Картёжники

Часть первая

Небольшая колона военной техники двигалась по просёлочной дороге через лесополосу. С самого начала на данном выбранном пути, она не встретила до сих пор никакого сопротивления, и лишь издалека доносился не столь частый приглушенный раскат взрывов, что было вполне привычно и естественно для сего наступающего дня. Сама колона не находилась в авангарде наступления, а больше предназначалась для тыловой защиты.

Внутри одного из бронетранспортёров царила атмосфера праздности, которая никак не увязывалась с боевой готовностью. Здесь попивали шнапс и резались в «66». Играли на интерес, и рейхсмарки перекочёвывали из кармана в карман. В итоге, у двух игроков они совсем закончились, и те принялись играть в долг.

— На шайсе! Не везёт! – выругался один из партнёров.

— Сегодня всем везёт! – ответил другой. – Такой день! Фюрер доволен.

— Фюрер то доволен, – съязвил проигрывающий. – Но он никак не подбавит мне деньжат…

— А чем будешь в действительности рассчитываться? – спросил напарник.

— Грибами в лесу, – отшутился карточный лузер.

— Местные грибы в лесу, это уже собственность рейха, – усмехнулся шарфюрер. – Меня интересует твоё личное. Например, жена.

— О-о, куда взял! – присвистнул неудачник. – Жена далеко отсюда. При всём желании не могу удовлетворить тебя в моём долге.

— Я не шучу, – ответил Лемке. – Карты, есть карты! И долг, есть долг!

— Так мне застрелиться? – пожал плечами Лерман.

— Стреляться, я думаю излишне, – сказал шарфюрер, вновь раздавая карты. – Но, ты теперь уже в зависимости от меня, и потому, должен будешь исполнить моё желание.

Он глянул на второго проигравшего.

— То же касается и Ноймана, – подтвердил Лемке.

— И что за желание? – поинтересовался Лерман.

— Я подумаю, – холодно улыбнулся истец. – Фронт, есть фронт, а карточный долг — это святое! Это один из негласных параграфов государственного закона.

— Короче, я должен подставиться, или искупить кровью, – саркастически отреагировал унтершарфюрер.

— Ты уже подставился, когда начал продолжать игру в карты без денег, – тем же тоном ответил Лемке. – Я то тут причём?

— Друзья, перестаньте ссориться, – вмешался Хармс. – Давайте лучше выпьем за сегодняшний замечательный день, 22 Июня! Всё идёт путём, и у нас теперь впереди много-много праздников. Весь мир у наших ног!

— Вот это дело! – согласился Лемке, отложив на время карты, беря в руки новую бутылку со шнапсом.

— Берите в руки бокалы, – мажорно скомандовал он. – Да здравствует армия Рейха!

Они чокнулись оловянными кружками и залихватски опрокинули шнапс. В этот момент бронетранспортёр остановился, оставляя двигатель работать на холостых оборотах, а через полминуты, двигатель заглох совсем.

— Что там случилось? – поинтересовался Лемке.

— Какой то лагерь, – ответил водитель.

— Что значит лагерь? – переспросил лужённой глоткой Лемке. – Военный?

— Нет, – сказал шофёр. – Похоже, гражданский. Бойскауты.

— Что за фигня? – фыркнул шарфюрер. Он начал пробираться к выходу, открывая дверные створки бронированной техники.

Его глазам открылся вид с территорией лесного лагеря, обитатели которого действительно напоминали бойскаутов. Они встревоженно стояли поодаль, с опаской наблюдая за остановившейся колонной военной техники.

Штурмшарфюрер уже властно стоял на поляне, задумчиво окидывая взглядом местный народ. Он то и дело посматривал на красное знамя, развевающееся на длинном лагерном флагштоке.

— Что будем делать? – спросил его обершарфюрер.

— Возьмём воды и провианта, и будем двигаться дальше, – ответил после некоторой паузы Хесслер. – Воспитанием будут заниматься те, кто идёт за нами вслед. А у нас другая задача.

Группа военных была выделена для выполнения приказа Хесслера, которые принялись загружать машины различной провизией и водой. Среди них оказались и картёжники.

— Бьюсь об заклад, – ворчал напарникам Лемке. – Эти сталинские красавицы, стоили бы в наших притонах огромные деньги. Особенно та…, – кивнул он в сторону девушки, которая на вид казалась совершенно созревшей.

— Даже и не думай, – ответил ему Крамер. – За половую связь с неполноценными, долгая гауптвахта как минимум. А возможен, и полевой суд.

— Тогда, для чего мы воюем? – вознегодовал шарфюрер.

— Этот вопрос не ко мне, – сказал Крамер. – Хотя я бы, и сам не прочь.

— Жалко оставлять такую красавицу нетронутой, – облизнулся Лемке. – А впрочем, – подумав сказал он. – У меня есть один план.

Когда загрузка закончилась, Лемке подошёл к Хесслеру и доложил, что их бронетранспортёр технически неисправен, и требуется ремонт, который займёт немного времени, чтобы починить машину, где далее на марше, машина Лемке догонит колонну.

Хесслер оказался сговорчивым, но предупредил Лемке, чтобы никаких сексуальных близостей не было, выделяя для ремонта машины не более получаса. Штурмшарфюрер мог бы и подождать Лемке, но он негласно закрыл глаза на блестящие глазки подчинённого, имеющего моральное право победителя на всё, что движется на этой территории. Он одобрял нехитрый замысел шарфюрера, но постарался, чтобы самому при этом быть вне ответственности, позволив себя обмануть. И самое лучшее, это быть при всём на небольшом расстоянии, где уже наверняка личная репутация старшего офицера, не будет запятнана. Для этого колонна двинулась дальше, но остановилась спустя километр, чтобы всё-таки подождать отстающую машину.

2

У Лемке кружилась голова и перехватывало дух. Он не знал, что ему делать с этой свободой, которая ограничивалась половиной часа. За такое короткое время, он не сможет полюбовно и тихо уединиться в кустах с соблазнительной восемнадцатилетней молодкой. Во всяком случае, он определил её возраст, о котором мечтал уже давно. Но он не предполагал, что среди «неполноценных» народов, окажутся такие леди, которым место только в Букингемском дворце. И когда вдруг такое сокровище оказалось посреди леса, и он имеет право на него целых полчаса, то нужно было бы ещё и правильно использовать данное право, чтобы не подпасть под полевой суд. И поскольку, свидетелями являлись все семь человек, то наверняка, один из них, мог бы его заложить.

Ответ дал красный флаг на длинном флагштоке, и его сослуживец Крамер, знавший не только русский язык, но и все советские устои.

— Это школьный лагерь, – сказал Крамер шарфюреру. – Пионерский лагерь, – уточнил он. – Так сказать, молодёжное звено Сталина. А эта милашка, к тому же и комсомолка, вожатая. Другими словами, перед нами злейший враг – в лице сей фемины…

Пазлы сложились. Как говорится, – Если не съем, то покусаю…!

За такое короткое время можно было только казнить. Но что делать? Не оставлять же такую находку не тронутой. И казнь здесь подходила больше, чем изнасилование, ибо являлась частью нового порядка. И тут уже никто не мог подкопаться к шарфюреру, который «случайно» выяснил, кем является сия девушка? Но ко всему этому, у него было двое карточных должников, где он даже не будет исполнителем данной казни. Таким образом, все в итоге будут соучастниками, и вряд ли кто вообще проговорится о случившемся.

Лерман и Нойман отказывались такое совершить, и хотя они были солдатами СС, для них лично это было в новинку. Ничего общего не могло быть между юной красотой и повешением. Это было запредельным и совершенно глупым. Но Лемке настаивал, напирал, напоминая не только о карточном долге, в то время как время шло, и длительность казни всё укорачивалась. Ввиду этого фактора, шарфюрера поддержали и все остальные, подогретые намечающимся зрелищем.

Девушку по имени Катя, подгоняли прикладами до голгофы. Она пыталась хныкать, но ей казалось, что это визуально глупо и недостойно, и потому сдерживала себя в эмоциях.

— Х-ха! – ликовал Крамер, случайно нашедший лагерный пьедестал для трёх человек. – Она будет стоять на самом верхнем месте, как победительница и лучшая физкультурница!

Пьедестал подставили поближе к высокому осветительному столбу, который по своей форме точно копировал одиночную виселицу. Верёвка нашлась в машине, но хватило много трудов, чтобы впопыхах перекинуть её через горизонтальный, деревянный брус фонаря. «На счастье», нашлась под навесом деревянная лестница, с помощью которой, удалось подтянуть верёвку для нужного натяжения.

Всё это время, Лемке как-бы поддерживал сбоку девушку, когда Лерман устраивал на её шее петлю. Шарфюрер вцепился пальцами в её икры, испытывая жуткую эрекцию. Когда же девчонка приподнялась на носочках при натяжении верёвки, правая рука страдальца, незаметно для окружающих, полезла в темень промежности. Тонкие, эластичные колготки в средний вертикальный рубчик, заставили извращенца даже тихо охнуть, где этот же звук, повторила девушка, почувствовав между ног зажигающие пальцы. А время безжалостно отсчитывало свои секунды, и шарфюреру ничего не оставалось, как приподнять за промежность девушку вверх, выбивая в сторону пьедестал.

Блаженство школьницы длилось ещё семь секунд, после чего, она уронилась вниз, раскинув в стороны стройные ноги.

Секунд пять она медленно и совершенно спокойно крутилась вокруг своей оси, после чего, ноги впали в неуправляемое хаотическое буйство, отшвыривая в стороны обувь. Это был смешной, но темпераментный «фокстрот», которому могло бы позавидовать любое столичное варьете.

Обитатели лагеря, вместе с воспитателями, стояли открыв рот, не понимая, что делать со своими эмоциями? Они никогда не думали, что увидят Катю такой.

В это время, Катя уже заканчивала все физиологические процессы, и обалделому Лемке, уже не пришлось скрывать своих пристрастий, терзавшему мокрые колготки девушки, после чего, все восемь солдат, начали дерзко мастурбировать. Мастурбировал и Лерман, познавший суть повешения молодых девушек.

— Такая игра в «66» мне нравится, – сказал он, когда уже их машина присоединилась к колоне.

— Я теперь буду играть только в долг…, – добавил Лерман.

— У нас теперь впереди ещё много-много праздников. – вмешался Хармс. – Давайте выпьем за сегодняшний замечательный день, 22 Июня! Всё идёт путём, и Весь мир у наших ног!

— Вот это дело! – согласился Лемке, отложив на время карты, беря в руки новую бутылку со шнапсом.

— Берите в руки бокалы, – мажорно скомандовал он. – Да здравствует армия Рейха…….

— ——————————————————————————————————–

Алкоголь не взбодрил находящихся внутри боевой машины. Он только усилил состояние усталости, которая склоняла на сон. Шарфюрер пытался бороться со сном, наполняясь эмоциональными мыслями, держащими его всё на той же поляне, где Лемке вновь удалось оживить реальность. Его рука опять была под юбкой, лелея пальцами предмет вожделения.

— Рэмек, – вдруг услышал он чей-то голос, и панически, поспешно убрал руку, бессовестно тёршуюся между ног дамы. Лемке вздрогнул, как это обычно бывает при внезапном пробуждении, и сначала не понял, где он находится?

— Скажи мне, – продолжал рядом сидящий Лерман. – Почему всемогущий Бог, допустил убийство Авеля, что явилось первым насилием в истории человечества?

Лемке произвольно отмахнулся, раздосадованный наглой помехой и, собравшись с мыслями, путаясь в словах, ответил, – Первородный грех Евы, тому виной…!

— Но почему, всемогущий, всезнающий Бог, допустил её грех? – дознавался Лерман.

— Потому что Бог, как любой создатель, имеет право на ошибки, – озвучил Лемке то, что первым пришло в его голову.

— Интересная концепция…., – хмыкнул Лерман.

— А что тут интересного? – пожал плечами невольный оппонент. – Поскольку Создатель здесь самый первый, то все свои ошибки он списал на людей, назвав это законом, автоматически определяя людей виновными.

— Даже так? – с иронией произнёс Лерман.

— Создателю всё прощается, если он Создатель, – утвердительно пожал плечами Лемке. – Ты же наказываешь своего ребёнка, если тот сделал то, что тебе очень не нравится. Ожидал ли ты это, как Отец, или как Создатель?

— Значит и фюрер, может допускать ошибки, если Бог их допускает? – спросил Лерман.

— Твой вопрос риторический, – ответил Лемке. – Фюрер так-же, или тем более, имеет право на ошибки, но только я рассматриваю нашего фюрера, как падшего ангела, ведущего вечный спор с Создателем относительно его ошибочных творений. И этого ангела невозможно уничтожить, ибо с одной плоти на Земле, он переходит в другую, и всё начинается сначала. Сегодня фюрер, а завтра будет кто-то другой, но всё-равно, Бог будет упорно отрицать свою главную ошибку в этом вечном споре с антихристом, перекладывая вину своей ошибки на людей, называя их грешниками, а значит, и ответственными за свои грехи. А коль ты ответственен, то понеси наказание. А значит, насилие на этой Земле, высечено на крепком гранитном камне, как главный закон. И пустое то время, когда кто-то, вновь и вновь, пытается это насилие осудить в своих риторических прениях.

https://www.imagebam.com/view/MEFODDB

Часть вторая

1

Мерный гул двигателя бронетранспортёра, убаюкивал своих пассажиров, то и дело смыкающих глаза. Почти все они испытывали необъяснимую неловкость, граничащую со стыдом. Волна возбуждения прошла, и теперь что-то не вязалось в душе. Иногда казалось, что всё происшедшее сорок минут назад, было всего лишь сном. Такого просто не могло быть в реальности, потому что это противоречило внутренним, моральным устоям каждого из пассажиров. Однако каждый из них, пытался договориться со своей совестью, что всё это война, и такое бывает. Один лишь Лемке улыбался в душе, до сих пор чувствуя тепло в ладони. Его пальцы мастерили какую-то штуку, напоминающую эспандер. Только эта штука была намного короче, и вместо пружины, две ручки от гимнастического приспособления для подтягивания, соединялись отрезком тонкой бельевой верёвки, оставшимся после повешения школьницы. Но он не видел тех взоров, которые периодически останавливались на нём, если не с презрением, то с лёгким отчуждением. Но что-то было в этих взорах и другое, что вольно или не вольно выказывало уважение к вожаку, перешедшему границы установленных этических правил.

Девятнадцатилетний парень Дёрнер, рисовал карандашом на листке бумаги голову девушки, где ее лицо весьма было схожим с Катиным. Он подложил на коленки разделочную, кухонную, деревянную доску, чтобы было удобнее рисовать.

— Выходит не плохо, – сказал Лерман. – Похожа……

— Так думаете? – слегка смутился парень.

— Да, очень похожа, – подтвердил Лерман.

— У тебя дар рисовать по памяти, – признал Крамер.

— Что там? Дай-ка мне взглянуть…, – оживился из своего угла Лемке.

Он привстал, потянувшись за листком с портретом.

— Ох…, – улыбнулся он, беря в руки творение парня. – Прям таки она! И главное, глаза абсолютно её, и причесон, и всё такое…

— Стараюсь…, – слегка покраснел парень.

— И шея…, – продолжал Лемке.

— И шея, – через короткую паузу, повторил он, уже более сакрально и задумчиво.

— Хармс! Ты же там что-то фотографировал? – спросил шарфюрер.

— Да, – ответил Хармс. – Я сделал около семи снимков.

— И как это всё увидеть? – поинтересовался Лемке.

Хармс вздохнул, пожал плечами, и ответил, – Чёрт его знает, как? Проявить плёнку, проявить фото. Нужно бюро бытовых услуг. Есть ли у них вообще такое? Воспользоваться полевым армейским бюро…? Ну, сами понимаете…

— Тут по ходу скоро Гродно, – ответил Лемке. – Там должно быть такое бюро, да и не одно.

— Вы доверитесь шарфюрер местному фотографу? – саркастически улыбнулся Хармс.

— Мы завоёвываем Европу, чтобы при этом, стесняться местного фотографа? – резюмировал вопросом Лемке.

— Если так, то фотки надо будет размножить. Всё-равно бесплатно, – вдруг высказался Лерман, который несколько минут назад, ещё испытывал нечто вроде угрызений в душе.

— И мне достанется? – скромно поинтересовался молодой художник.

— А-а…? – взбодрился шарфюрер. – Всё-таки девочка была зажигательной!

Он возвратил портрет Кати назад парню, и сказал, – Рисунок замечательный. Береги его. В нём есть всё, лишь чуть-чуть чего то не хватает.

— Это чуть-чуть хорошо помнят мои руки, – облизнулся с улыбкой Лерман. – Ощущение верёвки, и одновременно её шелковистой кожи. Всё равно что дотронуться до причинного места.

— А я до него дотронулся, и не раз, – похвастался Лемке.

— Такое не в новинку, – возразил заведённый Лерман. – А приходилось ли в жизни встречать такое, чтобы кто-то при красных фонарях, затягивал шлюхе петлю на шее? Наверное нет, не приходилось. Но перед тобой сидит тот, кто это сделал с молодой, невинной девочкой. Понимаешь, каково это?

— А молодой невинной девочке, массировать письку, чтобы она при этом смирно стояла. Ты встречал это в своей жизни? – тем же дружеским тоном, охотно парировал Лемке.

Обстановка внутри неожиданно оживилась.

Двое коллег, увлеклись своими воспоминаниями и «приятными» переживаниями. Остальная публика следила за ними с тёплым интересом, абсолютно забыв про свой моральный гнёт.

Их возбуждал такой разговор, и возможно каждый из них жалел, что не прикоснулся к девушке в своё время, будучи ещё как живой, так и уже мёртвой. Показуха приличия перед сослуживцами, а так же перед местной публикой, обернулась теперь ностальгией о не совершённом. А «проклятый» Лемке, в который раз повторялся в гениталиях девушки, обрисовывая их всё более притягательными. Он смаковал промокшие от пота в этом месте колготки, где шарфюрер чувствовал теплоту первых выделений гормонов. И это ж надо, делать такое с девушкой при всех…Вот уж повезло!

Лерман не унимался, охотно себя демонизируя тем, что он всё-таки первый человек в данном столетии, будучи светским человеком, а в душе он ещё чувствовал себя именно таковым, который так-же при всех на виду, искусно и не торопясь, затянул на шее девушки петлю хулиганско-садистским методом, от чего молодая красавица, повесилась особенно приятным для публики образом, откинув головку далеко назад. Лерман даже назвал это эффектом Дездемоны, задушенной за яблочко, только в данном случае не пальцами, а тугим узлом от петли. И именно этот, «его метод», удлинил «прекрасное» шоу, сделав его более жгучим и предельно сексуальным. В ответ на это, Лемке попытался найти более весомый аргумент для своих эротических амбиций, но не найдя ничего нового, лишь углубился в деталях, упомянув о том, что «окорочка» девушки, очень сильно сомкнулись в области промежности, когда верёвку резко подтянули.

Подчёркивая данный эпизод, Лемке задал вопрос, – И вот чья-нибудь рука, кроме его руки, при подобных обстоятельствах, испытывала, или ощущала нечто похожее в этом же столетии?

Всё это не могло не вызывать «светлый оптимизм» у присутствующих, рисующих недалёкое будущее с чередой «приятных» событий и возможностей, в неоднократных реваншах относительно местных девушек.

Хармс по своему обыкновению, неожиданно провозгласил тост за прекрасных дам.

И если бы прекрасные дамы его окружения, слышали бы данный келейный тост, то они бы узнали много нового о мужских страстях, и о «галантности» к дамам.

После данного тоста, и последующих обсуждений после него, «кворум» пришёл к общему согласию, что цинизм, это самое правильное в отношениях к слабому полу, и к чёрту надоевшую хрестоматийную романтику. Прогресс ищет всегда чего-то нового, а значит неприемлем для большинства ретроградов в обществе. Тот, кто идёт в авангарде, всегда будет среди них изгоем, до тех пор, пока вся эта глупая, тупая масса, не переварит новое до конца.

Лемке, при всех этих настроениях, был доволен как ребёнок. Расширяя свой ракурс для будущего, он видел себя уже не трусливым палачом для «писклявых мышек», а аккуратным ювелиром при обработке целомудренных промежностей и шей.

2

Колонна прекратила движение, остановившись на огромной поляне. Здесь она решила стать лагерем на сутки, чтобы солдаты смогли бы отдохнуть и выспаться, после ночного марш-броска.

Хесслер решил дать указания, чтобы ради безопасности, разведать близ лежащие окрестности.

Начал он с поиска добровольцев. Поскольку каждый хотел бы принять наконец то горизонтальное положение, завершив отрезок данного пути, предполагалось, что добровольцы не найдутся.

Но Лемке, как-то сразу вызвался желающим, тем самым подписавшись за всех своих подчинённых, среди которых, некоторые были не рады такой программе. Но возражать вслух никто не решился, и пришлось подчиниться «добровольному» выбору.

Все восемь из данного экипажа, побрели в сторону леса, постепенно скрывшись в нём.

Трещали сухие сучья под сапогами. Солдаты естественно не знали куда шли, но им этого и не нужно было знать. Повинность, есть повинность. Нужно делать вид выполнения приказа, после чего возможно, расположившись на густой траве, можно будет присесть, а то, и кимарнуть. И лишь неугомонный Лемке, искал в надежде среди всего этого густого леса, запах девичьей вагины. Его устраивали любые движения в пространстве, чтобы они вывели на тропу, ведущую к любой женской плоти. В нём разгорелась жажда повторения того, что он сам разогрел в себе в обмене воспоминаний с Лерманом. И шарфюрер понимал, что шансов на встречу с женской плотью в сей лесной прогулке, почти равен нулю. Но даже один процент устраивал шарфюрера, для чего он и вызвался перед Хесслером. Он даже тайно взял с собой моток верёвки, на куске которого, была повешена Катя. И хотя, времени для возможной казни, у него было теперь намного больше, но не было самой «кати». И шарфюрер, готов был повесить даже большой толстый сук, похожий на фигуру девушки, который встретился ему на пути. Но это уже было чересчур, чтобы признаться себе в том, что слишком глубоко он развил в душе данный психоз, и нужно что-то делать, чтобы избавляться от всего нахлынувшего на него наваждения.

Лемке решил бессмысленно пройтись ещё в одну сторону, чтобы имитировать поиск, заданный Хесслером, и тем самым полностью отчитаться как перед ним, так и перед самим собой. Но двигаясь в данную сторону, они вышли вдруг на небольшую тропу, где сердце шарфюрера ёкнуло, то ли от страха, то ли от счастья.

— Стоп! – приказал шёпотом он. – Здесь могут быть вооружённые лица.

Группа осторожно разбрелась, держа наготове автоматы. На одном из участков тропы, группа наконец вновь воссоединилась, решая, в какую сторону дороги им идти дальше?

Неожиданно, с восточной стороны, отдалённо послышался то ли детский, то ли женский голос.

— Ага…, – с приглушенной хрипотой азартного охотника произнёс Лемке. – Кажется, пришли…

Солдаты почти бежали по тропе.

Неожиданно, их взору открылся очередной пионерский лагерь. В нём было всё абсолютно тихо, и казалось, что он был заброшен.

Солдаты, пригнувшись, осторожно двинулись в его сторону.

Вероятно, настроение Лемке, заразным образом передалось и всем остальным, и теперь, кровь стучала у висков каждого охотника.

Незваные гости, почему то полностью уверились, что здесь нет серьёзной опасности в вооружённом сопротивлении. Они подбирались всё ближе к воротам лагеря, которые были любезно открыты для любого входящего.

В этот момент вновь послышались голоса. На этот раз они уже являлись отчётливыми, и явно девичьими.

Группа осторожно остановилась у ворот, после чего, Лемке дал знак рукой, и выпрямившиеся солдаты, смело шагнули на территорию лагеря.

Отдельные голоса девушек прозвучали ещё несколько раз, указывая солдатам на нужное направление.

— Только не стрелять, – шепнул шарфюрер.

Все охотно утвердительно качнули головой.

Солдаты двинулись к одному из бараков, со стороны которого, предположительно, раннее звучали голоса.

Группа столпилась у входа в данный спальный барак, какое-то время мешкая, чтобы зайти в него. Наконец, она ринулась внутрь. В дальнем углу помещения, на одной из кроватей, сбились в кучу четыре напуганные девушки. Рядом с ними был то ли ровесник девушек, то ли, если присмотреться внимательнее, более взрослый парень.

— Вот это да..а…, – присвистнул шарфюрер. – Эльдорадо…!

Девчонки держались друг за дружку, вцепившись пальцами или в одежду подруги, или в её запястье. Все их коленки были предельно зажаты, и Лемке даже какое то время старался на них не смотреть, ханжески обманывая самого себя в личном приличии.

Он подступился ближе к местной публике, позвав пальцем Крамера. Крамер слушал какое-то время шарфюрера, и затем начал обращаться по русски к молодёжи.

— Кто вы такие, и откуда здесь? – спросил он мирным, спокойным тоном.

Девчонки продолжали молчать, скорее в силу подавленности и испуга. Отвечать начал парень.

— Мы из этого пионерского лагеря…«Колосок», – ответил парень, выдавливая из себя слова.

— Где остальные? – спросил Крамер.

— Остальные видимо уехали…, без нас….., – сбитым голосом произнёс молодой человек.

— Как без вас? – смутился Крамер.

— Мы без разрешения, вчера вечером, взяли палатку, и расположились у озера, – начал пояснять юноша. – Когда мы утром пришли назад, то ничего не поняли, – говорил он дальше. – Лишь только, вот по радио, совершенно недавно, – указал он на ламповый радиоприёмник, стоявший в помещении, – мы услышали, что. ..война…..А дальше…, выбухи. Ну…, и вот…, вы….

— Для вас это лучше, что не уехали, – спустя короткую паузу, ответил Крамер.

— Вы в хороших руках, – продолжил он. – В противном случае, вас бы с воздуха могли бы расстрелять истребители. Никто бы не стал разбираться, какая машина, и с кем она движется?

— Спасибо, – с запинкой ответил парень.- Й..я, воспитатель, – дополнил он.

— А..а.., воспитатель, – вдруг заговорил по русски Лемке.

Крамер чуть ни сел от неожиданности.

— Значит, комсомолец? – продолжил шарфюрер.

— Н..да! То есть.., нет, – зарапортовался юноша.

— Не тушуйся, не тушуйся, – начал успокаивать Лемке, отечески похлопав парня по плечу.

— Мы всё понимаем, что всё это вынужденное положение, – умиротворяюще кивнул головой он. – Вы здесь ни при чём…

— Да. Мы ни при чём, – согласился воспитатель.

— А они? – кинул взгляд на девушек Лемке. – По всей вероятности тоже комсомолки? Или есть более юные леди? Пионерки?

— Н..нет. Только комсомолки, – стараясь расположено улыбнуться, ответил парень.

— Что ж, хорошо, – согласился шарфюрер.- Поскольку мы являемся воспитателями, впрочем, как и Вы, коллега, – продолжил Лемке. – Мы не будем применять к вам карательные действия, в силу вашего отношения к комсомолу. Но, немного вас повоспитываем. Воспитание, это наша главная цель, и потому, мы здесь. Мы пришли не с мечом, но с кодексом. Наша миссия — убеждать, а не карать, хотя любому ребёнку, отеческий ремень всегда неприятен. И поэтому, лёгкая асфиксия, здесь не помешает……

— А что такое, асфиксия? – вдруг настороженно и не смело, спросила одна из девушек.

— Асфиксия, – начал отвечать Крамер, – это небольшое наказание шарфиком, а не ремнём. Ремень оставляет следы на попе, а шарфик, только на шее.

— Шее? – смущённо переспросила девушка, стыдливо покраснев и опустив ресницы.

— Да, шеи, – утвердил Крамер. – Бить ремнём по попке, это равнозначное воспитание. Но попка, не так хорошо помнит, как шея. Ведь она более нежная часть, чем попка. Однако бить, это не эстетично. Зачем нужны синяки? Сдавливание лучше, чем битьё.

— Ну вот, и хорошо! – согласился Лемке, закрывая тему своим вмешательством, от возможных не желательных прений со стороны объектов для намеченного воспитания. Информация дана, и для её усвоения, у молодёжи обычно, акцептирование любого вопроса, происходит намного быстрее.

За это короткое время, Лемке уже успел прокрутить в голове несколько вариантов начала экзекуции. Он помнил, что обещал себе: лучше филигранная работа, чем трусливая поспешность! Ему вдруг в данной связи захотелось, чтобы одну из пацанок, душил бы сам их наставник. Психологически, это был бы более эротический трюк. Застенчивый юноша, вдруг выполняет действия высшего пилотажа. Это! Изюминка на торте! Как самому парню, так и уехавшей администрации, не приходило ещё вчера в голову, что сегодня, этот парень, будет душить одну из своих подшефных. Даже у самого отвязанного хулигана, не было такой дерзкой мечты, которая родилась у Лемке. Он будет зрительски наслаждаться тем, что другой, совсем не такой как он, будет делать отвратительную работу на глазах у присутствующих.

Лемке почесал затылок, хитро улыбнулся, и сказал, – Ладно. Нам уже скоро возвращаться назад. Боюсь, что мы уже стали для вас очень надоедливы. Вы уже тут пока сидите, и никуда не двигайтесь. За нами последуют другие, которые вас накормят и позаботятся. Ну, а наша задача, немного вам внушить, что комсомол, это нехорошо. Потому, чтобы не тянуть время, немного поговорим отдельно с каждым из вас. А начнём, с этой девушки, – указал пальцем шарфюрер на девчонку, которая задавала вопрос.

Та смутилась и покраснела.

— А почему я, – виновато промямлила она, уставившись в пол.

— Не спорим со старшими, – урезонил школьницу Крамер. – Твой воспитатель, побеседует с тобой о существующем порядке. Все остальные сидим, и ждём своей очереди…

Крамер взглянул на Лемке. Тот в свою очередь, отметил лёгким кивком и заговорщической улыбчивостью глаз, рвение своего подчинённого. Вот уж будет потом вспомнить этот момент, в дальнейших эротических дискуссиях, где два мужлана, провели несмышлёную девочку, чтобы затем, беспрепятственно доставить её к ложу бесстыдной казни. За такой сон, Лемке и Крамер, заплатили бы большие деньги. Но, сегодняшнее число, 22 июня, дарило чудеса бесплатно. Заплатит ли кто-нибудь из этих солдат полностью по счетам в последующем ходе начавшейся войны? Однако сейчас, им явно везло на мелкий и средний калибр целомудренных штучек.

Парня-воспитателя взяли с собой. Крамер шёл с девочкой впереди, направляясь в другой барак. Чуть поодаль, следовали за ними Лемке, воспитатель, и фотограф.

— Я не смогу! Я не смогу! – слёзно взмолился воспитатель.

— Тогда тебя здесь и расстреляем, – отрезал Лемке.

— Ты должен доказать, – продолжал он. – Что будешь беспощаден к врагам Рейха. Оно конечно и не хорошо, но этим ты искупишь своё комсомольское прошлое. А нам, нужны решительные люди. Выбирай…!

Оказавшись в другом помещении, группа представителей нового порядка, начала размеренно ступать по полу, осматривая интерьер.

Лемке пощупал одну постель, затем другую. Они были не приведены в порядок, после поспешного бегства.

— Ну что красавица! Иди сюда! – позвал жертву шарфюрер. – Как тебе, здесь нравится?

Девушку подвели к нему поближе.

— Да, – с покаянным видом ответила юная комсомолка, решившая на все последующие вопросы, отвечать всегда утвердительно.

— Тогда снимай обувь, – ласково произнёс Лемке. – В кровать с обувью нельзя.

Малышка старательно сняла с себя один, затем второй башмак.

— Вот. Видишь какая ты прилежная, – похвалил Лемке школьницу.

Та опустила голову ещё ниже.

— Покажи мне свою шейку, – так же ласково промурлыкал шарфюрер.

Миледи не осмелилась поднять головы.

— Не бойся. Я не кусаюсь, – почти пропел Лемке, трогая за подбородок девушки указательным пальцем. Он начал медленно поднимать её голову вверх, где она старалась не смотреть в его глаза.

— Вот так, – приговаривал он, задрав головку симпотки почти до предела.

— Посмотрите коллеги, – заговорил он по немецки. – Какая замечательная линия передней части шеи. Всё в абсолютном совершенстве. Многие появившиеся на этот свет, совершенно не знают своего прямого предназначения. Им кажется, что они должны продолжать род, но на самом деле, совсем не догадываются, что являются кормом, для таких, как мы. Только по этой причине, всевышний выпустил их в сей мир, чтобы ими кормить высшую расу. И конечно же, такое горло, это деликатес. Потрогайте каждый, и почувствуйте вкус победы.

Крамер и фотограф, поочерёдно попробовали на ощупь горло фефелки, слегка поджимая его. Фотограф не упустил возможности, почти в упор, запечатлеть эту грацию на плёнку.

— Какая работа Бога, – сокрушался Лемке, вновь сдавливая большим пальцем ясно выделяющиеся контуры трахеи. Он нежно захватил левой ладонью глотку девушки под её скулами, отчего трахея в середине горла, несколько увеличилась, и стала ещё более притягательной. Лемке стал больше давить на этот участок то указательным пальцем, то сдавливая его по бокам обеими пальцами. Ладонь школьницы начала мешать, другая ладонь упёрлась в его лицо.

— Всё, всё, всё…, – быстро и стыдливо проговорил Лемке, отпуская горло дамы.

— Половина дела сделано, – сказал он ей, наблюдая как в её глазах, слегка просочились слёзы от воздействия механической асфиксии.

— Теперь твой воспитатель закончит процедуру, – подмигивая школьнице, произнёс Лемке. – Всё самое страшное уже позади. Вот только, – продолжил он. – Повернись ко мне спиной. Руки в этих случаях, должны быть связаны.

Шарфюрер, безапелляционно собрал запястья девушки за спиной, и быстро, крепко связал их вместе.

— Раз, раз, раз, – подшучивал он своими прибаутками, при связывании рук.

— Сколько тебе лет? – между делом спросил он.

— Уже восемнадцать, – чуть подумав, несколько плаксиво ответила принйесса.

— Всё ясно, – сказал шарфюрер. – Любой подросток, хочет внушить другим, что он уже старше…Но, это же не твой случай? Правда?

Девушка промолчала.

— Ладно, – согласился Лемке. – Будем считать, что тебе восемнадцать…А там, кто его знает? Может, действительно так? Ну, а пока, – тут он грозно глянул на парня. – Приляг на спину, вот на эту кровать, – с учтивой мягкостью, приказал он юной жертве.

Школьница робко присела на кровать, несмело оглянувшись чуть назад, где стоял Лемке.

— Не стесняйся. Смелее, – проговорил немец, помогая девице укладываться на спину. После этого, он начал корректировать её положение, заставляя чуть податься спиной взад, чтобы позиция тела приняла бы полу сидящую позу. Со связанными за спиной руками, было трудно выполнять просьбу, но шарфюрер охотно помогал, то и дело «случайно» трогая при этом девчонку за колготки.

— Ну вот, – с облегчением вздохнул Лемке, убедившись, что юная дама, усажена предельно правильно, для полного удобства в воспитании по новому методу.

— Можете начинать, товарищ…, – обратился он к воспитателю, передавая ему за спиной комсомолки короткую удавку с ручками, которую он успел смастерить в бронетранспортёре.

— Сначала тихо, медленно, – шепнул он на ухо парню. – Затем, – сказал он, акцентируя указательным пальцем, – по моему сигналу, всё жёстче, и жёстче. Понял…?

Вспотевший парень, утвердительно кивнул головой, пристраиваясь сзади к девушке.

— Всё! – чуть громче произнёс немец. – Удачи! Начинай….

Дрожащие руки воспитателя пионерского лагеря, стоявшего позади смазливой простушки, завелись над её головой, держа за обе ручки чуть провисшую верёвку.

Посаженная вдоль кровати девица, не могла не обратить в этот момент внимания на очень сосредоточенные лица стоящих перед ней людей. Натянутое выражение этих лиц, напоминающих по крайней мере исследователей секретной лаборатории, приводило девушку в затруднительное состояние, чтобы правильно понять происходящее. От этого, её реакция проявилась неопределённостью, наносящей на лицо маску глупости, где ротик чуть скривился в извинительной улыбке, а глазки, старались быть невинно умилёнными, чуть помаргивая ресницами.

Лицо казнимой, сохранялось ещё таким же, когда оно лицезрело плавно опускавшиеся по обеим сторонам обе руки парня, а перед газами, совсем близко, в горизонтальном положении и верёвку. И только тогда, когда верёвка легла на её шею, и затем плотно обвила её, девушка несколько заёрзала ногами на кровати, словно оказалась в кресле дантиста, включившего бормашину.

У воспитателя появилась пена в уголках рта. Его глаза жутко округлились, когда он стиснув зубы, и дрожа всей головой, всё сильнее начал душить свою подопечную. Она ёрзала ногами по кровати, била ступнями по матрацу, раздвигала ноги в стороны и подбрасывала их вверх.

— Держи на этом уровне! Более сильно не дави! – скомандовал шарфюрер.

Он бросил взгляд на Хармса.

— Ты можешь очень близко, между ног сделать фото? – прорычал Лемке Хармсу.

Хармс кивнул головой и приблизился к ногам девушки. Задвинув назад передок её юбки, он вклинился между колен и начал ловить в объектив просвечивающийся через колготки половой орган.

Первый снимок прошёл успешно. При втором, девушка заехала коленкой в ухо фотографу, который в этот момент нажал на кнопку съёмки. Фотоаппарат при этом вздрогнул, и видимо скорее всего, кадр получился смазанным.

Хармс выругался, и сделал третий снимок. Ему показалось, что в данный момент, что-то брызнуло на одеяло через ткань колготок.

— Вот это да…а..а, – прошептал он.

Лемке тоже заметил этот флэш. Он вытолкал Хармса, занимая его место.

Всадив правую руку между ног юницы, он сжал её половой орган, и начал наслаждаться всеми ощущениями, которые только могли бы быть при ощупывании пухлых, твёрдых гениталий, в момент удушения плоти. Он так жаждал перед этим знакомства с колготками, что теперь ныл от удовольствия, скрежеща зубами. Правая нога девушки, закинулась страдальцу на левое плечо, и теперь никак не могла с него слезть. Она елозила по плечу, иногда потрясающе прижимаясь коленкой к уху шарфюрера. Тот в свою очередь ещё больше возбуждался, изламывая в аффекте губки влагалища.

— Сильнее! Еще сильнее! – рычал он.

Парень открыл рот от напряжения, предельно сдавливая шею подопечной.

Девушка оказалась крепкой, и всё ещё не сдавалась, ублажая одичавшего Лемке.

Наконец, её движение перешли в резкое подбрасывание таза, тем самым имитируя бурное окончание полового акта.

Пальцы шарфюрера увязли в горячей, вязкой белой массе, пробивающуюся через колготки дозированным выталкиванием из целомудренного чрева, после чего, таз дамы начал успокаиваться.

Какое то время, ошарашенный Лемке, тихо сидел на кровати и ничего не говорил. Затем, он поднёс правую ладонь к своему лицу, и уставшими глазами, принялся рассматривать мутную, белую слизь, обильно покрывающую всю его кисть.

Шарфюрер лизнул с тыльной части кисти. Затем, сделал это ещё несколько раз.

— Как вкусно…., – прошептал он, где на лице отобразилось блаженство.

— На, попробуй, – предложил шарфюрер Хармсу, привстав с кровати.

Фотограф осторожно лизнул, чуть задумался, и вновь лизнул, одобряя кивком головы.

— На, и тебе…, – предложил Лемке Крамеру.

Тот не осторожничал, как Хармс, а охотно облизал большую часть кисти.

— Вкус победы, не правда ли? – улыбнулся шарфюрер.

— Вот оказывается что они носят под колготками…, – одобрил Крамер. – Ради этого стоит жить.

— А девочка всё же обмочилась, – произнёс Хармс, указывая на обильное мокрое пятно на кровати.

— А что ей оставалось делать? – смакуя виденное, ответил Лемке. – Не нужно было задавать глупых вопросов.

— А с этим, что будем делать? – спросил Крамер, кивая взглядом на парня.

— Его, однозначно повесим, – в ложном сожалении пожал плечами Лемке. – Мавр сделал своё дело, мавр может удавиться…

Парень тихо хныкал, когда его вывели на улицу и подвели к качелям.

— Пожалуйста, не надо, – тихо молил он.

— Повешение, это не расстрел, – успокаивал его Лемке. – Просто уснёшь, и всё….

Лемке взял из рук парня табурет и поставил его на землю.

— Посиди немного, – предложил он парню. – Ты очень устал от трудной работы. Задушить одну из своих подчинённых, это не трусы её трогать.

— А что, он трогал её трусы? – улыбнулся Крамер.

— Такой петух, в компании четырёх красавиц? – ответил Лемке. – А что он мог делать ещё, уединившись с ними на ночь в палатке у озера? – произнёс он, переведя взгляд на парня.

— Пробовал кого-нибудь? – весело спросил шарфюрер у молодого комсомольца.

— Нет, – отрицательно мотнул головой тот.

— Как, нет? – сгримасничал Лемке, отрезая штык-ножом качельные канаты. – Совсем уж никого? Не поверю…

— Мы с Ларисой только чуть обнялись, – осмелился поднять глаза парень, сидя на табурете.

— Лариса? А кто такая Лариса? – поинтересовался Лемке.

— Это девушка, в белой безрукавке, – пробубнил воспитатель.

— А-а…Это та симпотка в короткой белой веерной юбочке? – уточнил Крамер.

— Да, – скупо ответил парень.

— Вот с неё и начнём, – «успокоил» воспитателя Лемке, бодро перекидывая свою верёвку через железную перекладину высоких качелей, у которых он удалил само сидение.

Парень что-то хотел сказать, но запнулся.

— Правильно! Лучше помолчи, – согласился шарфюрер, – а то вместо удовольствия на новых качелях, мы вас всех здесь расстреляем, – добавил он.

— Ну, вроде всё…, – произнёс затем Лемке, оценивающе глядя на импровизированную виселицу.

— Вставай-ка, расселся тут, – обратился он к парню, поднимая его за плечо.

— Полностью раздевайся, – сказал Крамер.

— Зачем? – хныкнул парень.

— Ради эстетики и искусства, – улыбчиво пожал плечами Лемке.

Юноша начал молча раздеваться, и когда он это уже закончил, Крамер настойчиво затолкал его на табурет, связав затем у него руки за спиной.

— Это будет не лишне, – промурлыкал Лемке, затягивая у жертвы петлю на шее.

— Аllez hop! – торжественно произнёс шарфюрер, выбивая наконец из-под воспитателя табурет. Тело жертвы рухнуло вниз и вздёрнулось в пространстве, не достигнув песчаной почвы под бывшими качелями.

Всех троих палачей ублажала такая сцена, служившая разогревом, в предвкушении сладостного предстоящего экзекуционного фурора. То, что они так мечтательно, скрупулёзно и зажигательно муссировали в бронетранспортёре, теперь чудесным образом вновь облеклось в реальность, где борьба костей и мускулов, опять проигрывала тонкой, бельевой верёвке. Половой член жертвы вытянулся так, словно он готовился стартануть ракетой ввысь, выплёвывая из себя семенную жидкость.

— Смотри как мечет из своей спринцовки! – смеялся Хармс.

— Да! Бедная Лариса…, – выдавливая смех, слезился глазами Лемке. – Всё, мимо её кассы….!

Задушенную в палате девочку, палачи так-же приволокли к виселице. Подвесив её рядом с воспитателем, шарфюрер сделал заключение, что такие как она, должны всё-таки висеть, ибо это самое естественное их положение, а естественность, не должна плениться в табуированных правилах цивилизованного общества. Если у девушки есть шея, значит она для чего-то нужна, помимо выполнения вспомогательной функции дыхания. А что касается пионеров и комсомольцев, то шея здесь является главнейшей и удобнейшей деталью для перевоспитания.

Упоённый Лемке, любовался со стороны мрачной красотой экзекуции. Иногда в нём проявлялось утончённое восприятие при созерцании определённых картин. Он представил себе позавчерашний вечер в сим лагере, когда на данном месте, царила обыденная безмятежность, в которой парни и девушки, вольно расхаживали, смеялись, влюблялись друг в друга, мечтая об интимном. Могли ли они знать, что через десяток часов, здесь будет висеть голый труп с напряжённо торчащим концом, и рядом с ним девушка, которая была планомерно и неторопливо задушена, ради эротического наслаждения? Пикантно примятая, коротенькая веерная юбочка чьей-то избранницы, с украдкой наблюдаемая сзади позавчерашним воздыхателем, теперь дружила с грубым натурализмом удушения юной леди, являющейся так-же недавней подругой для кого-то. Её туша срамно висела для общего обозрения и последующего осязания.

3

— Мы вас заждались, – произнёс Лерман, когда Лемке, Крамер и Хармс вернулись назад в палату.

— Девочки уже нервничают, – цинично пожаловался Лерман. – Они устали ждать.

— Вижу-вижу, – согласился Лемке. – Коленки все свои обтёрли…небось…? – обратился он на русском к пленницам, словно пришёл бодрым с мороза. Кто-то из них посмотрел на него со скупой улыбкой, а кто-то исподлобья.

— Извиняемся! Извиняемся! – в той же манере продолжал Лемке. – Просто, – добавил он, – мы давали дополнительные инструкции вашему воспитателю, что он имеет право делать, а чего нет. Он расписался за всех вас, и теперь будет нести строжайшую ответственность за вашу дальнейшую безопасность, до прибытия новой администрации. А в данный момент, он беседует с вашей подругой, и даёт ей большой нагоняй, за кое-какие вещи. Ну а мы, – тут он сделал короткую паузу, осмотрев бегло настроение контингента, – а мы, быстренько пройдём общее, лёгкое внушение, в воспитательных целях, после чего, вы уже в дальнейшем, ни в коем случае, не скажете, что вы — комсомолки. В противном случае, вас смогут повесить……Хм.. Да! Да! Такое могло бы быть…..М-да….. Не делайте такие лица. Поэтому, лучше простоять на табурете двадцать минут со связанными руками и петлёй на шее, получив этим самым внушение, чем висеть на самом деле…..И потому,. … мы все сейчас тихонько выходим на улицу. Там, мы организованно встаём на табуреты, и стоим до прихода вашего воспитателя. Нас, в это время уже не будет, потому, что надо спешить в своё подразделение. Ваш воспитатель освободит вас от верёвок, развяжет руки, и вы свободно спуститесь назад на землю. Всё понятно….!?

Наступила нелепая пауза, какую и следовало было ожидать от подобного объявления, словно его сделал малахольный пострел.

Девушки, не скрывая скользнувшего недоумения от услышанного, словно вошедший в своих попытках развлечь их, сделал это как-то неказисто смешно, сначала смущённо, не без улыбок в глазах, украдкой переглянулись, но всё же, вынужденно оживились, одобрительно кивнув головами. Конечно же, глупая, нелепая задумка вооружённых гостей, не могла ровно лечь в нормальное девичье сознание, чтобы легко переварить услышанное, и в полном доверии, внутренне всё это принять. Такие курьёзно-странные намерения, больше сходили на шутки их ровесников, чем на уровень принятия решения взрослых мужчин. Однако, военная обстановка и присутствие идеологического врага, обрисованного в сталинских агитках коварным и жестоким, вносили кое-какую логику в данный момент, где гнетущая неопределённость вроде закончилась, и на её место, теперь пришли конкретность и ясность, где сомневаться в их целесообразности, показалось излишним, после внутренних переживаний и страха перед неизвестностью. Лучше, начинать с чего-то, чем долго утопать в болоте мрачных фантазий. Да и потом, хороший русский Лемке, легко помог поверить его бодрому, почти отеческому голосовому тону.

Обречённые на завуалированную казнь дамы, поднялись, и к большому удивлению и удовольствию хитрого, матёрого садиста, послушно, да и охотно, побрели к своей голгофе. Для Лемке, это было вершиной разнузданного цинизма, где жертвы маньяка, без всякого малейшего сопротивления, не только не бежали от душителя в кустах, но и полностью согласны были на явное, неприкрытое повешение, давая возможность маньяку, спокойно и размеренно овладевать тремя шеями, чтобы затем, иметь полный доступ к девственной невинности.

Лемке брёл сзади. Его почти трясло от перевозбуждения, когда он наблюдал за Лорой, передвигавшей свою фигуру мерной, заманчивой и послушной походкой. Возможно, это была одна из девушек, всплывшая чуть раннее в воображениях палача, с коротенькой, слегка помятой юбочкой с веером, привлекающая ещё два дня назад чей-то озабоченный взгляд. Данная юбочка видимо и проходила у того места, где сейчас, уже висело двое наказанных. И эта юбочка, теперь так-же шла к своему наказанию, причём, в абсолютной безмятежности. Тонкая, эластичная, бельевая верёвка, хорошо прощупывалась пальцами изувера, тащившегося от её рельефности. Он нескрываемо нёс её толстый моток, что должно было уже насторожить беспечных дам, убаюканных несуразными гарантиями случайных хулиганов в военной форме. Но чувихи безучастно и покорно шли, хотя теперь и знали, что этот коварный предмет, должен курьёзным образом, в итоге глупо оказаться на их шеях. Но то, что могло страшить ещё вчера, в абсолютно мирное время, теперь воспринялось как естественная вещь, для «нужного» мероприятия, продиктованного прозаической ситуацией. В общем то, всё было конечно же стрёмным, но по некой условной необходимости, неизбежным. И в этой неизбежности, что-то несколько смутно заставляло юных пленниц слегка стыдиться и стесняться. Чувство мальчишеского, экстремального куража, висело над озадаченными ровесницами, заинтриговано бредущими в силу обусловленной игры, навязанной школьными друзьями, и потому кисть Лоры, всё-таки инстинктивно прошлась тыльной стороной по задней части юбки, когда девушке показалось, что дуновением ветра, продажные, лёгкие вееры, чуть задрались, оголяя при заднице, аппетитные икры в обтянутых колготках. Присутствие верёвки при продуваемой юбке, каким-то образом усиливало в сознании девушки эротическое нарастание.

Солдаты же, как и Лемке, следовали за своей сексапильной добычей в оторопелом состоянии. Повешение Кати, произошло стихийно быстро, и многие из этой группы ещё в тот момент не совсем осознали, что произошло? Это уже потом, в бронетранспортёре, их настигла догонка. Теперь же, они сгорали в предвкушении, где порочный огонь страстей, уже распылался в не меньшей силе, чем мог бы быть уже при самом процессе оргии экзекуции. Душу жёг накал сексуальных переживаний, вытеснивший всё человеческое и гуманное. Впереди шла плоть, упакованная в сладострастный фетиш, окружённый лесом и сдобренный головокружительными фантазиями извращенцев, купающихся в сознании своей полной безнаказанности.

Процессия вышла на дорогу, ведущую из лагеря. Она выглядела аллеей из берёз, начинающейся от самых лагерных ворот. Лемке приметил эту аллею ещё в начале хода вторжения в лагерь. Он увидел берёзы, идеальным рядом виселиц, плачущих в отсутствии «украшения». Прогуливающийся в мирное время вдоль данной аллеи контингент, наверняка не раз кидал свои взоры на стройные, рослые деревья, находя в них поэтику Есенина. Но Лемке решил внести в общий вид лагеря недостающую деталь, синтезируя романтику с бесцеремонным бесчинством, где выше названная поэтика, странно, но легко, хорошо уживалась с казнью девственниц, в коей, так-же можно было усмотреть любовные порывы. Что ни говори, но человеческая психика, весьма глубока.

Шарфюрер остановил общее движение на участке дороги, в равном расстоянии как до ворот, так и до крайней лагерной палаты. Скученная группа, чуть разбрелась относительно деревьев, стоявших друг от друга в метрах четырёх, пяти. Тут выяснилось, что из-за рассеянности, было захвачено с собой два стула, вместо трёх, причём второй «стул», явился узким, деревянным, высоким столиком, какие можно встретить на улице для быстрого перекуса. Бедный художник Дёрнер, волок это в силу каких-то своих личных идей. Что касается главной идеи, касающейся обеспечения каждой девушки личным стулом, то тут произошёл сбой. И никто не вызвался в данный момент исправить ошибку, чтобы удалиться на короткое время в поисках третьего стула. Он боялся упустить чего-то того, что было сейчас в каждой возможной мелочи по своему главным.

Девушки глупо и робко оборачивались, чуть кривя свои губки в нелепой и наивной улыбке, когда вокруг них, заметилась некоторая суета. Взрослые мужчины, что-то целенаправленно готовили, балуясь со стульями и мотком верёвки. Они резали эту верёвку на определённые, длинные части, и затем пытались эти части перебросить через высокие ветви берёз. У них данные действия не совсем получались, и в глазах девушек такое казалось немного смешным и забавным: эдакие лесные гномики, комически подпрыгивали, чтобы по своим курьёзным замыслам, добиться положительных вещей в своей задумке. А задумка потихоньку получалась, и тогда гномики, слегка привязывали другой конец верёвки к стволу дерева, где противоположный конец, напоминал ровно свисающую с дерева длинную гусеницу. И к каждой такой гусенице, начали наконец подводить по одной из немножко смущённых красавиц, в которой вопреки объявленному до этого условию, внутренне стала выражаться малость капризного несогласия, визуально проявляющегося наивным, оставшимся подростковым кокетством. Поэтому Лора, стоя ещё на земле, отворачивала в еле заметной улыбке в сторону лицо, когда Лемке, уже принялся надевать ей через голову наспех законченную петлю. Лицо пару раз лениво уворачивалось, будто это могло помешать трудам Лемке, но он спокойно, но уверенно, продевал петлю через чуть капризную головку дамы, чтобы обслужить наконец её шею, старательным подтягиванием узла, зажимая слева им у девушки яремную вену,

— Не больно? – участливо спросил он.

— Так…, терпимо…, – ответила Лора, стараясь вновь улыбнуться, чтобы скрыть свою овечью робость.

— Если туго, то скажи. Я ослаблю…, – проявил тактичность Лемке.

— Н-не..е…т, спасибо, – хмыкнула в лёгкой улыбке девушка, выражая ложную скромность.

— Что-ж, ладно, – притворно, огорчился палач. – Тогда, теперь руки, – добавил он. – Это было оговорено….

— Н – да, да, – в согласии кивнула головой шкетка, опустив взгляд себе под ноги. Её щёки чуть зарделись срамным румянцем.

Лемке стал сзади леди, заводя ей руки за спину.

— Честно говоря, – произнёс он, – это очень неприятно и не хорошо связывать руки девушкам, но двадцать минут, должны быть гарантированными, чтобы вы без нас тут, не филонили.

Лемке крепко связал Лоре руки, зная, что они ей уже не понадобятся. После этого он вынул из ширинки свой прибор, который вновь начал активно подниматься, после пассивности от бурных, предыдущих мастурбаций. Стоящая к нему спиной цыпа со связанными руками и петлёй на шее, ублажала в дополнение своей короткой юбкой, за которой, уже оголился мужской половой член. Лемке стал опять перед комсомолкой, не боясь того, что она невзначай обнаружит верх бесчинства по отношению к себе. Это бесчинство, то и дело притрагивалось своей головкой к её колготкам, в точках выше колен, но девчонка не знала, что, именно к ней, случайно прикасается? Настораживало другое: Лемке как-то странно заинтересовался её шеей, приподняв за подбородок лицо чудачки чуть вверх. Он наполовину, бережно охватывал ладонью эту шею, водя в лёгком прикосновении большим пальцем по её гортани.

— Я осматриваю твоё горло, – произнёс он, словно услышал внутренние опасения девушки, – потому, что я анатом и врач. И мне показалось, – продолжил он, – что я у тебя обнаружил скрытую болезнь…. Коклюшем не болела….?

Это чуть насмешило школьницу. Она отрицательно качнула головой, отведя глаза в сторону, в которых можно было прочесть, что ей такие вопросы, если и смешны, но не нравятся…

— А вот так не больно? – сказал хулиган, начиная сдавливать пальцами девушке гортань.

— Н — нет.., – выдавила Лора, начиная играть губами.

— А вот так? – мерно произнёс «исследователь», усиливая нажим на молодую трахею.

Фемина слегка открыла рот, глядя слезившимися глазами куда-то вверх. Её передние икры оживились, протираясь по головке члена.

— Ну всё, всё, – начал успокаивать «врач». – Я должен был убедиться…. В общем, всё в порядке…

Всполошенная девчонка несколько раз прокашлялась. Что она думала в этот момент, Лемке мог догадываться, но синдром покорности и доверия, допускал «случайные, попутные нелепости», заставляя леди привыкать к соседству с голгофой, кажущейся ей не более, чем игрой.

— Я должен у тебя снять обувь, – извинительно произнёс Лемке, когда жертва относительно успокоилась от кашля, и мимоходного стресса. – Быть на каблуках опасно во время такого стояния, – пояснил он. – Они могут случайно подвернуться, и……….

Девушке ничего не оставалось, как согласиться с «профессором».

Лемке, оказавшись опять позади милашки, присел на корточки, и начал отстёгивать ремешки бежевых босоножек. Прикосновение к даме в этом месте, явилось не менее горячим, чем как если бы он прикасался между её ног. Эта часть женской ноги, была в жизни чаще на виду для глаз Лемке, и по большей мере являлась таким-же недоступным объектом срамных вожделений шарфюрера. И колготки были одинаково восхитительны во всех местах прекрасных дам, равно как и здесь, у расстёгивающихся босоножек.

Где ещё мог бы в своём возрасте человек, внезапно остановить идущую мимо по улице молодую даму, и к её изумлению и протестам, вдруг начать расстёгивать у неё босоножки? Но здесь, девушка покорно соглашалась с тем, что её босоножки должны быть сняты, и Лемке, обхватив правой ладонью между голенью и ступнёй стройную ногу, разувал её, испытывая блаженство при ощущении колготок в этом месте. Его сводили с ума их мелкие складки, собиравшиеся за пяткой, или в верхней части ступни, в зависимости от её грациозного положения. И учитывая, что всё это затем будет повешено за шею, заставляло патологического палача, проявлять особое внимание к тем деталям у дам, которые могли вызывать нездоровое волнение.

Закончив с обувью, Лемке вновь приподнялся, чтобы сзади, аккуратно завязать колготками глаза своей фемины. Данные колготки, были первым «боевым трофеем», который шарфюрер снял с ног повешенной с воспитателем девушки.

— Так надо…, – тихо, но настоятельно произнёс он, когда Лора начала проявлять некоторое несогласие, упрямясь своей головой.

— Это для усиления психологического восприятия, – закончил он, дорабатывая завязывание глаз.

Девица приняла это к сведению, и в фатальной покорности, уступила маньяку-душителю.

Она не могла видеть, как её экзекутор, принялся жестами привлекать внимание своих сообщников, чтобы те сделали то же самое с другими девочками. Сообщники сначала строили мину сожаления, но впоследствии, нашли чем завязывать глаза приговорённым. Солдаты в итоге поняли, что завязанные глаза, предотвращали возможные эксцессы, могущие нежелательно возникнуть при внезапных, острых, визуальных сценах с одной из их подруг. И когда, Лора оказалась изолированной от этого, Лемке сдержанно и галантно, предложил ей вступить на табурет. Он оставался довольным, что казнь протекает совершенно полюбовно, и таковой должна быть до конца, потому что это будет верх искусства при повешении молодых шалуний. Наглое насилие, было бы здесь излишней грязью, в тонкой, «художественной», ювелирной работе. И он приходил в трепет, когда его знойная жертва, принялась послушно подниматься на свою голгофу.

Ей удавалось это сделать с некоторыми помарками, учитывая, что руки были связаны за спиной, а глаза, завязаны. Поэтому, она пару раз ткнула носком по табурету, чуть не свалив его в сторону. Но, услужливый, доблестный вояка, к «счастью», был рядом, помогая даме в итоге подняться наверх. И коль она оказалась там, нужно было немедленно зафиксировать это положение, во избежание своевольного схода назад на землю. Но, чтобы ювелирная работа оставалась таковой, нежелательно было допускать нервные проявления оказавшейся на эшафоте юной «Евы», сохраняя хотя-бы её внешнее спокойствие. Для этого Лемке использовал ту-же притворную галантность, предупредив девушку, что верёвка слегка должна быть натянутой, чтобы текущие двадцать минут, были бы более плодотворными в вопросе данного, превентивного воспитания, в котором, чем больше внушения, тем больше пользы на будущее.

Лемке не стал ожидать согласия дамы. Она уже наверняка была согласна со всем, исключая повешение. Приняв это во внимание, шарфюрер отвязал верёвку от ствола дерева, и начал протягивать её через высокий сук, приседая от усилия.

Стопы комсомолки напряглись, отрывая пятки от поверхности табурета. Сама стать девушки, начала задумчиво блуждать по узкой основе, иногда кокетливо скрещивая ноги, и возвращаясь затем в предыдущее положение. Рост Лоры несколько увеличился, ввиду натяжения верёвки, где её голова, склонилась чуть влево.

Такие изменения устроили Лемке, и он начал привязывать верёвку опять к дереву, но на сей раз, уже окончательно и крепко. Его уже не напрягали возможные капризы дамы, ибо по факту, он её уже повесил. Жертва стояла безвольно и беспомощно. Она уже не могла кричать, или буйно нервничать. И виною тому был не страх, а относительно давящая петля. Она постепенно усыпляла жертву, ограничивая ей доступ кислорода через кровь, циркулирующую по яремным венам. Можно было вообще не сталкивать девушку со стула. Она бы свалилась со временем сама, полностью уснув, и поэтому Лемке, считал её уже почти повешенной, где приближения конца, подводят к краю огромной бездны безудержного секса. И девушка, стоявшая почти на носочках, вдруг почувствовала эту бездну. Её сознание, было ещё относительно ясным, чтобы вспомнить о связи короткой юбочки и верёвке, где пальцы, попытались опять прижать края соблазнительной одежды, но уже не в силах были двинуться за пределы крепко связанных рук.

Лемке уловил это стремление, и своими пальцами, начал поджимать края юбки к колготкам.

— Так, хорошо…? – мягко спросил он.

Дама промолчала, находясь под воздействием лёгкой эротической асфиксии.

— Ну вот, – сказал палач. – Время пошло. Тебе осталось стоять восемнадцать минут….Мобилизуйся….Держись…Ты справишься…..

— А может ослабить верёвочку? – слукавил затем он.

— Если можно…, – сдавленным голоском, ответила леди.

— Знаешь…, – спустя паузу, произнёс хулиган, – лучше, пусть будет так натянута. Это больше тебе на пользу….Да?

Лемке «дружески», слегка хлопнул ладошкой девушке по правой ляжке, мускулы которой в этом месте, ответили пикантной, мелкой пружинистостью, говоря о том, что всё в этой знойной даме, было уже созревшим. Она готова была для эксплуатации, возможно попытавшись это сделать прошлой ночью, где вероятно несмелый воспитатель, или постеснялся её, или побоялся последствий. Но сегодняшнее утро, явилось для неё заколкой для гербария Лемке, начавшегося Катей, где «юный натуралист», принялся препарировать своих «бабочек», летящую красоту которых, он решил увековечить в своей армейской коллекции.

Шарфюрер аккуратно стянул с лица девушки завязанные колготки, бережно поворачивая её за локти чуть вправо, чтобы она не видела, что происходит с остальными подругами. Он решил, что её глаза при дальнейшем повешении, он должен лицезреть, как неотъемлемую деталь в эротическом удовлетворении.

— Всё хорошо…, всё хорошо…, – приговаривал он, принявшись поглаживать сзади беззащитные голени. Препарация началась, и девушка не могла определить, как начать на это реагировать. Она попыталась сжать коленки, но в таком положении, оказалось стоять труднее, подтянутой за горло, где всё закончилось выправлением назад коленок и ещё более широким расставлением ног в стороны.

— Нет, нет…Не так.., – издевательски сдержанно капризничал Лемке, поджимая ноги пленницы назад, плотно одну к другой.

— Стоять нужно по стойке смирно, как на школьной линейке, – возражал он, не давая даме никаких шансов. Он держал её при этом крепко ниже голени, чувствуя, как она силится освободиться от его рук.

— Ну мне что, связать твои ноги? – сладострастно издевался препаратор, охотно играя со своей жертвой. – Смотри…, а то накажу, – продолжал он, начиная водить головкой предельно вытянутого члена, то по пяткам, то по нижним частям голеней «осужденной». Его ладони, уже держали её в этот момент за коленки, где структура колготок, была более выраженной.

Невольница начала еле слышно пыхтеть, чуть приседая в коленках в ущерб своему горлу.

— Ну что ты делаешь..? Что ты делаешь..? – успокаивающе бубнил хулиган. – Задушишь же саму себя…А тебе, уже осталось десять минут….

Его ладонь вторглась между плотно сжатых колен, и поползла выше.

— Не надо…, – тихим жалобным, и уже чуть еле хриплым голосом, взмолилась фемина.

— Почему не надо? – притворно недоумевал мучитель, продолжая своё «путешествие». – Ты боишься, что не была подготовлена к этому дню? Секреты..?

— Не надо…, – опять, почти простонала Лора.

— А что у тебя там? – куражился подонок. – Спрятанный пионерский галстук, или комсомольский значок? А может, портрет Сталина?

Комсомолка нервно захныкала, пытаясь отбиваться от мерзкой ладони сильным ёрзанием аппетитных икр.

— Дурак…, – плаксиво вырвалось у неё. – Руку….пожалуйста…., убери….

— Ну что ты? Что ты…? – продолжал хулиган. – Не одела трусики что ли…?

Его пальцы коснулись заветной промежности.

— О — о – о — х…, – изумился душитель, закатив от удовольствия глаза. – Так оно и есть….Ах вы девушки, девушки шалуньи….Что ж вы с нами делаете….?

Лора знойно простонала, ощутив уткнувшийся палец, в дутые, твёрдые губки своих гениталий.

— Вот война что делает…, – в смаке, резюмировал он. – Пальцы победителя, вскрыли ещё одно тайное оружие врага…

Пленница, уже только прерывисто, страдальчески тихо ахала и стонала, отдаваясь паучьим лапам.

— Тебе осталось уже полминуты, – с сожалением смог промямлить инквизитор, закрывая глаза в эротическом ударе. – Но, извини, стул уже нужен другим…..Ничего не могу, с этим поделать…..

Он усилил свою правую руку, и вцепившись ею между ног девушки, приподнял фемину выше, чтобы ногой оттолкнуть табурет. После этого, он начал медленно опускать комсомолку, прислушиваясь к её голосовым реакциям, в которых аханье, сменилось сначала лёгким, тихим стоном, затем, сдавленным писком, и наконец, смешным покрякиванием, и далее, похрюкиванием. Всё это, синхронно отражалось реакциями мускулов вагины, и подрагиванием икр. Дутые губки, послушно раздвигались под нажатием большого пальца, который по настоящему случайно, произвольно оказался именно здесь, при удерживании тела девушки, дёргающей свои ноги, словно повисшая лягушка. Это было главным этапом в препарировании девушек, для коллекции «юного натуралиста». Ещё одна «бабочка» попала в сети паука, доверив полностью ему свои колготки. Это доверие началось с жеманных, недоверчивых улыбок и переглядов, которые можно было определить, как насмешливые, когда шарфюрер, начал свой информационный спич, войдя в спальную палату. Оно же и начиналось одновременно сжатыми коленками с расставленными в сторону голенями у сидячих на кровати озадаченных дам. Оно продолжилось стеснительным движением девичьей ладони, у краёв своей короткой юбки. И вот теперь, оно завершилось беспечно предоставленным влагалищем, как главным виновником всех сомнений и осторожностей по пути к доверию. Именно это влагалище, недоверчиво и смазливо улыбалось в спальной палате под юбкой, требуя доказательств от шута, несущего какую-то развлекательную чушь. Но оно, к сожалению, оказалось обманутым этим шутом, и теперь, пораженчески, раздвигало сквозь колготки свои губки. Оно крякало и хрюкало горлом недоступной, но кокетливой дамы, попавшей в личный, «лицензированный» гербарий коллекционера.

— Тихо, тихо, тихо, – сладострастно успокаивал тот, видя, как вагина, пыталась вырваться от дотошного большого пальца, более резкими поворотами таза то в одну, то в другую сторону.

Этот предмет всех мужских унижений и издевательств, предпринимал свои последние попытки, чтобы опять стать независимым и надменным. Для этого, девушка иногда сильно била пятками по коленкам душителя, что говорило о том, что дух насмешливой иронии, полностью из неё вышел. Подчёркивая такой факт, Лемке, воспользовавшись той же иронией, глумливо спрашивал, – Как? Я хорошо тебя развлекаю? – и не дождавшись ответа, победно, посмеиваясь резюмировал, – Ценители мужского достоинства….ваши ха, ха, ха и хи, хи, хи! В итоге дурак, всегда прав….!

Несомненно, что леди, сейчас была бы с ним полностью согласна, и сознание её, ещё продолжало смутно понимать, в какой ловушке оказалась сия плоть!? Она ещё чувствовала безостановочное и жестокое сжимание горла, которое усиливалось ещё большим сжиманием, что в итоге говорило, о неминуемом конце. Шарфюреру в этот момент, очень захотелось увидеть лицо приговорённой, и он на две, три секунды, высвободил свою руку из-под её таза, чтобы перехватить девушку спереди. И эти две, три секунды, при полном свободном провисе, с наивысшей фазой удушения, заставили казнённую вдруг остановить свои эмоциональные движения конечностей, словно дама переосмысливала новый этап своей казни. Этим временем, Лемке беспрепятственно ухватил Лору за передок, созерцая её наполовину запавшие под ресницы зрачки и высунутый кончик влажного языка.

Ноги пленницы вдруг резко дрогнули вместе с тазом, и начали дёргаться поочерёдно по сторонам. Затем, они переменили направление, и в том же режиме, задвигались взад и вперёд. Тело опять вознамерилось вращаться, но Лемке удерживал его за промежность. Ладонь мучителя чувствовала, как через пальцы капал пот, пропитавшийся у промежности через колготки. Очень хотелось мастурбировать, но ещё не всё выжал хулиган из беззащитной девочки, таз которой, наконец то вдруг приступил к имитации полового акта.

Тёплая жидкость, обрадовала ладонь, наполняя её как чашу. У Лоры, оказалось этой жидкости больше, чем у задушенной на кровати девчонки, однако вкус, был одинаковый.

Край щёк обмазался данным снадобьем, но Лемке жадно вкушал эликсир победы. Дама продолжала ещё конвульсивно дёргаться, а хулиган, придерживал её уже левой рукой за передок, в беспамятстве мастурбируя правой. Коротенькая юбочка продолжала сводить с ума, под которой, ощущалась через влажные колготки тёплая вагина. Она сейчас по особому воспринималась через мелкие ребристые складочки колготок, собирающиеся в этом месте у любых девушек. Пальцы жадно их перебирали, затмевая мозг палача. Эякуляция произошла дважды, после которой, начало наступать сексуальное насыщение. Шарфюрер убрал из под промежности левую руку, так же с удовольствием облизав её. Между ног повешенной, образовалась мелкая струйка, переросшая в более жирную струю. Она, то падала на землю строго перпендикулярно, то путалась между двух ляжек, поочерёдно стекая по каждой из них, вместе с белесой, мутноватой трухой половых выделений.

— Вот это уже….не культурно, – проговорил смертельно уставшим, но удовлетворённым тоном в голосе Лемке.

— Туалет рядом, а ты….прямо в штаны…..

— Ладно….на первый раз, прощаю…..

Он нагнулся, чтобы подобрать с травы описанные босоножки, чтобы положить их в свою полевую сумку как новый трофей.

— И всё же..спасибо, – продолжал он при этом, – за то, что ты с пониманием и по- дружески, уступила стул подругам….

Лемке хотел обернуться, но натолкнулся правым плечом на рядом стоящего Хармса.

— Тьфу ты! Испугал! – выругался всполошившийся шарфюрер. – Демон какой-то….

Хармс в этот момент делал очередной кадр, стараясь с боку захватить крупным планом голову в петле.

— Просто красавица! – ответил он, успев сделать свой снимок. – Его бы можно было в розовый ню-журнальчик поместить.

— Тогда для комплекта, сфоткай у неё между ног. Там рай, – с вымученным видом предложил Лемке.

— Непременно! – согласился Хармс, подсаживаясь под девушкой лихим фоторепортёром. Он вклинился между ног поближе, где коротенькая юбка, давала достаточно света для качественного кадра.

— Голова, и это…, – просто бомба! – прокомментировал Лемке усердия Хармса.

Во всех этих действиях, было что-то совсем необыкновенное. По прежнему мирный лагерь, внешне сохранял все прелести лета, наполняя свою территорию пением птиц, ароматом леса. Вот-вот зазвучит лагерный горн, созывая всех на линейку. И было потешным при этом смотреть, как взрослый дядя, приседает под ногами девушки, чтобы без всяких на то помех, сфотографировать её письку. Такое никак не укладывалось в сознании, идя мимоходом на лагерную линейку. И так-же было противоестественным то, что одна девушка висит, а другие продолжают улыбаться, пытаясь разговориться с незнакомцами. И поэтому, весь внешний обзор, не вселял ужаса, а только вводил в лёгкое недоумение, местами вызывающего даже короткий, не эмоциональный смех.

Фотограф продолжал ещё искать ракурсы в Лоре для «боевого листка» подразделения, а шарфюрер, подняв табурет, направился в сторону весёлой компании, где Крамер, что-то оживлённо говорил девушке в белых гольфах, стараясь её рассмешить. И хотя, руки у девушки были связаны, а на глазах плотно сидела грязная повязка от технической ветоши, её губы робко и стеснительно улыбались. А Крамер в свою очередь, согласно тематики, которую он развил, подвешивал на плечи девушки плакатик со Сталиным, успев приладить к нему белую тесёмку.

— Стул нужен, или так руками её задушишь? – спросил по немецки уставший Лемке, подходя к «влюблённой паре».

— Конечно же, нужен.., – охотно согласился Крамер. – Такие окорочка, и без стула….

4

Лицо дамы, под грязной повязкой, было любезным, но смущённым, когда двое взрослых мужчин, вдруг небрежно подхватывая её за созревающие груди, водрузили обладательницу белых гольф на табурет. В этот момент, юное создание, почувствовало себя в меру смешном, в меру глупом положении, особенно тогда, когда ощутила пальцы Крамера, торопливо затягивающие петлю на её шее. Вопреки всему, это оказалось для юной барышни озорной неожиданностью, при которой, мягко удивлённые школьницы, кокетливо крутят пальцем у виска. И надо бы сойти назад со стула, но стеснительная оторопь, не позволяла ей это делать. А когда, верёвка вдруг натянулась, и вместо стеснения, пришло ощущение скотской покорности, глаза леди вновь увидели свет, который своей неожиданной резкостью, даже несколько раздражал, чем радовал. Натянутая верёвка в свою очередь, склонила голову чуть влево, заставляя при этом чувиху смотреть себе строго под ноги. Однако, тень улыбки, не покидало её лицо, словно школьница оказалась во власти розыгрыша своих маргинальных одноклассников. И этот розыгрыш можно было уже «успешно» закончить, но к его завершению, препятствовал молодой художник Дёрнер, неизвестно какими уговорами, раздевшего почти догола свою жертву, и посадившего её на столик. К тому же, этот парень сам разделся, удивляя тем, что он был в колготках то ли своей жены, то ли одной из своих подруг. Впоследствии, он объяснил это талисманом, но сейчас, это шокировало даже Лемке. Более того, для него вдруг выяснилось, что парень с немецкой фамилией, оказался наполовину румыном, наполовину венгром, что объясняло особое людоедство. И оно доказывалось тем, что Дёрнер связал свою жертву в положении сидя, и в таком же положении, он намеревался её повесить. Один жёлтый гольфик школьницы, почему то валялся уже на траве, а её руки, напрочь повязались с нижней частью голеней. Всё это время, бедняжка не знала, как она должна была реагировать на всё это, но старалась молча и послушно выполнять дикие прихоти повелевающего врага. И вот теперь, жадно разодрав ей пальцами колготки у вагины, Дёрнер оттолкнул столик в кусты, подхватив объект экзекуции сильными руками, где натянутая верёвка, начала придушивать жертву, а упругий, длинный член, прорвал незащищённое влагалище. При этом, девушка даже не почувствовала боли, ибо шок происходящего купировал любую боль.

Лемке, который считал себя самым развратным в своём боевом подразделении, сейчас снимал шляпу перед предприимчивым румыном.

Такого сексуального накала не выдержал Лерман. Он в сильнейшем аффекте, вдруг резко выбил стул из-под малышки в гольфах, которая в неожиданности, взлетела словно испуганный голубь. Она открыла рот то ли от внезапности, то ли от сдавливающей петли, чего успел запечатлеть на кадре один из бойцов, припасший втихаря на всякий случай свой личный фотоаппарат.

Туфли фемины разлетелись в разные стороны, и она бешено забилась конечностями в своём повешении. Это была зажигательная пляска смерти, в котором живая туша, не хотела быть мёртвой. Её подбрасывало вверх, где её ноги, раздвигались широко в стороны, оголяя под колготками свою неощупанную прелесть. Глаза закатывались, а голову уламывало влево. Девчонка в эти моменты, даже затмила детище Дёрнера, который временно приостановился в своём половом акте, открыв рот от эротического изумления.

— Отличный выстрел! – вырвалось у Лемке.

Всех поразила скрытая энергичность убеждённой сталинской воительницы, метавшейся буйно в петле уже целую минуту, но никак не сдававшейся в своём сильном, природном, живучем потенциале, где половой акт с ней, был бы незабываемым. Однако петля, усмиряла любую энергичность, и девушка принялась повторяться в выбросе гормонов и мочеиспускании. Таким оказался итог её робких, смущённых улыбок, и стеснительной оторопи. Туша нелепо подёргивалась, временами дрыгая ногами, а глупые, стеклянные глаза, в склонённой влево голове, смотрели куда-то в лес, не обращая внимания на свой слабоумно открытый рот, и белесую, мутную массу, стекающую вниз по тонким, узорчатым колготкам.

А в это время, приговорённая дама в жёлтом гольфике, начала чрезмерно задыхаться. Она не могла одновременно держать на себе гнёт изнасилования и довлеющего удушения верёвкой. Её глаза всё больше закатывались, а случайные судороги, злили парня, теряющего от этого свой налаженный ритм, и в какой-то момент, он вынул свой влажный, окровавленный член, выбрасывая пленницу в общую, помойную яму смерти.

Всё внимание публики, разом перешло на искромётное удушение юной модницы, теряющей туфель с левой ноги. В своём сидячем положении, она неестественно зависла, чуть нагнув голову вниз, и в этот момент казалось, что малышка завязывает шнурок на правом туфле. Она замерла в этой позиции, чрезмерно увлечённо «глядя» на свой шнурок. Два фотоаппарата, вместе с новым третьим, дружно защёлкали затворами. Дёрнер сумел подарить друзьям эксклюзивные снимки. Это было мечтой любого онаниста, воздыхательно проходившего возле какой-либо школы. Но реальность войны, презентовала умопомрачительную возможность, увидеть воочию несбыточные фантазии разогретого, циничного, извращенческого фетишизма. А он в свою очередь, изобразил диву, попавшую в омут войны из тёплых, уютных палат, в которых симпатичная, привлекательная девушка, старательно осматривала себя в зеркале, поворачиваясь перед ним на стройных, лакомых ножках, убеждаясь, что её жёлтые гольфики сзади, смотрятся так-же эффектно, как и спереди. И теперь, один из этих гольфиков, пикантно оставался на её ноге, и это делало повешение, уже изобразительным искусством. Такой натурщицы не было ни у Роберта Фалька, ни у Тициана и Эль Греко, Клода Моне и Рембранта, Казимира Малевича и Александра Куприна. Но она оказалась у Дёрнера, использовавшего войну, своей художественной мастерской. И это стало его первой, смелой работой, каковую впоследствии для себя, он назвал эротическо-экзекуционным реализмом, в котором искусство, в полном смысле, требовало жертв, потому что один шедевр, стоил намного больше, чем десять биологических родившихся единиц. И коль, фотоаппараты успели зарегистрировать сие творение в разных ракурсах и моментах, то это творение, могло теперь завершить мелкие формальности, касающиеся своего физического существования. А потому, тело начало сильно вибрировать, словно оно сидело в вагонетке американских горок. Затем, это перешло в более сильную стадию, где коленки девочки, в её сидячем положении, достигали даже уровня плеч. При этом, её всю трясло как под сильным током. Голову вывернуло кардинально вправо, и вот-вот, её могло вырвать с частью шеи. Язык выдавило за пределы губ, а глаза, бешено смотрели в пустоту, в то время как, из-под согнувшихся ног, пробивало не постоянной струёй. Такую работу Дёрнера, пришлось оценить, как бриллиантовую, среди лагерной, берёзовой аллеи, где фигуры повешенных, комплексно смотрелись с местными каменными фигурами атлетов и пионеров, легко вписываясь в общий архитектурный ансамбль лагеря, не видевшего никогда доселе, подобный открытый и организованный мастурбационный бум. Солдаты были сполна довольны своей вылазкой, благодаря теперь Лемке за своевременную находчивость, после которой, Дёрнер спрятал в кармане жёлтые гольфики, а Лерман, белые, с причитающимися колготками, где в довершение ко всему Лемке, оказался самым богатым на трофеи. Помимо фетиша задушенной на кровати дамочки и Лоры, он стибрил часть колготок девушки Дёрнера, обрезав их из области промежности. И теперь, возвращаясь вместе со всеми назад к расположению части, он то и дело понюхивал по пути пряные запахи кокетки в жёлтых гольфах, этим самым, унося её биологическую частичку с собой.

5

Трёх часов хватило на всё, чтобы с начала отправки Хесслером группы на обследование окрестностей, последующая экзекуция, совершилась не торопясь и, с полной расстановкой.

Лемке рапортовал командиру, что всё в порядке, и вблизи нет ничего, что могло бы угрожать разбившемуся на поляне военному лагерю. Хесслер удовлетворился этим, и дал шарфюреру листок бумаги, на котором был вкратце отображён план дальнейшего движения колонны. Лемке взял листок, и с бравым видом открыл полевую сумку, неудобно её держа при этом. С сумки вывалились бежевые босоножки, захватив с собой жёлтый гольфик и колготки.

Хесслер наморщил нос, лицезря на траве специфические предметы, напрягая ум в попытках понять, где шарфюрер успел приобрести всё это? А тот в свою очередь, быстро поднял дамские аксессуары с травы, объясняя их присутствие домашними вещами, взятыми на войну «для обогрева сердца» от родной дочки.

Хесслер криво улыбнулся, удивляясь сноровке своих солдат, умевших находить в глухой пустоши прекрасных дам. Сам бы он, даже в Париже, не смог бы за день найти для себя подходящую подругу для прекрасной ночи.

Отправившаяся на отдых группа, всё никак не могла уснуть, перебирая в бурных обсуждениях, множество сладчайших моментов. Кое кого побуждало вернуться назад в пионерский лагерь, чтобы ещё раз ощутить реальные, девичьи половые органы. Но, шнапсовый спикер Хармс, успокаивал горячие головы своими новыми тостами, предрекая, что всё ещё впереди, и упакованные в колготки письки, с нетерпением ждут их всех впереди. А потому, вкус победы известен и сладок, и его нужно всегда помнить. А для этого, нужно хвалить германское оружие, предоставившее такие прекрасные возможности.

И друзья, лихо опрокидывали дозы со шнапсом, занюхивая его колготками Лоры, или двух других девочек.

А наутро, колонна двинулась в направлении Гродно…..

https://www.imagebam.com/view/MEGV891

https://www.imagebam.com/view/MEGV8C9

https://www.imagebam.com/view/MEGV7S3

https://www.imagebam.com/view/MEGV866