Наташкина улыбка. Глава шестая

Глава шестая. Наташкино возвращение.

К моменту, когда я вывернул в прихожую, она уже захлопнула дверь и повернулась. Я впился глазами в её лицо, ожидая… не знаю чего. Найти следы раскаяния? Или, наоборот, торжества? Найти какие-то ответы? И через миг сам осознал наивность этих ожиданий. Просто отметил явные круги под глазами, отсутствие косметики, волосы, небрежно собранные в шишку на затылке… Пауза затягивалась – я смотрел на неё, а она – на меня. И во взгляде её тоже не было чего-то, что подсказало бы мне, что чувствовала сейчас моя жена… а точнее, женщина с её лицом, стоявшая передо мной у порога.

— Привет – мой голос прозвучал хрипло, аж сам испугался. Видимо, сказалось молчание на протяжении последних дней.

— Привет – тихо сказала она и, будто очнувшись, начала разуваться.

Пока снимала плащ, проходила в гостиную, несколько раз бросила на меня взгляды – искоса, очень короткие, такие, что я бы раньше и не заметил. Но в моём нынешнем состоянии восприятие было обострено, я даже звуки слышал необычно-раздражающе громкими, к тому же сейчас весь я сосредоточился на ней так, что казалось, всё вокруг сузилось до её силуэта. Я, как будто, следовал за ней по какому-то сумрачному тоннелю, не имея желания узнавать что там, в его конце, но и не имея сил повернуть назад…

— Хочешь чаю? – я сказал это просто чтобы начать с чего-то. Она молча покачала головой, присев в уголке дивана, словно заняв оборону, в которой никто не смог бы подкрасться к ней ни сбоку, ни сзади, только спереди, только со стороны глаз… В своей длинной серой юбке и светлой водолазке она была похожа на настороженного зверька и, теперь уже непрерывно и открыто, изучала меня. Стало очень неуютно. Некая решимость, появившаяся за время бесконечных бесед с самим собой куда-то испарилась, ни обличать, ни каяться больше не хотелось. Хотелось… отмотать назад, вычеркнуть то, что произошло, вернуть… "Что?" – голосок в голове был на удивление тих. "Что вернуть? Время, когда тебе было всё равно, а она мучилась? Время, когда вам обоим было хорошо? Время, когда вы ещё даже не были знакомы? Чего ты хочешь, только честно. И вслух" – он, как всегда, был прав. Я хотел набрать в лёгкие воздух, а набрал, показалось, чугуна. Неловко присел вполоборота на диван и бросился в омут.

— Ната… Я собирался очень многое тебе сказать. Объяснить… Но я понимаю, что это только слова, что сделанного не воротишь… – я поднял на неё глаза и тут же опустил их, не выдержав пронзительности её взгляда.

— Я – правда, я очень хочу… вернуть. Всё. Всё, что не смог тебе… дать. Вернее, не так… Всё, что должен был бы тебе дать! Нет, не то… – судорожно барахтаясь в хаосе мыслей, я тоскливо ждал, когда она… хоть что-то скажет, или как-то… поможет, даст хоть какую-то зацепку, сигнал – куда, в какую сторону мне выгребать… Но она молчала, и тёмная синева её глаз была непроницаема для меня.

— Я очень долго думал только о себе. О карьере. Хотя говорил, что думаю о детях, но какие могут быть дети, когда… Вернее, не так… Дети ведь должны быть у тех, кто любит друг друга, так? – кажется, это прозвучало почти жалобно. Она молчала.

— Я замечал… Я правда замечал! Я же видел, что ты… что тебе… не так хорошо со мной, как когда-то. – вот это далось с огромным трудом. Я понял, что сильно потею, как будто отвечаю на каком-то страшно важном экзамене, к которому не успел подготовиться. Я говорил теперь только потому, что боялся замолчать. Молчать нельзя было никак – я уже намолчал за последние годы, и больше эту ошибку не повторю.

— А мне… мне всегда было хорошо с тобой! Пусть даже и не так, как было раньше… Нет, я не то говорю! Не потому, что не так, как раньше, а потому, что сейчас жизнь другая, потому что я… что меня рвут на работе… Нет, не то! – я почти выкрикнул это.

— Я очень испугался, когда ты написала про консультацию, я звонил тебе. Звонил весь день! А потом… – маленькая ложь далась с огромным трудом – а вечером прочитал, что ты у мамы, и я не знал, не мог понять что случилось, а ты всё не звонила, я стал думать, я стал вспоминать всё… Всё, что было, и… Чего не было.

Я больше не пытался смотреть ей в глаза, чтобы не потерять тот тоненький ручеёк связных мыслей, который нашёл.

— Ната… Я знаю, что виноват. Я знаю – мне надо было всё сказать раньше, чтобы ты не думала… Что бы ты не… Мне только казалось, что вот ещё немного – и цель будет достигнута, что тогда мы сможем… Что я смогу выдохнуть и мы опять… Но я не замечал, что ты… Я не понимал, что я ничего не рассказываю тебе, и ты… могла начать думать про меня то, чего не было. Никогда не было! В этом я виноват, только я, не ты, только я… – я сам запутался в своём бормотании, со страхом понимая, как нелепо и бессмысленно всё это звучит.

Ручеёк иссяк, мне снова приходилось барахтаться в обрывках фраз, казавшихся такими правильными, пока я придумывал их в одиночестве, и таких беспомощных теперь, перед ней. Неуверенно взглянув на неё, я замер: в глазах Наташки плескался ужас. Это было так неожиданно, что я не сразу сообразил, в чём причина, и только через несколько секунд, представив, как всё это звучит для неё, понял: она ждала не этого! Она ждала моих обычных тирад, обещаний, чего угодно, только не этих завуалированных намёков, на что-то происшедшее! Очевидно, она не собиралась говорить мне ничего о "Распутье", потому что такое признание сожгло бы все мосты, даже те плохонькие, что ещё оставались. Очевидно, что она сама ещё не решила, как ей быть дальше, очевидно, что она… на что-то ещё надеялась! Осознания выстреливали одно за другим, меня слегка затрясло, как будто что-то расслабилось внутри, совсем чуть-чуть, просто от того, что понял – она ещё не решила! Она ещё не ушла от меня внутри себя, чего-то ждала, вспоминая галкин опыт, не важно, самое главное – ещё не решила…

Стало возможно дышать, стало возможно… хоть как-то понимать, о чём с ней теперь говорить. Нет, это не сняло с неё тяжести того, что она сделала, но… Главное было, что она ещё со мной. Пусть не вся, пусть уже не телом, а только своей душой, привычкой, да чем угодно! Как оказалось, мне очень нужно было это знать. Как оказалось, это было единственным, что я хотел знать.

Я опять уставился в покрывало на диване.

— Просто скажи мне… Нет, просто спроси меня! Я расскажу. Я всё расскажу, отвечу на любой вопрос, всё, что захочешь… Я не хочу больше никаких недомолвок… Мне очень важно, чтобы мы могли доверять друг другу… Всегда. Это самое главное для меня! Это важнее, чем… работа. Чем карьера. Да хрен с ней, с карьерой! – это опять вырвалось почти криком. – Только не такой ценой… Только не ценой… тебя.

И вот тут её проняло по-настоящему! Наташка всё так же неподвижно сидела, забившись в уголок дивана, всё так же, не отрываясь, смотрела мне в лицо, только теперь по её щекам одна за другой беззвучно катились слёзы…

— Ты знаешь, я за эти дни чего только не передумал… Я понимаю, ты ничего не написала после консультации потому, что думала… что мне всё равно, что у тебя, что с тобой… Это не так!!! Я поступал как дурак, Ната. Я и есть дурак, я признаю! Я думал, что так, как думаю и живу я, так думаешь и живёшь ты, я почему-то был уверен в этом… Но ты же живая, ты совсем не такая, как я, ты женщина, и я зря так… Я очень виноват, Ната, мне просто нужно, чтобы ты знала, что я понял, что нельзя жить… вот так.

Её уже ощутимо трясло. Я не мог этого видеть отчётливо, но по каким-то почти незаметным признакам, чувствовал. В её широко распахнутых, полных слёз глазах, метался уже не страх – отчаяние. А я… А мне было так плохо, как не было плохо с того самого вечера… Потому что я понимал, что прямо сейчас должен схватить её, обнять, прижать и не отпускать… Что это – сильнее любых слов. Но я не мог!!! Тот я, который так любил Наташку и всё, что нас с ней связывало раньше, до того сраного вечера, тот я ещё её не простил. Тот я не понимал, как можно обнимать женщину, добровольно отдавшуюся в извращённой форме сразу нескольким мужчинам на глазах возбуждённой толпы. Тот я не понимал, как она могла добровольно выйти и встать голой в позу, приглашавшую кого угодно подойти и поиметь её. На глазах у всё той же толпы. Ну не понимал я этого!!! И это неприятие было на каком-то… животном уровне. На уровне инстинктов самца. А потому гораздо более сильным, чем доводы разума.

И тогда, чтобы как-то оправдать перед самим собой своё малодушие, я начал рассказывать Наташке всё: как устроена карьерная вертикаль в нашем министерстве, как Милявский подбирает людей в обойму, как легко из неё вылететь, невзирая на прошлые заслуги, как приходится платить за его покровительство своим здоровьем и доверием своей семьи. Я рассказал ей такие вещи, которые даже Пашке не доверял, хотя он и сам в таком же дерьме плавал… Признался, что её муж на самом деле никакой не перспективный управленец, а самый обычный карьерный жополиз. Рассказал, что в последнее время уже не мог без алкоголя, что печень уже посажена, что самому противно на себя смотреть в зеркало, что она совершенно заслуженно выговаривала мне – всё, кроме того, что у меня кто-то есть на работе. Что Милявский постоянно предлагает мне поучаствовать в продолжении банкетов "с очень милыми барышнями", но я ни разу не остался, потому что, как бы ни был пьян, главным для меня всегда было доползти до дома… Что понимаю, что я противен ей, не любившей выпивох ни в каком виде… Что вот уже третий день боюсь пойти в магазин за едой, потому что не знаю, смогу ли удержаться перед полками с алкоголем, что бутылку водки, которую нашёл в холодильнике я вылил в раковину, что жить так больше не могу и не хочу…

Я говорил. Слова теперь находились сами, как будто прорвало. Но, выкладывая Наташке всё новые и новые подробности своего существования, я всё чётче понимал – я её не простил. Ещё не простил. И я не знаю, как это сделать…

Сквозь моё бормотание, как сквозь туман, до меня донёсся тихий, дрожащий Наташкин голос:

— Лаванда. От тебя часто воняет лавандой.

Я задохнулся на полуслове. Господи, так вот в чём дело! Я чуть не взвыл:

— О чёрт!! Ната! Если когда-нибудь, я всё же стану министром… Хотя мне уже всё равно!.. В общем, когда я стану вровень с ним, с Милявским, он наверняка захочет с тобой познакомиться! У них свой круг, туда вхожи только равные… Но я не об этом!!. Так вот, если нам с тобой придётся когда-нибудь ехать в его служебной "Волге"… Вот тогда ты и узнаешь, как Милявский прётся от чешского лавандового ароматизатора!!.. Меня эта вонь, поначалу, вообще до тошноты доводила! Потом притерпелся, просто перестал замечать…

Я не успел договорить. Наташка, размазывая слёзы и сопли по щекам, сорвалась с места, скрылась в коридоре, и я услышал, как хлопнула дверь. Оторопев, я смотрел ей вслед, не понимая что мне теперь делать. Но если я начал этот разговор, мне его и заканчивать – хотя бы в этом надо поступить… по-мужски. Идти было тяжело, видимо перенервничал. Ещё подходя к спальне, услышал, что она ревёт в голос. Превозмогая себя, толкнул дверь, увидел её, скукожившуюся на краю кровати… Несколько секунд стоял в растерянности, но делать что-то было нужно, и я неловко примостился у неё в ногах. Она, почувствовав, что я сел рядом, поджала колени… Вообще вся сжалась, стремясь свернуться в калачик, спрятав лицо в ладонях и волосах, даже затихла на несколько мгновений, но тут же заплакала снова… И в голосе её было такое отчаяние, что я опять почувствовал, что вот, сейчас! Именно сейчас нужно обнять, прижать её, взять на руки, дать почувствовать, что я с ней… Но я не мог. Потому что я не был с ней. Потому что невидимой, но прочной стеной между нами стояло "Распутье"…

Не помню, сколько я так просидел возле неё, слушая, как постепенно затихают рыдания и остаются только судорожные всхлипы. Того, что должен был, я сделать так и не смог. Только повторил ещё раз:

— Прости меня… Это я во всём виноват.

И, сквозь тихие подвывания, смог разобрать только:

— По-о-оче-ее… По-о-очему-у ты-ы-ы-ы ра-аньше не-е-е ска-аа-заа-ал…

Ответить было нечего. Чувствуя себя последним мудаком, я просто сбежал – тихо поднялся, на ватных ногах ушёл в гостиную, где без сил откинулся на спинку дивана. Вот и поговорили.

Ещё через некоторое время, рассудив, что Наташка сейчас не в том состоянии, чтобы вставать к плите, пошёл готовить что-нибудь на ужин. Из ингредиентов были вырезка, овощи, и… всё. Что ж, вспомню холостяцкий рецепт рагу, хотя уже давненько не практиковался. Но хоть отвлекусь… Занимаясь чисткой, не сразу заметил, как рядом появились Наташкины руки, деловито отобравшие у меня нож.

— Вырезку в мясорубку. Пирог будет. – голос её ещё хранил следы прошедшего, но звучал гораздо спокойнее.

— А разве мука…

— Есть. Ты просто не нашёл.

Выполняя порученную мне часть готовки, украдкой посматривал на неё. И хотя Наташка так до сих пор и не переоделась, вид её, мирно колдующей над тестом, был таким домашним, таким привычным, что на миг показалось – не было ничего, не было этих безумных четырёх дней, подобно мрачной тени накрывших наше уютное семейное гнездо, не было… того, что я видел и слышал. Приступ тоски по нормальной жизни скрутил, не давая дышать. Что делать? Что делать!? Действительно, самый главный вопрос. И я опять не смог на него ответить.

Пока пирог одуряюще пах из духовки, Наташка, всё же, переоделась в домашнее. Я тупо сидел на диване, не зная, чем себя занять. Телефонный звонок заставил вздрогнуть.

— Я возьму! – крикнул в сторону кухни, и поднял трубку.

— Микашин у телефона. – скорее всего, это или с работы, или Пашка, по-любому. Но в трубке молчали. А через пару секунд зазвучали короткие гудки.

— Кто? – Наташка выглянула из двери.

— Не знаю, ошиблись наверное…

Ужинали в молчании, хотя и не в таком, как бывало в последнее время, когда Наташка, отчаявшись разговорить меня, замыкалась в холодном бойкоте, длившемся, бывало, и день, и два. Вроде бы всё так же – на общие темы говорили, делами общими могли заняться, но я всегда чувствовал, когда она недовольна, а уж когда злится… Так вот сейчас всё было не так. Ещё только сев за стол, она задала вопрос, который я ждал, и к которому был готов:

— Ты когда выйдешь? – она смотрела в тарелку, но по тому, как замерли её руки в ожидании, я понял, что ответ – важен.

— Не знаю. Я не хочу… Я слишком много работал в последнее время и слишком мало был… с тобой. Мне сейчас важнее… быть здесь.

Она так и сидела, глядя на свой кусочек пирога. И я, поскольку искоса, но пристально следил за ней, успел заметить, как из под ресниц на тарелку капнула слеза.

— Давай как раньше… Может, погуляем по нашим местам?.. А то ведь лето проходит… – еле заметно кивнула.

— Ну и по магазинам там… Если у тебя настроение будет. – опять почти незаметный кивок. Я знал, я чувствовал, что нам нужно сделать "как раньше" совсем другое. Но предложить пока мог только это…

Вечером выбрались в универмаг за продуктами. Перед выходом я выгреб из кошелька всё, что там было, и, не глядя в глаза, протянул ей. Она замерла на миг, потом взяла деньги, слегка соприкоснувшись с моей рукой… а меня как током пробило: я не знал, моё тело не знало как реагировать на её прикосновение! Как будто чужая… Если раньше, в силу привычки и сосредоточенности на себе, я просто не обращал внимания на такие моменты, то сейчас, всё ещё обострённое восприятие не оставило без внимания этот миг моей растерянности, но мне этого хватило. И, пока мы спускались в лифте, я, внешне оставаясь невозмутимым, мысленно надавал себе по морде. Так что, когда мы вышли во двор, я решительно взял её под руку, как не делал уже давно… И сразу почувствовал, как осторожно, но охотно её ладошка сжала мой локоть, как тут же к моему плечу слегка прижалось её плечо, а потом, осторожно и совсем чуть-чуть – мягкая грудь. Мы шли привычно в ногу, никуда не спеша, и само по себе это было таким… забытым занятием, что меня накрыло воспоминаниями о таких вечерних прогулках, когда мы могли вот так, под ручку, гулять часами, и иногда, убедившись, что нас никто не видит, целовались… Искоса глянув на Наташку, я понял – она вспоминала то же самое, потому что, хоть и смотрела вниз, но вся как-то приблизилась ко мне, уже смелее прижалась тёплой грудью, а её рука понемногу переместилась на мой бицепс, крепче обхватывая и сжимая его… Я не успел осознать этот такой родной её жест. Не успел даже понять – радуюсь я ему или нет… Потому что в следующий миг уже не воспоминания о "Распутье", а само это ужасное место вторглось в нашу жизнь. Во плоти.

Продолжение следует.