Наташкина улыбка. Глава четвёртая

Глава четвёртая. Наташкина подруга.

Как и куда мы ехали я не отследил вообще – вечерняя Москва слилась для меня в какой-то невнятный хоровод огней… Перед глазами стояло другое. Когда Пашка вышел и открыл смутно знакомые ворота, я с трудом вспомнил – дача. Их с Галкой дача. Генеральская. "Галкино наследство" – как любил шутить Пашка.

Машину он бросил прямо во дворе, провёл меня на кухню, и пока я безучастно сидел, глядя в одну точку, быстро соорудил бутерброды с колбасой.

— Ешь. А то хреново будет…

Есть не хотелось. Хотелось забыть всё, и никогда не вспоминать.

— Лучше водки дай…

— Хрен тебе, а не водки. Забыть хочешь? Не выйдет! Любишь кататься – люби и саночки возить…

— Какие саночки??

— А такие. Знаешь, зачем я тебе Наташку сдал? И зачем позволил увидеть всё это?

Я молча смотрел на него.

— Затем, что мне не всё равно, что с вами будет! Что дальше будет!

— Пашка… Ты не понимаешь, что ли, что после такого никакого… дальше у нас уже не будет!? Какое, блин, дальше!? Как я теперь в глаза ей смотреть-то буду!? Зачем ты мне вообще об этом сказал!?

— А ты что, предпочёл бы ничего не знать? Спокойно жить, пока у тебя за спиной нормальная, хорошая баба превращалась бы в конченую блядь!? Ты такого будущего для Натки хотел бы!?

— Чё!? А сейчас она кто!? После… этого!? Кто она, а!? – я чувствовал, что ору – боль и обида, только боль и обида наполняли меня… Я не мог, не хотел об этом думать, но перед глазами всё ещё мелькали волосатые, потные, безобразно и яростно дергающиеся мужские задницы, распахнутый наташкин рот, и где-то на задворках всего этого – ёе животные, протяжные стоны, когда она кончала…

— Пока ещё – твоя Наташка.- голос его был тихим, но твёрдым.

— Да ты-то откуда… Ты почём знаешь!? Может она уже… давно!!! – слова ядовитыми брызгами срывались с губ…

— О том, давно или не давно тебе надо спрашивать не меня.

— А кого!? Её!? Так она соврёт – недорого возьмёт, как соврала мне, что поедет к маме! Может, она меня давно обманывает!!! Блять!!!

Мой кулак въехал в стену. Боль отрезвила. Мысли множились, роились, жалили, как злые осы… Голова пошла кругом. Мучительно захотелось выпить.

— Паш… А у тебя тут нет ничего? – я выразительно показал на шее.

— Нет. Вообще ничего. И в округе купить негде. Прикинь, какая незадача!? – криво усмехнулся он.

— Блиин…

— Вот те и "блииин". Тебе просохнуть надо, чтобы соображать нормально. Чтобы ты вспомнить мог…

— Я забыть об этом хочу!!!

— Да не об этом… О вашей жизни до. О чём говорили, что делали… Но больше всего – чего не делали. Ты не делал. – подчеркнул Пашка, пристально глядя мне в глаза.

— И чего же я такого не делал!? – мой сарказм можно было черпать вёдрами.

— Ну, не знаю…- задумчиво протянул Пашка. – Может, того, чего хотят женщины?

— И чего же они… – завёлся я, но осёкся, когда ответ сам собой возник в мозгу. Неприятный ответ. "Давай, расскажи ему как ты выматывался на работе" – холодно, чуть ли не по слогам произнёс внутренний голос. "Пошёл ты" – огрызнулся я в ответ. "Я – это ты. Я никуда не уйду. И ты не уйдёшь – от меня. И от себя – тоже" – голос замолк. Крыть было нечем – прогон про непосильную загрузку и трудовые подвиги Пашке не прокатит. Он прекрасно знал все расклады и специфику карьерного продвижения – по его рассказам у них, партийцев, ещё похлёще… Да и я от него ничего не таил – всё таки, он наше министерство курировал, хоть и по партийной линии…

Пашка, наблюдавший за мной всё это время, видимо, пришёл к такому же выводу. Потому что очень мягко спросил:

— Скажи, Петя: а почему ты решил, что Наташка не сможет понять, в какой жопе мы с тобой проводим наши дни, когда приходим на работу?

— Но…

— Можешь не отвечать. Мне. Ты только себе ответь – и честно, ладно?

— Да я тебе и сейчас отвечу, сразу! – вскинулся я. – Потому что я знаю её отношение ко всем алкоголикам и любителям выпить – в частности… Она меня просто не поняла бы!

— Да ты что!? – вдруг заорал Пашка. – А думаешь, то, что она придумала себе – лучше? Нет, правда – лучше!? Ты что думаешь, что твоей бабе делать нечего, кроме как тебе нервы мотать? Что это у неё от скуки развлечение такое!? Ты мне сколько раз говорил – она подозревала, что у тебя там, – Пашка яростно ткнул пальцем в сторону города – любовница!? А!? Я со счёту сбился!! Ты хоть понимаешь, что она на полном серьёзе считала, что ты кувыркаешься там с любовницей, а потом напиваешься, потому что смотреть на неё, Наташку, не можешь!? Ты об этом не думал!?

Я застыл с открытым ртом, прямо на вдохе… Это объясняло многое в наташкином поведении. Чёрт, это объясняло всё! "Всё, кроме того кошмара, свидетелем которого ты был" – холодно осадил меня безжалостный голосок в голове. Стало трудно дышать. Оставалось только жалобно промямлить:

— Ты же знаешь… Не было у меня никого…

— Я – знаю! Потому что знаю, чего тебе стоило пролезть в замы! И ты знаешь, чего мне стоило моё кресло! И мы оба знаем, что это ещё не предел! А Наташка – не знает, прикинь!? Потому что ты, мудила, не удосужился ей объяснить! Как думаешь, простила бы она тебя, если бы знала про закидоны Милявского? Я думаю – простила бы! Да не только простила, она бы рассол тебе, сука, на работу таскала по утрам, понял!? Наташка хорошая, любящая женщина, которая ради мужа способна на… многое.

— Правда!? А…

— Заткнись!! Способна, когда уверена, что её любят, что она нужна – и в постели тоже!!! А когда думает, что её два года обманывают и за дуру держат, то способна и на месть! Что ты сегодня и видел!.. Да я вообще не понимаю – как!? Как Натка целых два года сдерживалась!? Моя бы уже… – Пашка внезапно заткнулся. Прочистил гордо. Выдохнул.

— Но это моя теория. Никто не понимает твою жену так, как моя Галка. Да блять, даже я начал её понимать! Потому что уже больше года она приходит… Приходит и ревёт у нас на кухне Галке в жилетку! Они меня выгоняют, но я же слышу! Ты мудак, Петька, глупый мудак, я тебе это как друг говорю, больше никто не скажет! Говорю тебе – спрашивать надо не меня!

— А кого тогда!?

— Того, кто лучше всех знает её. Того, кто в курсе всех ваших семейных дел. Того, кто рассказал Натке про "Распутье". – нехотя произнёс Пашка.

Я молча воззрился на него. Медленно, очень медленно до меня дошло. Во рту появилась такая горечь, что я, судорожно схватив с тарелки бутерброд, запихал его в рот чуть ли не целиком. Долго давился, жуя, пока Пашка, сжалившись, не достал откуда-то початую бутылку минералки. Высосав почти до дна, я молча сидел, уставившись перед собой, потому что в голове колотилась одна мысль – за что!?

За что она так с нами!? Что мы ей сделали!? Ну ладно я, может, обидел чем-то… А Наташка!? Они же близкие подруги! Ближе некуда!! Или я чего-то не знаю!?

Раздавленный открывшейся картиной, я тупо сидел, уставившись в скатерть. Но всё равно не мог понять – зачем вот так-то!? И видимо, произнёс это вслух.

— А вот это, брат, ты только у самой Натки можешь узнать. Даже моя тебе вряд ли скажет. Хотя… может она и знает. Всё-таки, просто так про "Распутье" не рассказывают…- голос его опять стал мёртвым.

Подняв глаза, я увидел, что Пашка, откинувшись на стуле, остановившимся взглядом упёрся в стену напротив.

— Откуда ты знаешь? Ты же сам сказал, что они без тебя всегда разговаривали? Так откуда ты знаешь!?

Он прикрыл глаза и глухо произнёс:

— Помнишь, что я тебе говорил, там, в конторе? В "Распутье" можно попасть только по рекомендации. Никак иначе.

— И что?..

— А то. Что рекомендовать дебютантку может только… "дама". Которая состоит в активе ресторана не менее года…

Я в ужасе вытаращился на Пашку, но как видно, мыслями он был где-то далеко. И мысли эти были такими же, как его угрюмое лицо.

Молчание разлилось, как широкая, тёмная и холодная река. Оно как будто отделило нас с ним от остального мира. Нормального мира. Мира нормальных людей. Нормальных отношений. Семей… И я просипел, просто, чтобы разорвать, разрушить это давящее на уши ничто:

— И… давно?..

— Больше трёх лет – очень тихо сказал Пашка.

— Я тебе не стал там показывать… Но к каждой анкете прикреплена рекомендация. Всегда. Так сказать, персональная ответственность. Так что, когда сегодня днём привезли наткину анкету, с приколотой галкиной рекомендацией, мне сплохело так, что… Хоть вешайся… А потом и ты позвонил. Вот такая хронология…

— Паш… А как же ты… Как же вы с… ней!?..

— Теперь слушай. Не перебивай, просто слушай. Мне и так, блять, тошно тебе всё это рассказывать, но… вдруг моя история как-то поможет тебе. Поможет… вам. Нам когда-то – помогла. Ну… я надеюсь. Да и надо же кому-то выговориться. Хоть раз… – Пашка как-то судорожно полувздохнул-полувсхлипнул.

— У нас с Галкой к шестому году брака тоже идиллия уже закончилась. Я, как в струю попал, просто увяз во всей этой грызне… Меня имели. Я имел. И в этом паучатнике как-то незаметно пролетел почти год. Я там, практически, жил, ну, ты помнишь… – он помолчал.

— И однажды Галка открыто заявила мне, что если я ещё и считаю себя её мужем, то она уже – сомневается. Ну, конечно, не в таких парламентских выражениях. Ты ж её знаешь… И представляешь? Я тогда повёл себя точно так же, как ты сейчас. Дурак. Орал, бил пяткой в грудь… Вместо того, чтобы обнять её и в спальню утащить. И так продолжалось ещё пару месяцев – Галка не отставала. Я, как мог, отъезжал, потому что мне было реально не до неё! Вот тогда она и взбрыкнула. Выгнала меня спать в гостиную. На постоянку. Но даже на это я не обратил внимания, кретин! Всё, что я мог – оправдываться работой, которой стало ещё больше, потому что к тому времени я почти три месяца был координатором в "Распутье". И уже, даже, попривык смотреть на тот… бордель, который там творился. Хорошо справлялся, в общем, герой хренов… Даже заслужил похвалу от кураторов. Тех самых.- Пашка горько усмехнулся.

— И вот… приносят мне очередную анкету. Справку. Рекомендацию… Я даже сначала не отразил ничего! Просто мозг отказался сопоставить имя, отчество и фамилию. Тупо читал. Помню, подумал ещё: ну вот, очередной баран теряет жену. Именно теряет! То, что она потом продолжает играть с ним в семью – уже не любовь. Вернее, не та любовь… В общем, посмотрев, что происходит в "Распутье", я очень быстро понял: баба, побывавшая на "пиршествах" хотя бы раза три, уже не сможет жить с мужем так же, как до этого! Ну не в физических силах одного человека удовлетворить её столько раз и с такой интенсивностью, как это делает в "Распутье" толпа озабоченных голодных мужиков. И всякий стыд она теряет очень быстро, если на другой чаше весов – такое количество оргазмов… И разговоры про любовь, и про то, что женщинам не всё равно с кем – они для обычной жизни, Петя. Уж если чья-то жена выходит в зал – значит, не нашла она никаких доводов в пользу мужниной постели… Короче, перевернул я анкетку-то… а там подпись. Галкина подпись. Вот тут меня и скрутило. Сижу… А лицо, наверное, такое же было, как у тебя сегодня. В ушах – гул какой-то… Понимаю – что-то надо делать, бежать, пытаться перехватить её, пока она на панель эту… на подиум не вышла. И сквозь шум слышу – кто-то говорит со мной. Глаза поднял, а передо мной… куратор стоит. Из этих, с Лубянки. Смотрит на меня пристально, и очень внятно, как душевнобольного, спрашивает: "Павел Валерьевич, у нас ведь из-за вас не будет проблем?" А глаза у него… как если бы мне ко лбу дуло приставили.

Пашка надолго замолчал. Закрыл глаза.

— Разнарядку по залам мне всегда "сверху" спускали… эти. Вот и в тот день… Открываю, а там… Галка. Дебютантка. Зал "Б". Ещё бы – спираль у неё стояла, полный доступ… Там, кроме меня, кто-то был в офисе, поэтому я, наверное, и не заплакал. Из не знаю каких последних сил сдержался. Просто сидел, смотрел в пол, а сам… крыл себя последними словами. Проклял уж не знаю сколько раз. Как все вышли – спирту намахнул – и опять сидел… Потом спохватился, на часы глянул, понял, что всё уже началось, и бегом… Не знаю, зачем бежал… туда. Знал же, что ничего сделать уже не смогу, что всё случилось, наверное, уже. Но где-то в самом уголке сознания билась надежда, что не смогла, что передумала в зал выходить!.. Потому и бежал. Как разделся не помню, как маску напялил – тем более… Выскочил на "Распутье" – а там ни души… Я на ватных ногах прямо пошёл, и уже в дверях толпу увидел…

Ритуал-то во всех залах один и тот же – пока дебютантка своё не получит, постоянных "дам" не выпускают. Я кое как в дверь вошёл, да так и остался стоять, привалившись… ну не хватило мне сил на это вблизи смотреть! – Пашка судорожно втянул воздух, глаза его невидяще уставились в пространство, на лице застыла гримаса боли и тоски.

— Ты в зале "Б" не был, там подиум – круглый. Такой же высокий, и ещё медленно вращается. Чтобы всем всё видно было… хорошо. Галку ебали сразу трое. Она, видимо, такого не ожидала, сопротивлялась, но они были в своём праве – если вышла в зал – всё, назад пути нет. Да и есть среди "дам" любительницы пожёстче, те специально делают вид, что не хотят, чтобы… Короче, поза у них была характерная: тот, что в задницу её натянул, лежал на спине, заломив ей руки за спину, так, что она аж выгнулась. – Пашка говорил всё тише, но слова его падали в мою голову как свинцовые шары – тяжко и страшно…

— Но ему было не очень удобно, еле двигался. Зато тот, что… Короче, между ног у него пристроился, вот тот, опершись на её груди, загонял как ненормальный, и ноги галкины у него на плечах дергались… как у тряпичной куклы. Она орала, но слышно было только мычание – третий, что сбоку на коленях стоял, её голову держал в мёртвом захвате, и засунул по… Короче, не вынимая. – Пашка всхрипнул, задышал, резко поднялся и выбежал в темноту. Судя по звукам – блевал прямо с крыльца… Вернувшись, нацедил из банки какого-то компота и залпом выдул. Тяжело опустился на стул.

— Блять, сколько времени прошло, а вспоминать – тошно… Я только первые минуты запомнил из… всего. Просто в память врезались. Дальше уже толком не мог смотреть. Измочалили её жёстко: сначала эти трое, которым обязательно надо было побывать во всех… Короче, когда к ней на подиум следующие двое поднялись, она ничего не отражала уже. Просто безвольно болталась в их руках: изо рта кончина чья-то струйкой стекает, снизу… тоже. Но им было похуй, Петя! Там всем всё похуй… Изгалялись над ней как хотели, пользуясь тем, что она уже не сопротивлялась. А толпа вокруг на это бешено дрочила, так, что к концу галкиного… "дебюта" стюардам пол пришлось два раза протирать. Помню чью-то руку на плече, помню стакан в ладонь сунули. Кроме куратора никто не мог знать, что я – это я. Видать следил за мной, чтобы я глупостей не наделал и кайф не поломал… "кавалерам".

Пашка зло оскалился, подышал, пытаясь успокоиться.

В общем, когда четвёртый и пятый на неё кончили, выскочил стюард, всё по правилам, спросил её – хочет ли продолжения… А она даже ответить не в силах была. Только вздрагивала… Ну, он как-то понял, что в таком состоянии ей, видимо, уже не до развлечений. Да и установка у них – не доводить дебютанток до предела, иначе просто не придут больше. Хотя, толпа "кавалеров" была бы очень даже не против. Ну, они-то всегда не против – новенькая же, нераздолбанная… Короче, из зала Галку пришлось выносить. Выпустили "дам", которых тут же разложили на подиуме, кому дырок не хватило – ушли в другие залы… "Пиршество" пошло своим чередом. Меня, полупьяного, куратор вывел.

Пашка замолчал, сидел откинувшись и закрыв глаза. Даже ветер стих, и такая тишина стояла… Только одинокий большой комар заунывно колотился о стекло, то ли желая вырваться на волю, а то ли – убиться.

— Галке, видимо досталось, потому что продержали её в спец-гостинице три дня. Там и уход, и медсёстры – специально для таких… случаев. Она позвонила мне в отдел, ей сказали, что я взял отгулы на неделю… Позвонила домой. Наврала, что ещё погостит у родни. Я ответил "Хорошо" – вот и весь разговор. А я пил. Просто заливал. Я не знал, что мне теперь делать. Сказать, что я в "Распутье" работаю не мог, потому что запрещено. Неразглашение, все дела. Но веришь, нет – мне было плевать в тот момент, если бы это что-то могло спасти – я бы рассказал. Но… понимал, что тогда назад пути уже не будет: если Галка, с её характером, узнает, что я знаю, да ещё присутствовал… Только развод. А это – облико морале. На этом и держится "Распутье", Петя. На этом всеобщем умалчивании он и построен. Именно так кураторы с Лубянки держат за горло всех, кто влип в этот… бордель. Даже тех, кто там просто работает… Никто не хочет скандалов. Никому светиться неохота. Все дорожат своим креслом и, какой-никакой, но семьёй… И я тоже. Малодушно понимал, что только начавшаяся и набравшая обороты карьера полетит в тар-тарары. Что перспектив войти в Центральный аппарат не будет уже никогда. Но и жить рядом со шлюхой, которую каждую среду… Да и просто любил я Галку. Любил и понимал, что сам подтолкнул её к этому. И не верил, что она меня… уже не любит. И исправлять должен был – сам. А как исправлять – не знал.

Так и не решил ничего, к тому вечеру, когда Галка вернулась… Услышал ключ в дверях, вышел навстречу. Она, вроде бы, как всегда, но я увидел – на миг в дверях замерла, на самый миг! Если б я не знал, то не заметил бы ни за что. И так остро… зыркнула. И вот этот взгляд меня и доконал. Потому что понял я – сама она не признается, и с каждым днём трещина между нами будет расти.

И вот, ты просто представь! – Пашка опять полувздохнул-полувсхлипнул – иду я к ней, а перед глазами – подиум, и она, и эти трое, рвущие её как последнюю шлюху… Не знаю как, но – дошёл. Обнял, как была – одетую. Прижал. А у самого сердце где-то в горле колотится. Галка аж замерла! "Ты чего?" – говорит. "Соскучился" – говорю. Она раньше бы… ну, до, съязвила бы, обязательно! А тут, видимо, всё-таки не на месте у неё совесть-то была, потому что – промолчала. А я уже плащ на ней расстёгивал – без всяких намерений, просто, чтобы что-то делать, потому что что делать – не представлял… И наверное, после всего того, что было с ней там, моё поведение её совсем из колеи вышибло: вижу, что глаза покраснели да заблестели – не иначе заплачет сейчас! Я тогда её, как была, в обуви, на руки поднял и в спальню понёс. И старался на неё смотреть не отрываясь, потому что только так у меня перед глазами не мельтешили картины, на которых… в общем, старался.

На кровать посадил, присел, стал сапожки стягивать… "С тобой что?" – говорит, а у самой голос дрожит – истерика, но тихая. "Со мной ты!" – говорю, а сам уже пуговки на кофточке расстёгиваю, аккуратно так, по одной, не потому что хочу её – в трусах всё скукожено – а потому что боюсь от неё взгляд оторвать, чтобы опять не вспомнить, как её там… Короче, стянул с неё кофточку, за юбку взялся, глаза поднял… а у неё по щекам – слёзы. Ну и что мне делать было? Вот и я не знал, а потому мягко так, ласково её за плечи на спину уложил и юбку стаскивать начал. А сам на трусы её беленькие хэбэшные под колготками смотрю… И оттого, что всё там было как обычно, сто раз виденное, даже трусы – домашние, непарадные, меня чуть-чуть и отпустило. Но только чуть-чуть, потому что мало ли что там, под ними…

Короче я и сам был на грани истерики. И понимаю, что боюсь увидеть её голую, и вижу, что и она руками пытается прикрыться – ну прям, как первый раз опять у нас! Но только на хер такой "первый раз"… Тут меня осенило – встал, шторы задёрнул, а время к семи уже, и сразу такой полумрак в спальне, только свет из гостиной на пол падает, уютно. Нормально, в общем. Потащил я вниз колготки, а она, вроде бы даже, сопротивление некое обозначила, но я очень спокойно и бережно, зато не останавливаюсь… осталась она в трусах и лифчике, и вижу, как руками себя обхватила, как от холода. Я, тогда, как был, в одежде, рядом с ней лёг, обнял и целовать начал, но глаза не закрывал, потому что стоит закрыть – сразу вспоминалось что и сколько раз ей в эти губы совали…

Смотрю в её мокрые глаза и вдруг чувствую, как она, сначала осторожно, а потом всё больше отвечать начала. Но я не форсирую – интуитивно, что ли, понял, что после того, что она там, на подиуме, пережила, я только нежностью могу её взять… Целую, глажу легонечко, и чувствую с ужасом, что в трусах – ноль реакции. Вообще – ноль. Даже, как бы и не отрицательные температуры… А сам на полном автомате поглаживаю щёки, шею, под ушами – где она особенно любит. И чуть опять выдохнул оттого, что поцелуи её на вкус были тоже обычные и привычные. И вдруг чувствую – Галка завела руку за спину и лифчик, как живой, спрыгнул с её груди, мне оставалось только в сторону его утянуть, и на пол… А руки сами уже к её сисечкам тянутся, ведь привычное всё, родное, тёплое и торчащее…

В общем, глажу её – мягко, ласково, как котёнка, и целую, и в глаза смотрю, а сам – в прострации, в полной! А Галка, чувствую, задышала уже, выгнулась и груди вперёд выставила – под мои ладони отдала, и сама уже как бы надо мной нависла, и целует, целует… И взгляд её мне в глаза – не передать! Руки её по мне заскользили, да так нежно… как давно не прикасались, у меня аж тоже глаза защипало! И тут… Галка ладошку мне между ног положила. И замерла. А я продолжаю её целовать и гладить отчаянно, потому что понимаю, сейчас – точно вспыхнет. Почувствовав, что у мужа на неё даже не встал… Но того, что было потом я никак не ожидал! Галка подскочила и одним движением раскрыла на мне рубашку – только пуговицы полетели, вторым – расстегнула штаны, третьим – сдёрнула их вместе с трусами до колен. А потом стала медленно и ласково целовать мой скукоженный член, то приподнимая его поцелуем, то полизывая, то дыханием горячим обдавая…

И тут, Петька, как будто плотину какую-то прорвало! Вся кровь, что где-то не там, где надо у меня в мозгу шкерилась за просмотром мерзких картинок – вся она разом вниз и забурлила, прорвав всю эту дрянь, что закрывала ей путь… Я аж застонал, так член заломило – но подскочил он в боевое состояние буквально за несколько секунд! Нет, правда, у меня даже в пятнадцать такого резкого стояка ни разу не было! А она… облизывала и целовала, гладила, всем лицом тёрлась об него, что-то шептала еле слышно, да так задушевно, как будто разговаривала! Лежу я и чувствую, как у меня под её воркование слёзы в уголках глаз собираются… И сам, на ощупь, так же нежно, буквально кончиками пальцев, глажу её волосы, уши, шею, плечи, сисечки… А у неё – щёки все мокрые! И только чувствую как целует, целует, целует…

Тогда я уже не выдержал, прошептал "Иди ко мне", она тут же метнулась – и в губы! Я-то, до этого не очень любил с ней целоваться ну… после себя. Но тут… Свой вкус в её горячих, припухших губах почувствовал – и в голове как что-то щёлкнуло! Наверное, статус-кво мой восстановился, не иначе… Перевернул я её на спину осторожно и, не прекращая поцелуя, трусики стащил. И сам до конца разделся. А она уже меня обхватила, и как давай наглаживать, пока я на ощупь в неё пристраивался… И в темноте слышу только шёпот её: "Родной, родной, родной…"

Как осторожно я в неё входил! Будто в девственницу, честное слово. Боялся, что больно ей ещё, что не зажило ещё там… я же не знал – где. И начал так нежно, с поцелуями, и она мне так же нежно, навстречу… А так как перед этим я навзводе не был, то выдержал очень долго, спокойно, медленно… аккуратно. Так что она даже так кончила, протяжно, сладко, прижалась и не отпускала, только шептала в ухо: "Сейчас, миленький, сейчас, родненький, сейчас всё сделаю, вот только отпустит…" Да я сам чуть не плакал, целовал её, чувствуя, как внутри у неё всё… обволакивает и нежит. В голове – только одно, по кругу: "Идиот!Идиот!Идиот!"

Потом уже она меня на спину уложила, ещё разок в губы поцеловала, очень долго и крепко, и спустилась вниз. Блин, Петька, такого отсоса у меня в жизни не было! Я ничего не видел – ну почти, только силуэт её попки на фоне освещенной двери, но как Галка сосала!! Это было одновременно и очень нежно, и страстно, и глубоко, и… Короче, так она ещё не сосала никогда… Был бы писателем – обязательно бы написал книгу про это. Назвал бы – "Минет любящей женщины". В общем, кончил я настолько мощно, что звёзды увидел, как будто всю вселенную в темноте, сразу во всём её великолепии! А Галка нежила мой распухший член и глотала, глотала, глотала… И долго ещё целовала его, шёпотом бормоча что-то, вроде "Соскучился, крепыш мой?.. Хороший мой… Давай ещё капельку… Вот, молодец…"

А потом мы лежали, обнявшись, я гладил голенькую Галку, она – меня, мы опять целовались… А ещё потом лежали, прижавшись, и Галка, всхлипывая, тихо-тихо шептала мне в плечо: "Любимый мой, родной, где же ты был, я же так люблю тебя, ну что же ты…" А я не мог ей ответить, лежал на спине, а из глаз в уши текли слёзы – я-то знал, о чём она… И чувствовал себя таким дерьмом! Намучившись прилично, не выдержал, поцеловал её в солёные губы, повернул на живот, и стал спускаться вниз, целуя все впадинки на спине… И всем телом ощутил, как Галка замерла и сжалась… В этот момент я боялся только одного – что она почувствует как капают на её спину и попу мои слёзы. Я очень осторожно и нежно разжал её сведённые бёдра, мягко обнял тёплые округлости и нежно целовал…

А потом лизал и сморщенное бархатное колечко, и набухший влажный пельмешек под ним… Нет, я не просто лизал их, я их зализывал, я пытался вылизать оттуда всё, чему было не место в нашей жизни! Я чувствовал себя виноватым псом, который ничего не может сказать, но всю свою любовь и преданность вкладывает в свой язык… Вот так в ту ночь я её и отвернул от "Распутья". Конечно, потом уже всяко было, жизнь же… Но я себе за правило взял: если поссоримся, или размолвка какая – неважно, кто виноват, пусть даже и она – я просто подхожу и целовать начинаю… А потом в кровать тащу. И знаешь, после того, первого раза, не всегда у нас так же нежно всё проходит, ох не всегда! Иногда она как заведётся, прям чувствую – требует, чтобы я её… жёстко. Но мне только в кайф, раньше она такой не была, прям огонь в постели… Ну а потом она Машкой забеременела, и тогда уж всё совсем нормально стало…

Пашка помолчал. Я сидел не шевелясь, внутри было пусто-пусто… И страшно. Мне, здоровому, сильному мужику, не последнему в масштабах Москвы человеку было страшно! Я как будто увидел свою жизнь со стороны, увидел такой, как она есть, без застилающего глаза опьянения, без оправданий, которых не было… Увидел и понял – а ведь я так не смогу… Для меня верность людей друг другу всегда была основой семьи, основой всех отношений. Да, я был виноват. Да, всё началось с меня. Да, я не хотел говорить с Наташкой о том, о чём надо было говорить… Но я ничего не мог с собой поделать! Я не предавал её. Даже в мыслях! И то, что сделала она, пусть и под влиянием обиды и ревности – было и оставалось предательством! Пусть и походило, всё же, больше, на какое-то садистское наказание. Даже если она скажет мне, почему это сделала сама, даже если объяснит – факт останется фактом… Как сохранить доверие в таких обстоятельствах я не представлял. Она уже обманула. Пусть, я надеялся, и один раз. Что она хотела этим доказать!? Может, считала, что раз я обманываю то и она тоже имеет право на измену? Но зачем вот так-то!? Из пропасти меня выдернул пашкин голос:

— С тех пор, Петька, я жду каждую среду со страхом. Пусть у нас с Галкой все, вроде бы, нормально, и даже хорошо, и даже дочка, давно желанная… Но каждый раз, когда я открываю конверт из "Распутья", у меня трясутся руки…

— И что… – мой голос предательски сорвался ни сип. Пришлось прокашляться.

— Ты предлагаешь мне тоже… спустить всё на тормозах? Так, что ли?

— Тебе решать, конечно, но… Сам посуди: что ты выиграешь от того, что бросишь ей в лицо свои обвинения? Смысл в этом какой, кроме мести за твоё униженное достоинство? Чего ты вообще хочешь от Натки? Назад уже не отмотать – ни твоё поведение в эти годы, ни её… выходку.

Вопрос только в том, любишь ли ты её. Всё ещё. Вот единственный вопрос, на который тебе надо ответить. Себе. Всё остальное зависит от этого.

— Допустим, отвечу я на него. И даже будем мы как-то – не знаю, как! – жить дальше… Мне что теперь, каждую среду ждать от тебя звонка!? Это жизнь что ли!? Разве можно так жить – без уверенности в том, кого любишь!?

— Ну вот ты жил с такой уверенностью. И что? К чему пришёл? Ты думал – она что, тебе принадлежит? Нет, такой же человек, со своими желаниями и страхом твоей – твоей! – измены. И она с этим страхом жила почти два года, пока ты просто отказывался с ней поговорить и объяснить, что к чему. Тебе не кажется, что просто, вот просто – по справедливости – сейчас твоя очередь побыть на её месте!? – зло бросил Пашка.

— Я не заставлял её давать в жопу половине города!! – я заорал это так люто, что Пашка отшатнулся. Потом встал. Помолчал. И, не глядя на меня, произнёс:

— А знаешь что? Иди ты в жопу сам. Я тебя предупреждал, что всё идёт не так. Я ради тебя нарушил столько инструкций, что могу вылететь отовсюду, как пробка. Я тебе рассказал то, что никому не рассказывал никогда – и не расскажу больше! И всё это только для того, чтобы ты, баран безрогий, понял одну простую вещь: там, где есть двое, всегда есть две точки зрения на всё. Две!!! А не только твоя. Поступай как знаешь. Натку, вот, жалко… Пошли, отвезу тебя домой. – и, не дожидаясь меня, вышел.

Назад ехали в молчании. Светало, машин почти не было, а воздух, врывавшийся в приоткрытую форточку, был не по-московски свеж.

Уже у подъезда, Пашка хмуро проговорил:

— По возможности, постарайся не раскрывать Натке от кого ты узнал. Если тебе наплевать на вашу дальнейшую жизнь, то мне – нет. Нам с Галкой дочку растить ещё… А твоя моей точно скажет про меня.

Это "твоя моей" болью отдалось где-то в груди. Молча вылез, потопал к парадному. За спиной Пашка, так же молча, развернулся и уехал.

Идти домой не хотелось… Вдруг там Наташка? Но и податься тоже было некуда, не в машине же теперь жить… Да и какого чёрта!

Продолжение следует.