Настюшка и колодезный чёрт

— Да побоишься ведь, Гаврюша! – звонко рассмеялась Настенька, поправляя венок из ромашек на своих волосах – Вот ей-богу не поверю, что сможешь!

Разгоряченный жаром в сердце и чреслах Гаврила продолжал гнуть свое, топая лаптем по прибрежной траве.

— Да ради тебя, да я… Эх! – залихватски махнул он рукой, рассекая тепло чудного июльского вечера – Да ради тебя, я не только цветок дивный раздобуду, я ещё и круголя дам по темной чаще! До самого утра по лесу буду бродить!

— В бесовскую-то ночь! – хихикнула Настюша.

– В бесовскую, на Купалу! – упирался Гаврила, стоя перед ней в холщовой рубахе нараспашку, да с расшитым воротничком.

Ростом высок, плечами широк, лицом и копной волос светел как ясный сокол.

Корня его Настенка ещё не видала, поскольку полюбовные утехи всё откладывались. То она скапризничает, то Гаврила засмущается в самый момент.

Так и любились бывало поцелуями у речки, до самой утренней дымки, и последних проблесков звезд.

Утром придет Настюша домой, в сеновал спрячется, и сидит там тихо, покамест маменька Буренку доит. Как мамка выйдет из хлева, ведро поставит посередь двора, а сама к поросю пойдет, так Настенька в дом шмыгнет мышкой и в койку, на перину, да под одеяло.

— Настенька! Умница моя, вставай! – зовет мамка со двора, как даст борову отрубей распаренных.

— Иду, маменька! – выбегает Настя из дому прохладным утром, шлепая лаптями по крылечку.

— Сходи на колодец, с коромыслом, баню истопим сегодня – просит маменька и поучает – В колодец не смотрись подолгу, а ты выскочит черт, за косу тебя схватит, да отлюбит по-черному!

— А пусть и отлюбит! – со смехом подхватывала коромысло Настюшка и ведра – Умаялась уже в девках ходить! – звонко смеялась она, шлепая по утренней росе, навстречу бескрайним просторам.

Ростом Настенька невысока была, но кругла собой и формами пышна. Кроме косы до зада, могла и грудями белыми, сочными похвастать. А соски на них лежали, ну будто с клубники капельки упали в сметану.

Пониже спины, там, где косу бывало меж половинок зажмет по неловкости, тоже было что показать. Две сдобы покачивались при ходьбе, теплые и круглые как свежий хлеб.

С шуткой на уме, и с улыбкой на рубиновых губках, Настюшка бросала коромысло и ведра у колодца, а сама вниз глядь.

— У! – с опаской звала она, и склоняла свое румяное личико набок, вслушиваясь в эхо.

— У! – отвечал ей «чёрт» из колодца.

Настюшка бывало на край колодца бревенчатого сядет, платье за подол поднимет, и груди свои тяжелые вниз свесит. Покачает ими, покрутит на темным зеркалом воды.

Замрет, улыбнется и глядит хитро.

Ждет, когда черт за титьку ухватит.

Она уж и косу вниз бросала, и мохнаткой над колодцем сидела, задравши платье над нежным голым задом.

Но ведь так и не пришел нечистый, косу девичью на ручищу свою не намотал, и Настюшку не отлюбил рьяно.

«Все это байки маменькины были и выдумки. У неё самой, у мамки-то, тоже ведь мужика давно не было, вот и выдумывает!» – так Настена порешила, как подросла.

Перестав мечтать о том, как её жарко покроет колодезный черт, стала Настюшка к мужикам, да молодцам присматриваться.

Было таких в деревне всего трое. Никита – двадцати восьми годиков, Демьян сорока годов, и Гаврилушка красавец.

Погуляла Настюшка сначала с Никитой при луне. После сенокоса вместе стога метали, умаялись, употели и рядом на сеновал бухнулись. Во рту соломинки, руки за голову, в глазах звезды небесные поблескивают.

Красиво лежали, красиво молчали, а потом поднялся Никитушка с сеновала и всё наперекосяк пошло. Шнурок на штанах своих холщовых он значится развязал, елду свою достал и к лицу Настеньки поднес.

— Отведай устами! – говорит.

А Настенька смотрит, то на корягу эту кривую со свеклой здоровенной на оконцовье, то в глаза Никиткины и говорит.

— Сырую?

Тут Никитушка засмущался, елду свою припрятал и уйти поспешил. Так с тех пор глаза отводит, и от Настены дальше держится, а ведь уж почти год минул, с сенокоса-то того.

Так Настюшка и ходила непокрытая ещё год, и в мечтаниях своих снова к колодцу начала хаживать, сиськи черту показывать.

Стояла раз под полнолунием, как обычно задравши подол и голым задом к колодцу, как вдруг, слышит всплеск тихий. Будто камушек в водицу плюхнулся.

Заколотилось Настино сердечко бешено, по румяным щечкам жар пошел. Смяла она мякоть грудей своих и сосочки между пальцев стиснула. Крадется стало быть, черт-то окаянный!

Зажмурилась она, воздуха ротиком хапнула и застыла, думая о том, как ей в мохнатку сейчас елду со свеклой пихнут. Да не простую, а бесовскую!

— Сдобушку растяни ручками в стороны! – вдруг раздался хриплый, прерывистый от наяривания рукой, шепот – Не видать подружку твою, да ещё и по темени такой!

— Хааа… – потрясенно выдохнула Настя, распахнув рубины губок и длинные реснички – Явилси!

— Туточки я милая – бормотал загадочный шепот – Тууууточки… У меня купец, у тебя товар, покажи лицом шаньгу-то! Приценюсь!

Настюшка себя торопливо за сдобные булочки схватила, и в стороны их развела. Спину выгнула как кошка по весне, и мохнатку так растопырила, что внутрь аж задуло ночною прохладой.

— Угодно ли такую, милый чертушка? – с трепетом спросила она, и прислушалась, с надеждой зыркая голубыми глазками в ночь.

— А что ж у тебя, девица милая, шаньга-то порожняя? Пороли уж тебя в неё, али как? – снова прошептал «черт» под пошлепывание рукой по своим мохнатым причиндалам.

— А это я, чертушка, в бане, черенок от ухвата себе ненароком запихала! – испугавшись, что черт не прилюбит порченую, рассказала она правду – Подмывалась, и дюже сладко в животике стало! Я ухват-то взяла, а руки сами повели его, да и черенок в мохнатку впихнули. Как будто одурманена была!

— То банный дурман был! – согласился «черт» – Ему любой подвластен! Раз как-то мылся я со старостой нашим Емелей, парил его парил, не сдержался, и в жопу его отпорол!

Вскрикнув, Настюшка сдобу свою опустила, подол одернула и обернулась. Так и есть Демьян за колодцем укрылся, и корень свой точит!

— Загнал я в его дупло трухлявое, стало быть, вместе с яйцами! – продолжал невозмутимо глаголить Демьян – А тут бабка его глядь в оконце, и в истерику! Староста вроде как заорал сначала, а потом черный ход его сжался. Вроде как в клещи меня взял, поняла? – уточнил Демьян из темноты.

— Стыд-то какой! – ахнула Настенька, краснея будто клубничка.

— Замок у нас собачий случился! – вздохнул мужик, погружаясь в воспоминания – Бабка в баню вбежала, увидала срам этот, и давай охаживать Емельяна ухватом! Он с полатей вскочил, бежать враскоряку, а мои муди в нем зажаты. Поняла?

— Батюююшкиии! – став совсем уж пунцовой, ахнула Настюшка и закрыла лицо руками.

— Емельян во двор рванул, бежит, и меня за собой волоком тащит! – продолжал Демьян – А бабка егошняя, меня куда попало кочергой лупит! Поняла?

— Ты опять тут шастаешь, сумасброд окаянный?! – раздалось со стороны Настиного дома, и на задворки с граблями выскочила её маменька, Анна. Набирая ход, маменька бежала к колодцу, размахивая черенком, и явно собираясь оходить им Демьяна по горбу – А ну, пошел вон! Не дам мне девку испортить, гад, позорник такой, мужеложец!

— Аннушка, да я с добром же! – рванул через огороды Демьян.

— Я тебе покажу, добро! Такое добро покажу! – продолжала преследование Настина маменька – Никитку в зад отпорол, Емельяна тоже, упокой его душу!

— Аннушка! Аннушка! Ой! – прикрикивал мужеложец, подскакивая на кочках и ударах черенка.

Вот с той ночи, как прояснилось, что Демьян мужеложец, осталась у Настеньки надежда только что на Гаврилу, да на Никиту Демьяном подпорченного.

Только и Никитку с тез пор будто бес одолел какой. Напасть на него душевная нашла! Спешит бывает Настюша из лесу домой, или с сенокоса, глядь, а на пути Никита стоит, и главное в мешковину замотан.

Подойдет к нему Настенька, а он сукно распахнёт, стыд обнажит свой! И говорит!

– ПОДИВИСЬ!

Ахнет Настюша, и прочь бежит от его елды, кривой, да свекольной на конце.

Вот и остался Гаврилушка только. А перед ним Настенька, любовь молодца почуяв, повыеживаться решила, да испытаний ему разных дать, как в старых сказках.

Вот и пришел вечер, перед ночью на Купалу…

— Да побоишься ведь, Гаврюша! – звонко рассмеялась Настенька, поправляя венок из ромашек на своих волосах – Вот ей-богу не поверю, что сможешь!

Разгоряченный жаром в сердце и чреслах Гаврила продолжал гнуть свое, топая лаптем по прибрежной траве.

– Да ради тебя, да я… Эх! – залихватски махнул он рукой, рассекая тепло чудного июльского вечера – Да ради тебя, я не только цветок дивный раздобуду, я ещё и круголя дам по темной чаще! До самого утра по лесу буду бродить!

— В бесовскую-то ночь?! – хихикнула Настюша.

— В бесовскую, на Купалу! – упирался Гаврила, стоя перед ней в холщовой рубахе нараспашку, да с расшитым воротничком.

Так вот кичась, да бахвалясь и двинулся Гаврила в опасный путь.

Не прознал он о том, что разговор их и Никита слыхал, и Демьян мужеложец и маменька Настюшкина. И двинули они все следом за молодцем, да у каждого свое на уме было.

Демьян отпороть хотел Гаврилу, и замкнуть порочный круг, закрыть свой древний гештальт, так сказать.

Никита «подивить» хотел его корнем свекольным, а маменька Настина…

Мужика она хотела.

Только не решалась напрямки-то подойти, видела, что дочка сохнет по Гаврюше. С Демьяном не с руки ей было, потому как он только с черного хода заходил. Никита всё одно твердил.

— Коснись перстом!

Аннушка коснулась разок, а тот и излился тут же на травку, на осоку зеленую. Мешковину запахнул и убежал, а она так и осталась голой стоять на тропинке. Платье надела, вздохнула горько, и кабачком молодым себя дома отлюбила!

Но в эту ночь, насмотревшись из-за ив плакучих на то как жарко Настенька с Гаврилой устами смыкается. Наслушавшись его речей горячих, да повидав взгляд задорный, шибко Аннушка промокла, да так, что по платью пятно темное расползлось, будто в луже сидела.

"Кабачок тут уже не поможет. Надобно, чтобы он корень в меня пустил!" – так порешила Анна, и поразмыслив немного, придумала хитрый план.

Едва Гаврилушка с берега ушел, побежала она следом, платье на ходу сбросила, и нагая осталась. Обежала наперед, чтобы на пути у молодца оказаться, и на дерево полезла без одежи, чтобы на ветку сесть, и берегиней притвориться.

Верила она в то, что в такую ночь дивную, поверит молодец, что деву лесную повстречал. Отлюбит, да уйдет дале. И Аннушке хорошо, и Настюша не узнает, и Гаврила не при чем, вроде как околдованным любился.

Только вот Аннушка женщиной была пышнотелой, с грудями как вымя, да задом, что подушки, и взобраться на березку ей непросто было.

В первый раз упала с березки, во второй, да и в третий не свезло. Да так не свезло, что ударилась она головой, и чувств лишилась!

Влетела она головой в рыхлую землицу приболотную, да так и осталась лежать к верху задом. А груди ей на лицо упали, и не видать его стало.

Идет мимо Гаврюша, смотрит телеса лежат. И думает – вот они чудеса начались!

— Дальше не пройти тебе! – послышался шепот из лесу – Коли не отлюбишь Лесную Жопу, то быть беде! Заплутаешь, заблудишься, и отпорют тебя аки девицу!

А то Настенька ему на помощь шла, видела она издали как Демьян с дубиной в руках крадется по другую сторону тропы. Оглушить хочет Гаврюшу, и гештальт закрыть.

Только вот не знала Настюша, что Жопа это маменькина, и оттого помочь не спешила родительнице!

Скрепя сердце, девица решилась милого от беды сберечь, и у Демьяна охоту отвадить видом любови натуральной.

Поглядел Гаврила молодец на сдобные округлости, да и плюнул промеж них от души.

— Дубинушка зеленая, сама пойдет! – молвил он, корень свой достал и промеж подушек «Лесной Жопы» пристроил его. Пышности ручищами ухватил, и давай любить, да телеса из земли торчащие колыхать.

И вдруг слышит, будто из-под земли вопрос: Кто меня прилюбил?! Кто корень в меня пустил?!

— Гаврила это! Из Околицы! – отвечает молодец – А ты кто будешь?! – молвил он, продолжая хлопать мудями по телесам.

— Берегиня я! – отвечал ему сдавленный и постанывающий подземный голос.

— Явись! – говорит ей Гаврюша – Отлюблю и тебя, после Жопы Лесной!

Тут заторопился Гаврила, быстрее двигаться стал, и Жопа заохала, застонала, а потом фонтан живой воды в темные своды бора выпустила!

Опали струи как роса утренняя, подивился на это чудо Гаврила, и корень свой убрал.

Дальше шагает.

Филин ухает. Шорохи кругом, рычание невиданных зверей. А где-то, далеко впереди, светится будто звезда папоротник цветущий!

Диву дается Гаврила, и всё глубже уходит в колдовские тени!

Продолжим эту историю, или нет?))) Пишите в комментариях!

Спасибо за интерес к моему творчеству!

Крепкого вам здоровья, любви и добра!)

❤️❤️❤️Спасибо❤️❤️❤️

Кстати, пишу на заказ: mary.divyne@mail.ru (только по делу)