Наталья Пантюшкевич, или новогодний подарок

Злые языки говорили про нее, что она – полячка. Еще более злые, что еврейка.

Вот уже почти пять месяцев, как Вовка Макаров после окончания вуза работал на кафедре «Методы и средства исследований», и перезнакомился со всеми ее членами. И доцентами, и ассистентами, и прочими сотрудниками помельче, такими же инженерами, как и он. С некоторыми Вовка сошелся поближе, пил с ними чай, ходил в столовую, болтал в курилке. А еще на кафедре было много женского пола: замужних преподавательниц, «холостых» инженерш и совсем юных лаборанток. Заведующий кафедрой, величественный, как памятник самому себе, седовласый профессор Алексей Егорович Савостин про них так и говорил: «Наш цветник!» и любил пить чай в этом «цветнике».

Свою трудовую деятельность Макаров начал с того, что занял чужой стол. В августе, когда все еще были в отпусках, он вышел на работу по просьбе профессора и просто сел, где ему понравилось. А понравилось ему место у окна. В сентябре, когда у студентов начались занятия, и основная масса сотрудников вышла на работу, оказалось, что за этим столом работает Наталья Пантюшкевич, рослая нескладная дама лет двадцати пяти. Она так и сказала вместо «здрассте»: «А это стол мой!». Вовка не стал спорить и тут же, взяв томик Фейхтвангера, переехал за другой, свободный, но от окна далекий. Так они и познакомились. Примерно через полчаса дама перестала дуться и сказала:

— Меня Наташей зовут! А тебя?

Вовка отложил книгу, и встал.

— Владимир Макаров, инженер-механик.

При этом он щелкнул каблуками и коротко поклонился.

Наташа удивленно распахнула глаза:

— Ладно, садись рядом, поболтаем!

Оказывается, она, зная польский язык, этим летом водила экскурсии по Москве в рамках кинофестиваля, и общалась с Даниэлем Ольбрыхским, Станиславом Микульским и Ежи Штуром. Ха, а Вовка знал по-польски только что «Польска не сгинева», «Пся крёвь» и «Пся вяра». Все…. В подтверждение вышесказанного она показала несколько фотографий с перечисленными актерами, где она, в белом сарафане, вдохновенно размахивая рукой, показывает полякам на московские красоты. Вовка тут же отметил, что под мышками у нее растут целые кусты черных волос и тут же предположил, что такие же волосы растут и ниже. Это предположение его так взбодрило, что Макарову пришлось прикрыть причинное место несчастным Фейхтвангером.

У Наташи, по Вовкиному мнению, был один существенный недостаток. Она была выше его ростом где-то сантиметров на пять, и поэтому сутулилась, а ее груди, и без того небольшие, казались еще меньше. А так, ничего, конечно, и ей Макаров охотно вдул по самые помидоры.

Первые месяцы работы на кафедре пролетели незаметно, и на горизонте забрезжил Новый Год. Макаров пришел на работу в хорошем настроении, потому что по всему городу открылись елочные базары, а это его всегда возбуждало. В хорошем смысле. А Наташа, наоборот, была, как некрасовская нескошенная полоска. Она сидела за столом, положив на руки измученную перманентом голову, и смотрела на него грустными, как у побитой собаки, глазами. Вовка умеренно громко поздоровался, а в ответ услышал:

— Замуж хочу. Родить хочу…

Вовка тут же ответил:

— Насчет первого не уверен, а насчет второго…. В любое время, и в любом месте!

Она улыбнулась, показав тронутые кариесом резцы, а Макаров улыбнулся в ответ, показав «вампирские» клыки.

Наташа улыбнулась еще шире и сказала:

— Сегодня не могу, у меня менструации, а вот завтра…. Очень может быть!

И занялась изучением статистики по испытаниям на разрыв текстильных образцов, полученных накануне из Лейпцига.

Вовка время от времени изучал ее, как объект вожделения, и нашел в ней много приятностей. Так, толстые шерстяные колготки можно спустить (слов-то какое славное – «спустить»!), темно-серые панталоны и вовсе снять, а сапоги и желтая кофточка не помешают. Завтра, так завтра! Только вот интересно, у нее волосы между ног кудрявые или прямые, длинные или короткие, матовые, как на голове и в подмышках или с отливом? С такими, примерно, мыслями, он ехал домой, ужинал и лег спать. Сильно мешал торчавший член, и чтобы уснуть, пришлось сесть в одинокой постели и вкусно, совсем как в юности, спустить на дубовый паркетный пол. Макаров сейчас девушки не имел, его Марина неожиданно вышла замуж за зубного техника, другая Марина жила в Рязани, где «грибы с глазами», а глуповато-восторженная и нежадная на «посношаться» Ирка – в Серпухове. Так что за вечер не обернешься. Он улыбнулся «грибам с глазами» и сладко уснул…

Хмурым декабрьским утром Макаров бодро поднялся, сделал несколько физических упражнений и, с аппетитом позавтракав, устремился на работу, где, предположительно, ожидала его похотливая самка по имени Наташа. Так оно и было, только «самка», сидя за столом, всхлипывала, а заведующий кафедрой гладил ее по широкой спине вдоль позвоночника и успокаивал словами: «Ну, что же делать, если мест нет!». Вовка вежливо поздоровался, Алексей Егорович посмотрел на него зверем и ушел на Ученый Совет. А Наташа продолжала всхлипывать.

— Ты знаешь, Вовка, этот извращенец как-то предложил мне пожалеть его по-женски. Я и согласилась. Он в прошлом году схоронил жену, сидел на тахте, ссутулившись, как старый ворон, я и пожалела. Он оказался молодцом, и сразу продырявил меня сзади, как кобель сучку, а ведь я девушкой была. А теперь – «мест нет»! Ненавижу!

К обеду ей полегчало, она перестала сопеть и сморкаться в образцы тканей, и Макаров осторожно напомнил Наташе о «соглашении».

— Конечно, конечно! – поспешно сказала Наташа, глядя на осеменителя красными, как у крольчихи, глазами. – Только у меня менструации еще не кончились.

Погружать член в менструальное болото Вовке совершенно не хотелось, и он намекнул о переносе детородного сношения, тем более никакого зачатия в неблагоприятные дни и быть не могло, но Наташа коротко сказала одно лишь слово: «Отсосон», и Макаров решил утешиться хотя бы этим, тем более, что отсосона ему еще не делал. Но ближе к вечеру Наташа пришла из туалета и показала ему девственно чистую прокладку.

— Кончились! Трахаемся по полной!

А после восемнадцати ноль-ноль она еще раз сходила в туалет и вернулась с полной полиэтиленовой сумкой с надписью «Poland» и в рабочем синем халате, застегнутом на все пуговицы. Показала Вовке сумку и сказала таинственным полушепотом: «Вот, все сняла!».

— Значит, ты там голая?

— Да. А ты?

У Вовки были замечательные фланелевые черные брюки, купленные по случаю в спецмагазине. Там же он приобрел и широкий флотский ремень, а все вместе позволяло справлять малую нужду, не снимая брюк, а лишь откинув широкий клапан, который держался на пяти пуговицах, четырех по бокам и одной посередине. Теперь же этот «капот» требовал немедленного отстегивания, потому что тяготил Вовкин «белый клык» одним своим наличием.

Тогда Макаров встал и мужественным жестом откинул капот, явив Наташкиному взору горб из сатиновых трусов и подпиравшего плотную ткань члена.

— А дальше? – спросила Наташа и расстегнула две пуговицы сверху своего халата.

Надо сказать, что грудь ее на вид была неинтересная. Каждую из сисек Вовка легко бы мог накрыть руками, что он и сделал, почувствовав, как в его ладони уперлись твердые и черные, словно из каменного угля, соски. А она стянула с него трусы! А он расстегнул на халате остальные пуговицы, узрев густейшую черную поросль внизу круглого живота! А она задрав на нем байковую рубаху и майку, пощипала его соски! От такой нежности у Макарова перехватило дыхание, а в головке цвета спелой сливы загорелся огонек скорой «кончины».

У каждой женщины есть чувство того, что ее мужчина скоро кончит. Во всяком случае, должно быть! Было оно и у Наташи. Потому что она повернулась к нему синей сатиновой спиной, подняв подол халата к пояснице и показав Вовке розовый зад. Вовка руками раздвинул круглые ягодицы, заметил крошечную коричневую звездочку ануса и обратил внимание на пышный мех между ног, похожий на норковую шапку «Пирожок». В это меховое изделие и углубился Вовка Макаров в поиске вожделенной дырки. Волос было так много, что они не помещались между ног и выбегали на полные бедра. Член скользил по влажным кудряшкам, слепо тычась в чащу, как заблудившийся пионер в лесу возле лагеря, и никак не мог найти теплую пещерку. И тогда инженер Макаров применил органолептический метод, а попросту нагнул Наталью, почти сложив ее пополам, и полез в лохматку рукой, почти не надеясь на успех. Но тут, видимо, Купидон направил Вовкину длань, и он нащупал маленькие и тонкие губки, которые язык не поворачивался назвать большими. «Правда, они прелестны?», – спросила Наталья, подрагивая голосом откуда-то снизу и подметая перманентом пыльный пол. Макаров ничего не ответил, потому что он направлял свое «веретено» в Наташкино лоно по руке. «И, е-ха!». – выкрикнул Вовка, потому что попал!

— Ох! Велика ты, палка Мономаха! – ответила ему пронзенная мадам Пантюшкевич, потому что ее причиндалы завернулись внутрь узкой норки влагалища вместе с волосами.

А Вовке стало приятно вдвойне, потому что Наташкино влагалище изнутри было покрыто буграми и впадинами, как труба пылесоса, и, еще, потому что его назвали Мономахом.

— Крещу тебя, женщина, в матери! – запел Макаров, как диакон, густым басом и бешено задвигался внутри, надо думать, вожделевшей его члена дамы. Гофра ее «трубки» словно звучала, сотрясаясь, и говорила: «Дыр-дыр!». Разумеется, эта сладкая пытка «стиральной доской» не могла продолжаться долго, и Вовка припал к ее заду, сопя и тяжело дыша. Его детородная жидкость полилась толчками в ее маленькое влагалище. Все, первый пошел!

Когда Вовкин член перестал дергаться, Наташа согнала осеменителя со своей спины и, схватив большой кусок ваты, тщательно вытерла промежность и натянула панталоны.

— Так, Вовик, я посижу еще, а ты, если хочешь, иди.

Ну, Вовик и пошел.

— А ты ничего! – со вздохом сказала Наталья. – Ух, натер!

— Так до завтра?

Наташа, не отвечая, кивнула. Видимо, она представляла, как Вовкин сперматозоид сливается в экстазе с ее яйцеклеткой…

До тридцатого декабря Макаров исправно совокупился с Натальей каждый вечер, заставил ее тщательно выбрить подмышки и между ног и даже привык к ее своеобразному телу и рассказам про поляков, но однажды морозным солнечным утром, едва он переступил порог лаборатории, она налетела на него вихрем, обняла и расцеловала.

— У меня задержка! – радостно сообщила она, сияя как двухсотваттная лампочка.

— И что это значит? – осторожно поинтересовался Макаров, снимая пальто.

— А это значит, что я – беременна, и трахаться мы больше не будем.

— Жаль. А то еще разок чпокнемся для верности?

— Врачи не рекомендуют. Может быть выкидыш.

— Ладно. Тогда альтернативно?

— То есть?

— Ну, там в жопу, или отсосать?

— Так и знала, извращенец! Пойду ставить клизму…

До вечера Наташа ходила в туалет раз пять, прочищая задний проход. А Вовка каждый раз напевал ей в розовое ушко:

— Какая разница, что в рот, что в задницу!

— А она ему отвечала:

— Что-то срать я стала жидко. Не пора ль закрыть калитку?

Закрывать «калитку» они решили, как всегда, после восемнадцати ноль-ноль. Процедура раздевания в туалете до халата дополнилась смазыванием Вовкиного члена душистым вазелином из маленькой круглой баночки. Наташа собственноручно прошлась пальцами от синей головки до основания члена, обильно сдобрив Макаровский «таран» и основательно взбодрив его и, наконец, привычно стала «раком», раздвинув ягодицы обеими руками.

— Ну?

«Снегопад, снегопад, если женщина просит…», – вспомнил Вовка популярную песню и вдвинул головку в очень узкий анус. Наташа крякнула, как утка под селезнем:

— Это тебе бонус! – сдавленно сказала она.

И замерла в ожидании.

— Не больно, Натуль? – ласково спросил Макаров.

— Так, терпимо… ты шевелись, давай! Только медленно!

Очень узкое анальное отверстие больно сдавило основание головки.

— Расслабься, Натусь!

— Как ты меня назвал? Как?

— Натуся, а что? Не надо?

— Меня так в детстве мама называла: Туся-Натуся! – сказала Наташа и расслабила анальное отверстие, видимо, вспомнив, как хорошо ей было в детстве на горшке.

Ну, а Вовка задвинул член ей в жопу до самого поворота, застыв на пяток секунд, давая привыкнуть Тусе к распирающему ее прямую кишку толстому куску дерьма в виде большого члена.

(Продолжение следует)