МАНЕВРЫ

Лето было сухое, жаркое. Каждый день вёдро. Ночи таили чуткую настороженность, вспыхивали сухими зарницами. Начиналось жнитво. Тучные поля обещали невиданный урожай. Небо выцвело и поблекло, невозможно было глянуть на солнце: вытаивала вокруг слепящего, огненного шара, чьи жгучие лучи иссушали потрескавшуюся землю. Сена в степи взяли мало. На открытых местах опалило высокую некошенную траву. Она зажелтела раньше времени и только в низинах, ближе к воде темнел сочный зелёный ковер. По утрам нависали вдали редкие клубистые облака, постепенно разрастались и набухали. Горделиво-медленно плыли они в знойном воздухе, а внизу, зачерняя поля и перелески ползли их тени. "Дикое поле" – окраина княжества Рязанского, междуречье Дона и Оки, заселенная лишь при первом Романове.

После многих дней хождения, сторожевок, " боёв", ночёвок на биваках, части XVII-го армейского корпуса получили отдых. Походная колонна пехотного полка с обозом 1-го разряда растянулась по тракту Шацкъ – Козловъ на на версту с третью( 2030 шагов, а солдатский шаг у нас – аршин. ) Пыль белесой пеленой поднималась над дорогой, выстреливая из-под подошв, копыт и колес; она медленно отваливала влево, к березам, посаженным при матушке Екатерине, к полям выстоявшейся пшеницы, тонула в ней; ложилась на траву обочины с белым раздольем ромашек. Шли колоннами по – отделениям, винтовки " на ремень", четыре версты в час с малыми десятиминутными привалами. Командир, полковник Яновскій, в сопровождении адъютанта, верхами, объезжал походную колонну от авангарда до арьергарда. Завидя всадников на гнедом и сером конях, нижние чины подтягивались, бодро отвечали на приветствие и "спасибо". Хотя пыль щипала глаза, саднило в горле, рявкали:

— Рр-рады стараться, ваше высоко-бро-д-ио-оо!

Полковник Дмитрий Павлович Яновскій был высок, статен и хорошо сложен. Он пользовался несомненным успехом у женщин, но оставался закоренелым холостяком. Но ему только минул сорок один год. Гладкие темно-русые волосы были разделены на две неравные части тончайшей ниточкой пробора, овальное лицо с высоким лбом и чуть раскосыми светло-голубыми глазами ; эти глубоко посаженные глаза выдавали его настроение, когда он гневался, становясь синими, почти черными… А лицо оставалось невозмутимо спокойным, не дрогнет ни один мускул и острые кончики аккуратно подстриженных усов " à la Richelieu". Полковник рассчитывал на хороший отдых, только в Козлове. Был снят нумер в " Grand Hôtel" на улице Московской, что напротив женской гимназии. Из Рязани вызвана его экономка Линда Зондберг, чистенькая, белокурая немочка "aus Reval" занималась не только хозяйством господина полковника… Она была полна, но телом упруга. Грудь крепка. Платья фасона " реформ" , которые носили без корсета, почти прямые, с едва намеченной талией, свободно падающими складками скрывали гладкий, не обвисший живот, длинные с округлыми коленками и тонкими щиколотками ноги. Кожа бела, нежна и шелковиста… С этими прелестями были хорошо знакомы морские офицеры Учебно-Артиллерийско, Учебно-Минного Отрядов, а во время Японской войны и эскадры Рожественского. Поднаторевшие в разврате, морские волки, проделывали с ней такие штуки, после которых "французский поцелуй" кажется детской шалостью. Но в Рязани приходилось соблюдать " приличия": не появляются вместе на публике, сдерживать в постели необузданный темперамент и неподражаемое бесстыдство. Чтобы полковник ни о чем не догадался, утирая платочком слезы, рассказывать о негодяе коварно соблазнившем бедную девушку…

Люди устали. Вдруг полковник Яновскій, миновав пулеметную команду и поздоровавшись с ней, натянул поводья. Гнедой мерин захрапел, роняя жёлтую пену, перекатывая во рту железные колена удил. ( в пехоте и пешей артиллерии верхами ездили " на уздечках, без мундштуков). Вроде все в порядке: блестят, как начищенные самовары, бронзовые кожухи пулеметных установок на высоких колесах, соблюдается дистанция между ними, патронными двуколками и хозяйственными повозками. Начальник команды, капитан Бутов отменный службист, строго взыскивал за упущения и непорядки: не дай бог, заметит пятнышко ржавчины на кольце или пряжке конского снаряжения, небрежную пригонку обмундирования и амуниции у нижних чинов. С детства он был приучен к порядку, дисциплине и субординации: семь лет в Псковском кадетском кадетском корпусе и два года в Константиновском артиллерийском училище. Он считал пулеметы четвертым родом оружия, наряду с пехотой, кавалерией и артиллерией.

" Что за черт! Мерещится что -ли?" – полковник снял фуражку, промокнул платком высокий лоб и тщательно протер сафьяновый подтулейник от пота. Надел фуражку, ребром ладони проверил, чтобы белозубчатая кокарда была на одной линии с носом. Он терпеть не мог, когда носили фуражки с козырьками не по уставному: на затылке или набекрень. Нижний чин настоится " под ружьём" в полной выкладке, а офицерам – выговор. За это и недолюбливали его. Был он для них чужой, " момент ", т.е. числясь в списках Генерального Штаба, произведенный в полковники отбывал цензовое командование. Годика через два-три, он рассчитывал на серебряные аксельбанты и теплое местечко в штабе округа. В перспективе чин генерал-майора и должность начальника штаба армейского корпуса.

— Ага! – полковник наконец заметил, что отсутствует одна пароконная патронная двуколка – их семь вместо восьми и у одного " ездящего 3-линейного пулемета Максима" неполный. расчет. Отсутствовал верховой впереди. Это было место унтер-офицера, начальника пулемета.

— Капитан Бутов, кто отсутствует? И куда подевалась двуколка? Непорядок!

— Господин полковник, младший унтер-офицер Микульцев с артельщиком ефрейтором Нечипоруком посланы мною на рекогносцировку места для квартиро-бивака и приобретения провианта из артельной суммы.

— И когда посланы? Что-то нам никто не встречался… – перебил его полковник и кивнул головой в сторону адъютанта, будто ища подтверждения своих слов.

— Так точно, господин полковник… Не встречали никого.

— Отправлены четверть часа назад. .. Микульцев местный,. из козловских мещан, он знает все окрестности как свои пять пальцев… Через степь и Громушенскую балку вдвое короче, чем по тракту… Вот извольте глянуть, я отметил…

Капитан извлёк из полевой сумки двухверстку.

— На карте она обозначена непроходимой, но Микульцев уверял меня, что там и полк с артиллерией пройдет.. Они гоняли по ней гурты скота до Ермаково и дальше, чуть ли не до города…

— Микульцев, Микульцев… Тоже мне " коровий стратег"! – глаза Яновского потемнели. – Продолжать движение по шоссе, выслать квартирьеров и известить местные власти о нашем прибытии на дневку. Распорядитесь, Петр Семёнович.

Полковник ловко выполнил вольт( поворот на месте) на передних ногах коня, подобрал поводья и приложив оба шенкеля поднял его в рысь. Командир направился к голове походной колонны. Гнедой, высоко вскидывая ноги и распластав черный хвост, шел машистой и такой щегольской рысью, которая бывает если конь хорошо хорошо выезжен и чувствует сноровку всадника.

Встреча с Красулей. 🐄

– Мені шляху не питать,

Прямо степом мандрувать

Гей-гей, долю доганять!

Вздымая позади курчавые клубы белесой пыли, мягко покачиваясь на рессорах, катила двуколка меж хлебов. Пара гнедых с потемневшими боками устало всхраповали, но услыша "гей-гей" невольно прибавляли шагу. Нечипорук не подгонял их. Напевая, он поглядывал на мерно перекатывающиеся крупы, по которым хлестали черные хвосты, отгоняя назойливых паутов. Микульцев был впереди, двигался переменным аллюром: то шагом, то рысью и снова шагом. Темное пятно от пота на спине, когда он удалялся казалось "яблочком" мишени. Нечипорук и его земляки с " лычками" на погонах недолюбливали, если не сказать большее, ненавидели этого унтера. А за что? За человечное отношение к молодым солдатам его взвода. Но ничего поделать с ним не могли, как не старались ему " подгадить". Знали, что начальник команды капитан Бутов в обиду Микульцева не даст.

– Пішла доля ярами

Зеленими лугами

Гей-гей, не вмів шанувати.

Обозревая раздолье хлебов, уходящих в струистое марево, мелькнула завистливая думка:

" Хороший у кацапів хліб вродив…"

Прямо над самой головой, забиралась все вверх и вверх жаворонкова песня. 🌟

❤️

Федор Нечипорук был уроженцем Екатеринославской губернии. В 1839 году помещик Николай Васильевич Телепляев поселил на плесах речки Бритай ( между Лозовой и Надеждино) своих крепостных: из Смоленской и Полтавской губерний. Живя в пяти верстах друг от друга, " москали" и "хохлы" сохранили, каждый в отдельности, свой язык, нрав и одежду, а также орудия обработки земли. Пахали четыре вершка чернозёма на супеси… Хохлы воловьими плугами выворачивали песок в пол-аршина глубины,. а ненавистные им москали – мелкими сошниками на лошадях пахали, вернее боронили, на один вершок глубины. Земля одна и та же, у одних верхним слоем песок – недород, у других истощенная сверху – неурожай! В результате, после " эмансипации" 1861 года все соседские помещичьи земли скупили немецкие колонисты. Для них великороссы и малороссы горбатились, получив общие прозвища : " russische Schweine". .. " Verfuchtetes Lumpenpack " / Русские свиньи… Проклятый сброд. / Уходили из родимых мест на заработки в Екатеринослав, Харьков, Юзовку, на строительство железных дорог… Невысокий, черноволосый с ореховыми глазами, медлительный по-селянски в движениях парубок две зимы ходил в земскую школу. Поступил учеником слесаря в паровозное депо Лозовой, где успешно освоил это ремесло. В двадцать один год в уездном присутствии по воинской повинности тянул жребий и был призван. Как знающий слесарное ремесло, определен в пулеметную команду. Его зачислили в прислугу пулемета N 3 – подносчиком патронов. За зиму подучился и во второй лагерный сбор был уже N2 – помощником наводчика, получил нашивку ефрейтора. Этим летом он должен стать N 1 – наводчиком пулемета, но был выбран артельщиков. Должность хлопотная, но " хлебная": купил мясо для приварка, зелень, овощи подешевле, а отчитался по "справочным". / Приварочные деньги определялись для каждой губернии и области в зависимости от цен на мясо в данной местности. Стоимость 3/4 фунта мяса на человека в день с прибавкою двух с половиной копеек на приобретение соли, масла или сала, перца, пшеничной муки для подболтки, а также овощей, на которые приходилась половина этой суммы ( 1 с четвертью копейка). Это был обыкновенный оклад на строевого нижнего чина. Авт./ Сильно нажиться на мясе и другом провианте мешали порядки, которые завел капитан Бутов, назначенный на эту должность три года назад. Он тщательно проверял отчётные приварочные листы, осматривал закупленное мясо. Так что Нечипоруку приходилось крутиться ужом, чтобы для себя копеечку добыть. Два раза в неделю люди пулеметной команды получали в обед не 33 золотника вареного мяса, а 23 золотника… Покупали печень, которая дешевле, разумеется говяжью, ибо были в команде татары и иудеи. Печень отваривали вместе с мясом, мелко рубили, обжаривали с луком. Потом перемешивали с гречневой кашей. Оставшуюся часть мяса рубили, поджаривали с луком и добавляли в макароны.Их выдавали на ужин, вместо жидкой кашицы. Чередовали это с " соусом" из того же мяса, только смешанного с картофелем. В кухне, около большой печи пристроили печурку с чугунной плитой и духовкой, сделали железный лист c загнутым краями. К моменту извлечения мяса из котла, являлись взводные раздатчики сделанные из белого железа ящики с крышками. Их ставили в духовку. Помощник кашевара переносил жар из-под котла в печку с духовкой. На протвине растапливали говяжий жир с небольшим количеством лука и закладывали первую партию нарезанного для взвода. Их взвешивали. Эти порции состояли из кусков, насаженных на заточенные лучинки. Через три-четыре минуты и перекладывали в вынутый из духовки ящик. И так далее… Синяя, жилистая говядина получала аппетитную поджаристую корочку, благоухала лучком! ( Перемену вкуса поймет, кто пробовал жесткую говядину… Это вам не сочные стейки из "мраморной"! Автор​​ ).

Конечно, в пулеметной команде людей на довольствии меньше чем в ротах – чуть больше сотни, и возможность сделать без хлопот- противень, ящики. .. Есть штатные оружейный и кузнечный мастера. В ротах это затратнее и трудннее, да и людей больше. Так что примеру капитана Бутова никто не последовал. Но лица нижних чинов сияли довольством и уверенностью, несмотря на тяжёлую службу и строгость начальника.

Командующий войсками Московского военного округа Генерал от Кавалерии Плеве производя смотр полку перед лагерным сбором, отмечал в приказе:

" Пища была неудовлетворительная, исключая пулеметную команду ( Капитан Бутов). Щи жидковаты; большая часть взвешенных порций весила 20 и менее золотников (17-20). Встречались одиночныя порции в 24 золотника. Подобный порядок не допустим. По докладу Командира полка, для вкуса в щи кладется часть свинины, поэтому некоторые некоторые нижние чины получают свинину, другие говядину. Считаю это неправильным. Все нижние чины должны получать одинаковые порции, как по весу, так и по сорту мяса. Порции раздаются дежурным задолго до обеда, что неправильно."

Командующий после пробы щей на кухне пулеметной команды спросил у ее начальника:

— Ну, капитан, откройте секрет ваших щей?

— Меньше воды – больше еды, Ваше Высокопревосходительство.

— Это как же? – хмыкнул генерал.

Бутов четко, как на экзамене, доложил:

— Согласно пункта 5-го Приложения и пункта 11-го Положения о хозяйстве в роте, когда требуется приготовить пищу на обед и ужин, воды вливается в котел по 1 2/3 ведра воды на 10 человек, или 16 2/3 ведра на 100 человек. Достаточно семи ведер. ..

Полковник Яновскiй " затаил зуб" на капитана Бутова и ждал только повода избавиться от него.

Нечипорука разморило и он едва расслышал голос Микульцева:

— Ну куда тебя поперло?Сворачивай ! Сворачивай в балку, мать твою….!

Двуколка спустилась на дно балки, где было прохладнее. Трава, кустарник и деревья сохраняли зелень перволетья.

🐄 На прогалине среди кудрявого что-то чернело. Большая корова с белой сухощавой головой с загнутыми кверху рогами и белыми пежинами на боках и на спине. У ее сухощавых низких ног, на примятой траве лежали два теленка. Мать их заботливо вылизывала, тяжело поводя боками, глаза в черных пятнах – "очках" были налиты кровью… Видно, хоть не первотелка, но рождение двух телят было для нее мучительно. Людей и другой скотины поблизости не было.

— Вот повезло ! – воскликнул Нечипорук и вытащил со дна двуколки топор. Корова заметив в его руках сверкнувшую на солнце опасность, коротко утробно мукнула и отпрянула, пощатываясь от слабости.

— Господин унтер-офицер держите ее! Уйдет! – в отчаянии воскликнул артельшик…

— Ты что собрался делать? Молочка захотел ? – спросил Микульцев, ловко соскочил наземь и набросил поводья на луку. – Это ярославка, вишь какое вымя, ведерница…

Материнский инстинкт заставил ее вернутся к детям. Тихо промысла. Телята зашевелились, попытались встать, но силенок не было.

— Ах ты какая умница, лапушка, красулечка… – ласково приговаривая, Микульцев осторожно приближался к ней. Корова, услышав последнее насторожила мохнатые уши, шевельнула челестью.- Так ты Красуля ? Да…

Он ласково потрепал ее по гладкой шее.

— Ничипор, хлеба дай!

— Хліба ? – недоуменно переспросил ефрейтор и бросился к двуколке. – Сейчас! Сейчас!…

Он развязявая мешок и извлекая шестифунтовый каравай с каленой коркой, думал, что унтер хочет успокоить корову перед роковым ударом обухом в лоб. Прижав каравай к груди, ведя нож на себя, отвалил добрый кус, да присыпал его серой крупитчатой соли. Корова схрумкала его вмиг, благодарно лизнула шершавым, как щётка языком. Нечипорук обхватил рукой кривулину рога и сказал:

— Я или вы ее подержите?

— Зачем?

— Как зачем? Забьем, освежуем, мясо на приварок…

— С ума сошел, хохляцкая рожа! Воровать!? В дисциплинарный батальон захотел!

— Да, что я для себя?! Для наших, корова бесхозная… Пускай подохнет или зверьё задерёт? А так в дело и денежьку артельную сбережем! – деланно возмущался он, а потом вкрадчиво добавил, – А хотите, проведу по отчетному листу… Гроши пополам… Телятинку продадим собранскому содержателю, паны офицеры такое мяско уважают…

— Ах, ты морда. воровская! Погаными деньгами соблазнить хочешь, подлюка! На чужом хую в рай хочешь въехать? – ругался Микульцев.- У кого хочешь кормилицу украсть, может детишек малых обезболить?! Подлюга ты… Тьфу! Христопродавец!

— Да! Вам хорошо, у вас родитель богач, а я гол как сокол, на немцев батрачил, потом в депо гарь глотал за крохи… – канючил ефрейтор, пытаясь разжалобить унтера, а про себя проклинал его…

— Хватит ныть, сучий потрох! Грузи телят в двуколку и веди в поводу, а Красуля за ними пойдет…

Нечипорук погрузил телят голова к голове, грустно бросил:

— Один бичок..

…….. В селе Микульцев нашел бьющуюся в рыданииях хозяйку с черным вдовьем повойником на голове, рыдающую чумазую девчонку, хватающуюся за подол матери:

— Маменька, родимая, не надо!…

Малыш лет двух, в одной рубашке ковылял на кривых ноженках по двору заросшему спорышом. Пастух с медным рожком через плечо, стоя на коленях, без шапки, молил о прощении. Даже жарый петух, оставив на время своих разномастных подружек, наклонял то в одну, то другую сторону свой мясистый красный гребень. Глядел на эту суматоху и тревожно бормотал: " Ко-ко-ко-о-о…"

У Автора не хватает слов, чтобы описать ту радость, которую вызвало известие о находке Красули… Да ещё с прибытком! ❤️

​​

Во всю прыть устремились вперёд верховые : квартирьеры и конные ординарцы. Раздалась команда : "На пле-ЧО! Песенники, вперёд!". В три приема колонны батальонов ощетинились штыками винтовок, которые цевьём легли на левые плечи солдат. Лаем зашлись собаки, когда синий полк N-ской пехотной дивизии вошёл в село Ермаково, Козловского уезда Тамбовской губернии. Оно большое, почти двести дворов.

Роты заняли избы, сараи, повети над скотными дворами, а также дворы, где разбили ряды низких палаток. Штаб полка разместился в земской школе, где над резным крыльцом прикрепили синий флаг с оранжевым ромбом, в котором чернел N полка. В тени церковного сада разместили повозки немногочисленного обоза. Нижние чины были рады расположению в селе находившемся на тракте между Козловом и Шацком, в восемнадцати верстах от уездного города, близ Рязано-Уральской железной дороги. Тут они могли купить в лавках ситный, сахар, жирнобокую астраханскую селёдку и вяленую шамаю. Освоились на новом месте, вдоволь накупались в старице Лесного Воронежа, который убежал от нее, кривуля новым руслом. Их разделял полоса заливных лугов. Лишь в половодье сливались они, рождая сочные травы стеной, ужу не проползти. Радовались вольной воде солдаты. Стирались, купали упряжных и верховых лошадей. Охлюпкой, нагишом или в подштанниках, в радужных брызгах, с хохотом и гиканьем въезжали в воду. А вечером, когда свалила жара, облачившись в гимнастические рубахи и фасонисто сдвинув набок фуражки, солдаты группами ходили по улицам села, луща семечки и перебрасывались шутками-прибаутками. Сидели на завалинках. Мужики, рослые, плечистые и осанистые ( их предки были однодворцами, с копья вскормленные), работящие и ухватистые, впервые видевшие так много солдат с 1906 года, когда хлестал набат и зарево пожаров красило небо. Это полыхали разграбленные господские экономии. Видимо, не очень рады их приходу. Мужикам все это было не по нутру. С незапамятных времён, к чужакам всегда относятся с опаской. Земля у ермаковцев – чернозем, хоть на хлеб мажь, пашут плугами. У большинства дома -пятистенки, обшитые тесом, с затейливой резьбой наличников и карнизов. Крепкие хозяйства: лошади, коровы, овечки, птицы без счету. Гуси с весны дневали и ночевали на старице и лугах, а с холодами возвращались на дворы лётом, заполошно кегекая и тяжело взмахивая крылами. Некоторые держали пуховых ангорских коз. Бабы и девки вязали невесомые платки, которые целиком занимались в горсти и легко протаскивали через обручальное кольцо. Сытость и довольство. Артельщики сновали по дворам закупая провизию для ротных котлов. Цену торговались отчаянно. Красно-коричневая говядина шла по 8 -12 копеек фунт, масло русское – 40 коп., десяток яиц отдавали за гривенник, а молоко по 8 копеек за бутылку… Все, что было накоплено у ермаковцев к воскресному базару, сбыли в миг. Весть о том, что солдаты нашли и вернули корову с новорожденными телятами облетела все село:

— Вишь какие честные, могли бы прирезать и себе в котел…

— Да наш там был, козловский! – уверял пастух Евсей, истово крестясь, – Спаси Христос, отвёл беду!

— Эт хто такой?

— Да Микульцева сынок!

— Какой он ему сынок? Приемыш, покидыш… Но душа в нем есть, христианская. Это папашка евоный жадюга, норовит на грош пятаков сорвать, облапошить нашего брата! Креста на нем нет.

Иные бабы почему то плакали, прикладывая концы платков к глазам, любовно поглядывали на солдатиков, угощали их топленым молоком затянутым толстой, коричнево-румяной пенкой и пышными лепешками с хрустящей вздувшейся коркой. Топленое молоко, затянутое сверху, не хотело выливаться из горлачика и солдатики смешно прокалывали языками хрусткую, подгоревшую корочку.

— Дзякуй, пані… Выратуй вас Христос.

Жалость других к тебе вызывает в душе горький осадок. В пехотном полку люди были низкорослые, а вдобавок было много молодых солдат из Бельского уезда Гродненской губернии: белобрысых, узкогрудых, смешно дзекающих. Прибывшему в полк молодому солдату, выдаётся старое обмундирование, снятое с плеч уволенных в запас, сплошь и рядом составленное ротными портными из лоскутов разползшегося от ветхости. Побывавшее уже на плечах нескольких поколений солдат, это обмундирование составляет единственный костюм в казармах, на учениях и в городе. На молодого пригоняют по прибытии в роту и два-три комплекта нового, чистого обмундирования, но оно немедленно запрятывается в цейхгауз и надевается на него в дни смотров начальства. ( При увольнении в запас, мундиры отбирают, если увольнение в запас не происходит во время с 1 октября по 1 апреля.

Приказом по военному ведомству от 8 марта 1880 г. N67, второсрочная мундирная одежда считается безусловно собственностью не солдата лично, а частей войск. Тем же приказом к второсрочной одежде причислены так же башлыки, кителя, гимнастические рубахи. А пункт 5 предупреждал: " За растрату второсрочных вещей, хотя и не числящихся по табелям интендантства, подвергать нижних чинов ответственности по закону, как за растрату казённых вещей."

. Положением о вещевом довольствии войск, объявленном в приказе по военному ведомству 1890 г. N 8 установлено, что отпущенные на довольствие мундирные вещи, по выслуге сроков, составляют собственность частей, которые должны принимать меры, дабы на каждого нижнего чина имелось два комплекта выслуживших срок мундиров и шаровар и по одному комплекту шинелей и фуражек. Тем же положением установлено, что нижние чины, переводимые или увольняемые в запас и отпуск, снабжаются выслужившим срок обмундированием, вполне годным для совершения в нем передвижения.

В 1902 г. последовал приказ, согласно которому мундирная одежда должна быть вполне прочная и исправная, годная не только для передвижения, но и для дальнейшей носки в течение некоторого более или менее продолжительного времени.

Примечание автора.)

Их четыре месяца обучали солдатской науке, особенно усердствовали унтера из хохлов. Потом были изнурительные марши под палящим солнцем из Рязанской губернии в Тамбовскую. Они и вовсе их доконали. Вот и жалели таких. В глазах извечная бабья доброта к горемыкам сердешным… Кто побойчее, из великороссов и малороссов, второго года службы, пытались приволокнуться за молодицами, но чаще получали отпор:

— Верю всякому зверю, верю ужу, а тебе, милок, погожу…

Завязывались, конечно, и знакомства солдат с девками, разодевшимися по случаю прихода войск в яркие платья, цветные полушалки отсвечивающих на солнце. Манерно распустив концы полушалков, поглядывали на молодцов в зелено-серых рубахах, туго затянутых поясами с жаркими бляхами. Почти всех их охватила лихорадка любопытства, того особого деревенского любопытства, которое по силе можно сравнить только с приступами горячки. Попадались девицы в пышных причёсках, в сапожках на французском каблуке и узких юбках. Разряженные и развязные… Местные парни поглядывали на солдат исподлобья, словно царапали злобой.

Господа офицеры устроились с большими удобствами – в чистых избах крестьян. Некоторые из принципа, как сами выражались, находились в палатках. На взгорке, на околице, высился шатер офицерского собрания.

Солнце низило. От деревьев бежали удлиняясь размытые тени. Ещё один день кончался.

Вот уже солнце побагровело, раздуваясь будто от натуги. Белые стены церкви сияли на закате. Колокольня своим куполом-луковкой словно врезана в небо. Пропылило стадо, медленно и важно, помахивая хвостами, ступали коровы. И вскоре на дворах раздалось равномерное цвирканье молока в подойники, будто точат косу: жик…, жик…, жик.

Солнце скрылось, оставив узкую кровавую полоску. Жидкие сумерки опускались на село, ползли как туман, цеплялись за траву, кустарник, постепенно густея.

На большом крыльце одного из домов, в ожидании собранского ужина, сидело несколько офицеров. Они курили и оживлённо обменивались впечатлениями.

— Противно иной раз на походе… Тяжело и здорово достается, а пришел на дневку, устроился, отдохнул и опять чувствуешь себя бодро. Будто снова родился! – говорил высокий, сухощавый с рыжими, закрученными в колечки усами и маленькой эспаньолкой под нижней губой, капитан Щетинин. У него был тонкий, певучий голос с наклонностью к дисканту.

— Особенно приятен этот отдых, когда после дождливой погоды попадаешь в сухую, чистую квартиру, где все к твоим услугам: самоварчик, плита, чистая скатерть… – мечтательно рассуждал командующий ротою штабс-капитан Воробьев. – Вот, например, так, как мы здесь устроились…

— Симпатичные хозяева. Так предупредительны, особенно старик, дед хозяина. И к нижним чинам хорошо относится! Это не те, что под Рязанью. Там так и норовят, чтобы содрать с солдат, берут за все в три дорого, вечно лезут с жалобами, требуют денег за постой… Зло смотрят на нас, офицеров! – произнес коренастый, с пушистыми усами капитан Кажданов. – Это село, заметно сразу, редко видит солдат, потому так приветливы и гостеприимны…

— Да. .. Много, правда, виноваты наши нижние чины в том, что на них в некоторых деревнях плохо смотрят, избегают их. – заметил Щетинин. – Есть среди них прямо таки жулики, как, впрочем, в каждой среде. Эти канальи нисколько не считают предосудительным стянуть, например, с огорода картошку, залезть на яблоню… И не столько украсть яблок, сколько поломать, испортить. Все это, конечно, не может понравиться любому хозяину. Ну, он в следующий приход солдат, возможно даже вполне порядочных, уже неохотно пускает их в свои избы и cараи, ожидая какого либо с их стороны ущерба…

— Дисциплина во многом зависит от нас, господа! Следует помнить, каждый проступок нижнего чина не должен оставаться безнаказанным… – вмещался в разговор своих ротных, командир их батальона, сравнительно молодой, подполковник Кочанин.

— А ведь стоит только солдату переменить форменную одежду на вольную, вернуться в деревню, и он уже забывает как когда то сам, сокращал свой путь, топтал рожь-овес, будет возмущаться, ругаться и пойдет жаловаться, когда то же самое сделают с его полем. Таков уж русский человек- жалеет больше свое, а чужое добро для него безразлично ! – заметил Кажданов.

— Ну не скажите! – возразил Воробьев. – Вон из пулеметной команды нашли корову и двух телят – вернули хозяевам…

— Мы вот сейчас, господа, говорили о доброте наших крестьян к солдатам, когда они редко или впервые располагаются в их деревнях. – Щетинин глубоко затянулся папиросой и продолжил. – В большинстве случаев все же наш крестьянин относится к своему брату-солдату дружески, но зато наша интэлигенція, как приходилось наблюдать, не проявляет к ним добрых отношений… Смотрит на них сверху вниз, чуждается, сторониться!

Капитан выбросил папиросу в шайку с водой, которую хозяин предусмотрительно поставил у крыльца.

— Это явление весьма грустное: солдат, как защитник Царя и Родины, казалось, должен пользоваться уважением, сочувствием, вниманием не только деревенской массы, но и в обществе. Пришлось мне в прошлом году, на маневрах, стоять с ротой в небольшой деревушке Малеево. Рядом экономия некого Солоткевича. Мужики отнеслись к нам сердечно, заботливо предоставили свои избы, по дешёвой цене отпускали нижним чинам молоко, хлеб… Но на другой день все запасы истощились… И не мудренно, у меня в строю 64 ряда! ( * 128 чел. Авт.) Солдатики направились в экономию. Сей " помещик" держал коров и продавал молоко, масло и сыр в Рязани. Узнав, что управляющий продает солдатам молоко по той же цене как и в городе, приказал увеличить до 20 копеек за крынку! А солдату каждая копейка в походе дорога. .. Когда мне это доложил мой фельдфебель Рябух, хотел я было пойти объяснится с этим… Но, зная свой вспыльчивый характер, воздержался.

— Помещик не из жидов? – заметил кто-то из субалтернов.

— В том то и дело, что нет! Отставной, из кавалерийских офицеров… Должен понимать, какие у нижних чинов "капиталы"!

— Зря это они на молоко деньги тратят – только животы потом болят… Это встрял в разговор младший врач Петров. Худенький, бледный, весь в веснушках, как сорочье яйцо. Китель висел на нем, серебристая " рогожка" погон с тремя звездками коллежского секретаря потемнела.

— Хочется им иногда себя побаловать… – возразил Щетинин. – Надоедает одна и та же пища. У них селёдка, молоко и яйца – это считается редким удовольствием.

Желая сменить тему, штабс-капитан Воробьев высказал заветное:

— Хорошо бы сегодня махнуть в город, а завтра вернуться… Всего то чуть больше одиннадцати верст!

— А зачем дело стало? – поддержал его Кажданов.

—. Командир отправился туда… И приказал старшему штаб-офицеру ни под каким предлогом никого не увольнять отсюда. – сообщил подполковник Качанов.

— А как же сам то уехал? – задал нелепый вопрос доктор Петров.

— Командиру можно. Так уж изстари ведётся. – заметил, доселе молчавший, поручик Барбашев, субалтерн щетининской роты. – Говорят, несмотря на запрещение, двое из первого батальона изловчились уехать. Ведь всего в двух верстах полустанок, там некоторые пассажирские поезда останавливаются.

Он понизил голос почти до шёпота.

— Опасная вещь эта самоволка- вдруг нарвутся на командира. Крупная может выйти неприятность. Напрасно люди рискуют своим положением. – с сожалением заметил капитан Кажданов.

— Со скуки и не то выкинешь; да, наконец, все равно здесь нечего делать: сторожевка лишь завтра вечером выставляется. – ответил ему Барбашев.

Тут к нему обратился батальонный командир:

— Вы забываете, поручик, что необходим пример нижним чинам. А что получится, если мы наполовину разъедемся? И так нас, офицеров, на маневры вышло немного, некоторые как-то ухитрились устроиться.

Его слова вызвали живейший отклик у ротных командиров, другие офицеры и доктор помалкивали.

— Старицкий почти каждый год от маневров избавляется. То на воды едет, то отпуск берет, а теперь в какую то комиссию в Лебедяни пристроился! – негодовал Кажданов.

— А Голубев? Тоже редко бывает на маневрах. Ещё май, июнь он держится, а там, пользуясь тем, что он на войне был " сконфужен" под каким-то Хуй-дан-сяном получает отпуск. Конечно, если бы действительно серьезно пострадал, а то ведь всем нам известно, что его контузия одна прокламация: пуля где то там, в ста саженях пролетела. – смеясь говорил Щетинин.

— Ну, у него все таки есть смягчающие обстоятельства, а вот у капитана Старицкого, действительно, никаких причин нет, чтобы подряд три года избегать маневров! Молод, здоров, кровь с молоком… Это уж стыдно-с! – добавил подполковник Кочанов и продолжал рассуждать. – По моему, в лагерное время следует увольнять в отпуск по строгой очереди, а не по симпатиям, как в большинстве случаев у нас делается. Ведь лето каждому из нас дорого: хочется отдохнуть по человечески, пожить спокойной жизнью со своей семьёй, вдали от казарменной обстановки… Где ни будь на дачке поправить свое здоровье, нервы привести в порядок, поохотиться, половить рыбку…

— Так-то так, другой вот может быть, и не вполне здоров и врачи находят это, но у него как-то язык не поворачивается просить в лагерное время отпуск. Самолюбие не позволяет – вдруг командир плохо подумает о нем, как о служаке. Иной же, ловко умея подойти к командиру, убедит, что отпуск ему необходим, неотложно нужен; здоровье, мол этого требует. И своего добивается. А между тем вовсе ему отпуск не для поправки здоровья нужен, а просто боится на маневрах провалить, испортить себе репутацию хорошего ротного командира. – заметил Кажданов. Хорошо знавший его Щетинин, сразу понял, что тот имеет в виду самого себя и Старицкого. Он горячо поддержал старого товарища:

— Ещё потому нам отваливать от маневров вредно, что они для нас есть как-бы главная арена, на которой только и можем приобрести известный опыт, выработать в себе привычку командовать частью в обстановке боя, применить свои знания, способности. Мы и без того имеем мало полевой практики, а если будем избегать маневров, то совершенно не в состоянии будем правильно оценивать события на войне, будем теряться, суетиться без толку… Да, давно следует обратить внимание, в видах справедливости, на тех офицеров, которые систематически отвиливают от лагеря и маневров.

— Я думаю, господин полковник, хорошо бы было установить для каждого офицера, начиная от чина поручика или штабс-капитана, очередь увольнения в отпуск на летние месяцы. Может быть очередь каждому придет через три, четыре года, так то хорошо. Конечно, не желающий ехать в этом году, может воспользоваться своим правом в следующем. – высказал поручик Барбашев.

— Отчего же. Это было бы справедливо, а то действительно один из нас, более ловкий, пользуется отдыхом чуть не каждое лето, а другой за него несёт службу и из скромности не решается просить отпуска.

Прогуливаясь по селу, к крыльцу подошли несколько молодых офицеров в новых походных мундирах. Двое из них, помощник начальника пулеметной команды и начальник службы связи, имели на своих лакированных сапогах привязные шпоры, а в руках – стэки.

— Здравствуйте! Как, господа, устроились? – спросили они.

— Отлично, лучше нельзя. – ответил капитан Щетинин. – А вы как?

— Замечательно гостеприимная семья попалась: уступили нам свою хату, сами ушли в какую то старую жижину, халупу… Предлагали свои кровати, перины, но мы отказались. .. А какая у нашего, господа, хозяина дочка… Прэлесть! Дедов успел а нее влюбиться, так и не сводтит с нее глаз . – выдал своего товарища начальник службы связи поручик Голованов, вращая между пальцами правой руки стэк, весь в монограммах.

— Врёт он, безбожно врёт! Сам по пятам ходит, все любезности ей сыплет, даже конфектами угощал… – не признавался Дедов, довольно интересный юноша.В Рязани, он пользовался расположением своей квартирной хозяйки: молодой, смазливой жены старого мужа. Подпоручик заметил, что пышная брюнетка Надежда Федоровна к нему не равнодушна и дело сладилось. Эта связь ни к чему не обязывала и, по крайней мере, была удобна…

— Что-ж, это дело молодое! Когда то я и сам любил приволокнуться на маневрах, но, впрочем, не позволял себе, как разрешает теперешняя молодежь, чего либо особенное Да и вообще, надо быть осторожным: мало ли что в жизни бывает… А она молоденькая? – полюбопытствовать подполковник Кочанин.

— Лет семнадцать, совсем ребенок, но глазенки так и бегают. Видно приятно, что на нее все обращают внимание.

— Вы уж, господа, будьте паиньками, не обидьте девицу, – заметил капитан Щетинин.

— Что вы, Николай Николаевич, мы только так болтаем с ней, но, я уверен, никто из нас не позволет себе даже какой-либо грубый намёк сделать, – ответил подпоручик Дедов.

— Это похвально. Приятно слышать подобное от молодежи.

— А вы видели, господа, как некоторые девицы одеты? Будто в Петербурге находишься: в модных юбках, даже у одной с разрезом была. Факт! Это видно приезжие горничные. А духами так за версту несёт! – продолжал болтать поручик Голованов.

— А может и не горничные, а " желтобилетницы" или того хуже – " без…". Наградят триппером, в лучшем случае… Мне вас лечить. – съязвил доктор Петров.

— С нами всегда наш bon ami Monsieur Condom! – разсмеялся связист.

— Эх, хороша наша деревня, только жаль, что после завтра уйдем, – с сожалением сказал подпоручик Веселовский.

— А вам разве не надоело, не хотите домой? – спросил его штабс-капитан Воробьев.

— Я не прочь ещё проболтаться хоть две недели, чтобы только половина дневок были такими. Много впечатлений…

— Ведь он у нас, во-первых поэт, во-вторых – художник ! Вот и не тянет его в город. – вставил Голованов.

— И верно! Не люблю я города: пыль, духота, сутолока. То ли дело здесь – воздух, простор, простота!

— Одна поэзия, не так ли? – сказал Голованов. – Господа, обратите ваше внимание, вот идёт сюда в группе девиц, в голубом платье, справа… Удивительно нежный цвет лица и вообще славненькая…

— Вы кажется всех девиц уже знаете? Способный малый, что и говорить… Да, действительно, миленькая девушка, не похожая на деревенскую, – улыбаясь заметил подполковник Кочанин.

Офицеры принялись разглядывать проходивших мимо девиц. За ними следовали несколько подпрапорщиков, видно задумавших познакомиться с ними. Из-за шашек на плечевых портупеях, бело-зубчатых кокард на фуражек, защитных кителей с воротником-стойкой, из-за погон, на которых алое сукно едва угадывалось из-за золотистого галуна: вокруг погона, долевая нашивка звания да должностные поперечные- широкая фельдфебельская или три нашивки взводных… Их принимали за " их благородий", т.е офицеров. Невдомёк было им, что эти господа " нижние чины", только самые старшие. Увидя на крыльце золотистый отблеск портупей, погон и пуговиц, подпрапорщики перешли на строевой шаг, придерживая эфесы шашек, правые ладони бросили к козырькам фуражек, повернув головы.

— Мой, то молодец Рябух, каков! Тоже пристраивается. Жену дома оставил, а сам здесь амурничать собрался! – смеясь произнес Щетинин, заметя в группе своего фельдфебеля роты.

— Ведь нам, женатым, надо только семь мостов перейти, чтобы иметь право считать себя холостыми, а мы перешли куда больше… – сказал капитан Кажданов, сходя с крыльца.

— Ещё раз здравствуйте !

Он пожал руки Голованову и Дедову.

— Покажите мне вашу красавицу, любопытно взглянуть, с эстетической, так сказать, точки зрения…

— Э, так вот он куда метит! Не советую вам, господа, ее показывать Валерьяну Ивановичу! Он опасный мужчина! В былые времена это был первый ловелас и опасный конкурент. – стал уверять капитан Щетинин, также сходя с крыльца.

За ним спустились врач, подполковник Кочанин, поручик Барбашев.

— Это было давно, я и не помню когда это было. А теперь просто так, издали хочется взглянуть.

— А вот подожди, кончатся маневры, передам Людмиле Григорьевне про твои похождения…

— Можешь! Она не поверит… Ну так идём. Где вы живёте?

— Да ее, кажется, сейчас дома нет, -нерешительно заявил Голованов.

— Правда?

— Не знаю, но она собиралась гулять. .. – мялся поручик.

Со стороны собрания донёсся офицерский сигнал на ужин.

— Ну видно сегодня не судьба. Завтра приду к вам. А то, пожалуй, после ужина?

— Брось ты, старый хрен, мешать молодежи. Видишь, им не особенно это улыбается. – с иронией заметил Щетинин.

— Что вы, Николай Николаевич, наоборот, нам очень приятно быть в общества Валерьяна Ивановича… Но только скоро теперь темнеет, лучше действительно завтра, – ответил Голованов.

— Идём тогда все в собрание, организуем маленькую закусочку, немножко водочки… Согласны? Завтра ведь опять отдыхаем, – предложил капитан Кажданов.

Все согласились за исключением командира батальона, которому нужно было писать о действиях на последнем маневре.

Продолжая оживлённо болтать, компания двигалась по дороге к собранию.

……. 5.08. 2022 г., 3:01.