал как бы для посещения туалета, а на самом деле пробиралась на территорию слуг. Помню, как в один из таких безумных походов, в тёмном укромном углу я встретила уродливого старика, искалеченного, скрюченного, покрытого шрамами. Я стояла перед ним, прекрасная дама света в изысканных одеждах, со сверкающей диадемой в высокой прихотливой причёске, и надменно смотрела на него сверху вниз. Его глаза забегали от страха, он что-то робко бормотал в надежде избежать очередного наказания, низко опуская голову и весь сжавшись. Каково же был его шок, когда я, опустившись перед ним на колени, сорвала с него набедренную повязку и разглядывая увядший пенис с отвисшей крайней плотью и отвисшую мошонку. Он не поверил ни своим глазам, ни своим чувствам, когда мои губы завернули его крайнюю плоть и проглотили его член, в то время как моя мягкая изнеженная рука аккуратно приподняла его яйца. Он не то что не произнёс ни звука, он даже дышать боялся до тех пор, пока не поверил в реальность того, что происходит, и тогда скрюченные грязные пальцы вторглись в мою надушенную розовой водой причёску и вцепились мне в волосы, притягивая мою голову к себе. Где это видано, чтобы грязный раб осмеливался так держать свою госпожу! Но этот осмелился, и не в силах сдержать свою страсть, задвигал у меня во рту своим членом, уже начавшим твердеть, сдавленно пыхтя при этом. А скоро уже и не был в состоянии сдержать своих задыхающихся всхлипываний. Я услышала сзади осторожные шаги, а потом тихо, в ужасе вскрикнула какая-то служанка, убегая прочь. Мне не хотелось, чтобы истечение его спермы запачкало моё лицо и одежду, поэтому, сжав его твёрдые яйца и сдерживая рукой напор вставшего пениса, я смотрела, как с моего языка льётся липкая струйка на землю у моих колен. Я поднялась и с любопытством разглядывала его. Он суетливо поправлял свою повязку, боясь взглянуть на меня. «Принеси мне вина!» – потребовала я строго.

Мой государственный муж и наследственный патриций уделял мне очень мало внимания как супруг, и мне приходилось как-то удовлетворять свои потребности. Я приобрела трёх молодых и здоровых рабов. Их заставляли таскать тяжести, чтобы развивать свои мускулы, и их хорошо кормили. Помню, однажды ночью я сбежала с нашего семейного ложа и вошла в их каморку на отшибе, где они жили втроём. Они вскочили перед своей госпожой, ожидая указаний в столь неурочное время. По моему приказу они разделись, и я с удовольствием рассматривала их мускулистые тела. На крыше их дома стояли чаны с водой, которые днём нагревались на щедром солнце. Я велела вылить всю воду и натаскать её вновь. Просекаешь, какой я была стервой? Да… Но мне доставляло удовольствие смотреть, как резво они работают. Как бегают, обнажённые, с мехами воды за спиной, как подскакивают их варварские, длинные члены. Когда работа была закончена, я знаком поманила их, и они последовали за мной в свою каменную хибару. Здесь я обнажилась. Подошла к одному из них и попробовала кончиком языка пот на разгорячённой груди, вздымающейся от частого дыхания. Взяла в рот его сосок, глядя, как у него встаёт дыбом пенис. С двумя другими происходило то же самое. Я приказала им взять меня на руки и держать на весу. Одной рукой они держали меня за спину, а другой задирали мне ноги. Третий, повинуясь, приблизился ко мне на дрожащих ногах. «Если ты осмелишься осеменить меня, то твои яйца прижгут раскалённым железом», – пообещала я ему – «Входи, но медленно». Он держал меня при этом за ягодицы. Закрыв глаза, я раскачивалась на мускулистых мужских руках, насаживаясь на кол крепкого члена. Все трое рабов пыхтели от напряжения, обеспечивая усладу своей госпоже. Когда трахающий меня раб слил свой заряд на землю, они поменялись местами. Это продолжалось до тех пор, пока я не устала.

Муж сообщил, что он обо всём договорился, и император Тиберий желает меня принять. Что сказать о целях этого приёма… Всё и так понятно. Мой сенатор решил прислужить императору, добиваясь поблажек для себя. Вот так я оказалась на царском ложе. Сидела в одиночестве, пока кто-то не зашёл в опочивальню. Да, это был император в сопровождении темнокожего слуги. «Доверьтесь ему, милая», – произнёс Тиберий и тут же скрылся. Чернокожий раб с жадной улыбкой на уродливом лице приблизился ко мне. «Нет!» – прошептала я одними губами, не в силах даже вскрикнуть. Но воля императора нерушима. Я позволила рабу опустить себя на ложе и задрать мой хитон. Однако, всё оказалось не так, как можно было ожидать в такой ситуации. Этот раб был специалист по возбуждению женщин. Он обладал чрезвычайно длинным языком, чрезвычайно длинным… Кроме того, ему специально подрезали уздечку языка, так что он мог дотянуться им до самых сокровенных мест… Через десять минут я уже была вне себя от желания. Подлый раб! Почему ты не берёшь меня! Я хочу! Не видишь, как я хочу?! Раб испарился, как только Тиберий вошёл в спальню. Император безо всяких промедлений залез на меня, с готовностью распахнувшей свои ножки. С ловкостью профессионального ёбаря, его головка нашла вход в мою изнывающую от желания щель. Он закрыл глаза, но ему явно понравился мой крик. С несколько учащённым дыханием, он принялся мерно сношать меня. Испытывал ли он наслаждение? Например, от того, что обладает женой одного из своих сенаторов? Я готова льстить себе, но думаю, что нет. Он мог обладать любой женщиной в пределах своей империи, а чем я лучше других? Но, несомненно, ему льстило, что женщина получает удовольствие от секса с ним. Это вообще характерно для мужчин, родившихся под знаком льва. Не то, чтобы он стремился доставить мне наслаждение, а просто он считал себя неотразимым. Впрочем, он на самом деле был неотразим. Я лежала под самим Императором, не зная как вести себя и внутренне содрогаясь от страха, пока не решила быть естественной и сама получить удовольствие от самого породистого самца в стае. «Это неспортивно, Тиберий!» – подумала я – «Ты даже не утруждаешь себя, чтобы возбудить женщину». А вслух произнесла: «Мой император! Я вне себя от Вашего пениса»! Ему явно понравилось, и я продолжала в том же духе, используя самые грязные словечки из лексикона плебеев. Он побагровел, стал двигаться активнее. «Ты волчица, грязная сучка, аристократическая блядь!» – отвечал он мне любезностью за любезность. Он сопел и трахал меня со всё возрастающей скоростью и яростью. Я знала, что он не снисходил до того, чтобы одарить своим драгоценным божественным семенем случайную шлюху из высших слоёв отчества. Поэтому, когда он, с уже сорванным дыханием, приблизился к моменту оргазма, я обвила ногами его бёдра, словно лианами, не давая ему отстраниться, а руками шею. У него не хватило сил бороться со мной, и он излил своё семя в меня. «Ты понравилась мне» – признался он, сваливаясь с меня на спину – «Придёшь, когда я скажу». «Благодарю, мой повелитель!» – отвечала я, вновь напуская на себя скромный вид. По распоряжению мужа, домой меня несли рабы на роскошных носилках, чтобы ни капля царского семени не излилась напрасно. Дома моя служанка влила в меня жидкость, способствующую зачатию. Тогда не знали о сперматозоидах, но опытным путём выработали рецепт из слабого раствора мёда и пепла Божественного огня. Отцом моего ребёнка стал сам великий император Тиберий Юлий Цезарь Август! Мой муж был вне себя от счастья…

Теперь, когда я была немножко беременна, мои эротические приключения стали еще более изощрёнными. Благодаря благосклонности императора, мы теперь могли позволить себе ещё больше рабов… И вот однажды ночью я тихо прокралась в домик, где спали мужчины – рабы, десятка полтора – два. Те, кто из них не спали, при моём появлении сразу же вскочили, ожидая приказаний, но я молчала. Я видела, как они взглядами ощупывают мою фигуру, не рискуя встретиться со мной глазами, как их взгляды останавливались на моих губах. Ты знаешь, что римлянки в то время натирали губы маслом, чтобы они блестели, как половые губы при возбуждении? Они смотрели на них, ожидая, что из них вырвутся слова, которые могут повлечь их страдания и даже смерть, но я молчала. Тогда они стали думать о том, что эти губы могли бы любвеобильно обвить их пенис, я это видела по их лицам. Да, слухи о вспышках моей милости не миновали их. В то время не было дверей в нашем понимании, вместо двери была занавеска из грубой тяжёлой ткани. «Закройте дверь», – наконец произнесла я, и кто-то за моей спиной бросился исполнять повеление. И сразу наступила непроглядная тьма. Больше я не произнесла ни слова, и в воздухе повисла тяжёлая тишина, нарушаемая дыханием множества мужчин. Они не осмеливались ничего спросить у меня, потому что за это могло последовать наказание в виде плетей. В этой тишине яркой вспышкой вспыхнул звук освобождённой застёжки, а затем мягкий шорох ниспадающей одежды. Я услышала, как близко стоящий от меня раб проглотил вязкий комок слюны. Тёмная комната разом выдохнула, и я почувствовала, как окружившая меня стена людей придвинулась ко мне, замыкая плотный круг. Все эти мужчины трудились на постройке дороги, но их хорошо кормили, а последние пару дней они отдыхали в блаженной лени. Вся их энергия искала выхода, и чувствовала это своим телом. Пользуясь темнотой, кое-кто из них приблизил ко мне своё лицо и теперь чувствовал запах моей кожи и умащенных благовониями волос. Я чувствовала на себе их частое дыхание, и моего носа коснулся вязкий удушливый запах. У раба напротив меня под напором эрекции наружу вылезла давно не мытая головка. Их всех подстёгивало желание, ведь я была единственной женщиной здесь, но в то же время, я также была и их повелительницей, почти богиней, поскольку могла сделать с ними всё что мне угодно. Погрузив руку в окружающую меня тьму, я наткнулась на этот эрегированный член. Мои пальцы обвили его и принялись подрачивать восставшую плоть.

— Госпожа!! – воскликнул невидимый раб – О, госпожа!

Он сдавленно стонал и охал, а между тем мужчины, окружавшие меня, издали глухой ропот. Они не видели того, что происходит, но тоже желали этого. Кто-то осмелел и, опустившись передо мной на колени, поцеловал мне руку, а затем, не выпуская её, поднялся на ноги и положил её на свой напряжённый пенис. Два счастливчика, которых я дрочила, охали сладостно и гортанно. Рабы за спинами в темноте ощупывали ягодицы своих товарищей, ощущая, как они двигаются вперёд и назад, чтобы усилить воздействие моих рук. Самые любопытные протягивали руки и ощупывали мои пальцы, усыпанные драгоценными перстнями, в их ласкающих движениях. Они даже не осмеливались назвать меня госпожой, но само действие, позволяющее безнаказанно трогать руку госпожи, воодушевляло их. Мои движущиеся руки подверглись касаниям множества грубых мужских пальцев, желающих убедиться, что госпожа в темноте ублажает своих рабов. Желающих становилось всё больше, задние напирали на передних, и вот я почувствовала, что, потеряв равновесие, сзади ко мне прислонилось мужское тело. С дрожью в коже я ощутила, что к моим ягодицам, задравшись, прижался чей-то вставший орган. Я не проронила ни звука, и раб, прижавшийся ко мне, не спешил отодвигаться. Я не видела его лица в темноте, и он тем самым имел шанс быть не узнанным, а кроме того, я молчала. Поэтому можно? Да?! Наверное, такие мысли проносились в голове у раба. Деликатно – возбуждающий запах моих волос окончательно лишил раба способности сопротивляться своим скотским желаниям. Я почувствовала, как он, прижавшись ко мне, трогает мои нежные бёдра, а когда в припадке неслыханной смелости, его руки принялись ощупывать мои обнажённые ягодицы, мне на крестец выплеснулась горячая струя спермы. Плотно прижавшись ко мне, раб спускал на меня свою сперму, едва пропихивая стон через сжатое судорогой горло. Этот стон был настолько возбуждающим, что оба раба в моих руках тоже стали кончать, и запястье одной руки и пальцы другой мгновенно покрылись липкой слизью.

В темноте было слышно, что счастливчиков уже отпихнули назад, а их место заняли новые желающие необычного. Комната заполнилась невнятными звуками ударов кулаков, которыми мужчины отвоёвывали близость ко мне, стонами побеждённых, жадным сопением напиравших на меня со всех сторон. Одного моего слова было достаточно, чтобы все пали ниц передо мной, закрыв голову руками. Но я молчала… Уже кто-то другой тёр свой разгорячённый пенис о мои ягодицы, обняв меня за талию, а в темноте множество невидимых рук ловили мои скользкие от спермы пальцы, тащили их вниз, к своим эрегированным пенисам. Тем, кому ничего из этого не досталось, пытаясь дотронуться хоть до какой-то части моего тела, уже ощупывали мои плечи, шею, ноги. Возбуждённо сопя, грубо мяли мои груди. Рабы на миг обрели свободу домогаться до богини. Скоты! Какое множество рук!.. Уже кто-то внизу, прочно встав на колени, жарко дышал мне в промежность, подлазя снизу. Путаясь в лобковых волосах, вылизывал моё естество, вдыхая недостижимый до сих пор запах женщины. Уже их много там, внизу, в партере тоже идёт борьба за право пролезть мне между ног, чтобы прикоснуться к источнику их похоти. Они дёргают меня за ноги, я теряю равновесие, и множество рук меня подхватывает.

— Туда! – хрипит кто-то – Неси…

Меня воодушевлённо несут на руках и подносят к вонючему топчану, покрытому грубой рогожей. Здесь вожак, который командовал этой сворой в темноте, с помощью услужливых рук, ставит на меня на колени на краю топчана, подмяв меня под себя сзади и крепко держа за талию. Его член тычется в меня где-то между ног. Я не хочу! Я не хочу, не хочу!.. Горло сводит судорогой, и я не могу выдавить из себя ни слова. Раб – вожак помогает себе рукой, и в темноте звучит мой крик, когда подлый член раба входит в меня. Мой жалобный вопль отдаётся эхом восторженным рокотом голосов окружающей меня толпы. Все поняли, что в хозяйку вошли, и теперь её ебут. Её ебут!! Топчан облеплен рабами, которые трогают меня везде, хватают за грудь, ляжки, лезут между ног, чтобы убедиться, что я насажена на движущийся туда-сюда член и прокричать толпе: «Госпожу ебут!». В нетерпении от того, что им не досталась моя вагина, они тычут своими членами мне в причёску, они извозили всю меня своими вонючими скользкими от выделений пенисами. Руки раба крепко держат меня за талию, другие руки прижимают моё лицо к вонючей дерюге, а между ягодиц моей задранной попы елозит длинный член раба. Внезапно он отвешивает мне звонкий шлепок по заднице, и по комнате проносится единодушное восхищённое «Сууукааа!», а я плачу от унижения. Издав торжествующий рык, скот кончает в меня. Меня переворачиваю на спину, и кто-то следующий лезет на меня, в то время как я, почти без чувств, вынуждена обеими руками дрочить кому-то. Они все жадно и торопливо сношают меня, дыша мне в лицо своим нечистым дыханием, затем, рыча от наслаждения, заполняют меня всё новыми порциями спермы, которые с каждым толчком вытекают из меня и сползают по промежности. Я могу говорить, но почему же мои уста молчат? Мне стыдно. Как я могу командовать своими рабами после всего этого. Отпустите! Пожалуйста!.. В этот момент распахнулась занавеска. Какой-то раб вернулся с конюшни, и комнату залило лунным светом. Все рабы кинулись врассыпную по углам, в том числе и тот, который был на мне. Я вскакиваю, так же без звука ретируюсь из этой ужасной комнаты, подхватив по пути свою одежду. Все рабы из этой комнаты будут выпороты мною один за другим. Я буду слушать их вопли, клеймя личным раскалённым добела клеймом.

Кровь Тиберия дала себя знать. Мой сын вырос, и Сенат назначил его легатом, уже при императоре Клавдии. Когда он возвращался из похода, и его легион громом проходил по усыпанным цветами мостовым Рима, моё сердце наполнялось гордостью. Она подходил ко мне в своих сверкающих доспехах, с мечом, пахшим железом и кровью варваров, и бережно поднимал меня на руки. Император Клавдий и его супруга в золотых венках, улыбаясь, хлопали в ладоши и глядели на нас, растроганные сыновьей любовью. Потом, позже, его сильные руки опускали меня на постель, а затем он, обнажённый подходил ко мне, снедаемый любовью и нетерпением, его лицо склонялось надо мной.

— Я опьянена твоими глазами, – говорила я ему – твоими губами, твоими руками, твоими ягодицами, твоим пенисом… Его пенис был в моих руках, я сама направляла его. Застыв надо мной, он медлил, он пристально смотрел мне в глаза. Почему?

— Я ждал целую вечность, мама…

Он вздрогнул от моего крика.

— Тебе больно? – спросил он с дрожью в голосе.

— Милый, мне приятно, очень приятно. Не торопись, пожалуйста.

— Я люблю тебя!..

Под моими руками напряглись его ягодицы, и я стала заполняться им… У меня потемнело в глазах так, что я завыла как волчица, и этого не описать. Мы вновь стали одним целым.

— Мама, я опьянён тобой, ты пахнешь как богиня…

Он попытался выполнить свою мужскую обязанность и сделал нерешительное движение, после чего, застонав, вновь вошёл в меня до отказа так, что стало больно. В его стоне было и наслаждение, и стыд, и раскаяние. Во мне пульсировал его извергающийся орган, и это продолжалось долго. Он покрыл поцелуями моё лицо.

— Мама, прости! Я слишком долго ждал тебя…

— Я люблю тебя, Крис! Не беспокойся и отдохни. Ты полежишь на мне? Я так долго ожидала, когда ты придавишь меня своим телом… Прекрасным, как тело Аполлона…

Он приподнялся на локтях, продолжая целовать мои глаза и всё лицо.

— Я помню давние детские сладостные сны. Ко мне приходила богиня, прекрасная, как Паллада. Она овладевала мной, и её прекрасные груди раскачивались надо мной, а я тянулся к ним руками и губами. Скажи, это была ты?

— Я? Возможно.

Мой ответ возбудил его. Я почувствовала, как внутри меня вновь восстаёт его мужество. Проснувшийся в нём мужчина уже наслаждался моим телом, толчками вдавливая меня в постель.

— Твой отец так же зачинал тебя, – произнесла я, с трудом дыша – Ты так похож на него.

Кто его настоящий отец, он лишь недавно узнал от меня.

— Ему досталась самая красивая женщина империи, – прошептал он.

Я не смогла ответить ему, нас охватило настоящее безумие безудержного акта любви, который, казалось, длился самую вечность. Я была уже полураздавлена и почти без чувств, когда обнаружила, что вновь могу дышать. Мы лежали рядом, и обнажённое горячее тело сына прижималось ко мне. Мне доставляло удовольствие гладить его плечи, мускулистую грудь, упругий живот с кубиками пресса, на котором лежал его чудесный, разбухший от прилива крови член, немного увядший после своего извержения. Сын улыбнулся, когда я поцеловала его в губы.

— Прости, – пробормотала я после паузы – Но он такой хороший!

Я склонилась над его чудесного пениса и дотронулась кончиком языка до его головки, провела им до упругого мешочка с яичками, вернулась обратно и, не удержавшись, завладела ртом его головкой, которая начала твердеть прямо под моими губами.

— О, боги!.. – простонал он.

Я ловко вскочила на лежащего передо мной сына.

— Богиня украдёт его у тебя, – сказала я, склонившись над его счастливым лицом.

— Укради и мою жизнь, – попросил он.

***

Ты удивлён? Эзотерики знают, что в перерождениях участвуют одни и те же души. Ты был моим сыном. Мой дедушка был Императором Трояном. А тот армянин – продавец обуви был моим рабом.

Кем же мы будем потом?..

— —————————————————————————————————————————————–

Кейт Миранда

mir-and-a@yandex.ru