Первая фелляция

В тот день мы пошли гулять с моей тётей в рощицу неподалёку от деревни – взрослая 30-летняя женщина и я, сопливый пацан. Черёмуховый лесок был совсем небольшой, но тогда он мне казался дремучим лесом, и ходить туда в одиночку или тем более ночью было очковано. Совсем другое дело, когда днём и шумной весёлой ватагой. Там мы проводили большую часть каникул, там были свои забавы, свои приколы, свои тайные местечки, свои секреты.

А вот сейчас я шёл со своей тётей, младшей сестрой моей мамы, взрослой женщиной, которая говорила со мной на равных, а не сюсюкала, как другие, и не делала унизительно высокомерную скидку на мой нежный возраст, когда в школе ещё изучают природоведение.

Едва мы подошли к опушке перелеска, как я почувствовал обжигающую уединённость, интимность что ли… Я был наедине с половозрелой самкой, которая буквально источала вокруг свою женственную сущность, непрерывный поток флюидов… И пусть я не понимал этого, но всё прекрасно чувствовал. Тетя много шутила, но не слишком, иногда смеялась. А я сходил с ума, глядя на её тонкое, колышимое ветром, простенькое домашнее платьице, то и дело задираемое порывистым летним дуновением – тогда на мгновение обнажались её крупные белые ляжки, так контрастировавшие своей дебелой кожей с загорелыми голенями и икрами. Мы бесцельно брели, погружённые в разговор, обходя заросли по краю слева, искусно маневрируя между кустами чилиги и колючего татарника. Тётя что-то рассказывала, незатейливо сыпала остротами забавы ради, что-то неожиданно спрашивала у меня. Я отвечал невпопад, смущался, застенчиво краснел, как барышня, и от этого смущался ещё больше. Тётю забавляла эта моя неловкость, растерянность и стыд. Она от души хохотала и пыталась ещё больше вогнать меня в краску, видя мой конфуз и крайнее замешательство. И едва я отходил от одного неудобного вопроса и приходил в чувство, как она колко задавала следующий, более жгучий и немного бестактный, на грани приличия…

— А ты девушку уже пробовал? Что, ни разу? Ну хоть целовался? Тоже нет? А я уж думала, не одна мокрощелка тебе ляжки обоссала! – тётя закатилась негромким грудным смехом, а я неотрывно смотрел, как колышется её крупная грудь, целомудренно стянутая тугим лифчиком и выпирающая из тесного ситцевого платья.

Так мы дошли до первой поляны. Оставшийся позади передовой лесной массив, который мы старательно обошли по склону холма, теперь наглухо закрывал нас от деревни. Впереди начинался новый колок, гуще и темнее предыдущего, с дремучими переплетениями хаотично разросшихся ветвей и упрямо лезущего к солнечному свету подлеска. Справа и слева поляну ограничивали подымающиеся склоны гор, поросшие ковылём и буйным, цветущим разнотравьем. Посередине поляну пересекало неглубокое русло высохшего ручья, оставшееся от весеннего паводка, когда стремительные талые воды властно прокладывали себе дорогу.

Совершенное, абсолютное уединение… Мы оказались словно в космосе, оторванные и изолированные от всего остального мира… Только двое… Мужчина и женщина… Даже деревенские звуки уже не долетали сюда. Ни лай собак, ни кудахтанье кур, ни коровье мычание, ни петушиные крики – ничего! Только мы. Я впервые оказался вот так, наедине со взрослой женщиной. У меня перехватило дыханье. Я весь покраснел от её двусмысленных сальных шуточек, от её необидных насмешек надо мной… Но при этом никакая сила не могла заставить меня покинуть добровольно её общество, её женственный одуряющий магнетизм и притягательность действовали на мой неискушённый организм безотказно! Я шёл за ней, как загипнотизированный, глядя, как буквально перед моим лицом перекатываются её большие идеально округлые ягодицы, плотно обтянутые зелёным платьем. Настолько облегающим, что трусики под ним обозначились чёткими соблазнительными контурами… С каждым шагом в зависимости от перемещения ноги, каждая половинка то собиралась в упругий шар, то расслаблялась обширным крутобоким холмом.

— Я кому говорю?!? – видно уже не в первый раз и довольно громко произнесла тётя, полуобернувшись на меня – оглох, что ли? Не ходи за мной… Мне надо… Не ходи…

Я остался стоять на месте, как вкопанный, прямо на тропинке. А тётя сделала несколько шагов вперёд, ступила в высохшее русло ручья, повернулась спиной к чаще деревьев, оглянулась по сторонам, чуть наклонилась вперёд и стала задирать подол, из-под которого появились колени и сверкнули белизной полные бёдра. Она довольно сноровисто стянула с себя трусы и одновременно присела на корточки. Я хотел было отвернутся из приличия, но не смог оторвать взгляда от обнажённой женщины. К тому же она сама мне ничего не говорила по поводу «отвернись» или «закрой глаза» или «не смотри»… А значит, запрета с её стороны не было! И я смотрел во все глаза! Казалось бы, что такого? Вид писающей женщины. Но, во-первых, для меня это было в новинку – увидеть голую женщину вот так рядом, настоящую, живую, а не на картинке. А во-вторых, вот это чувство интимной близости, когда женщина при тебе не стесняется писать! Моя свистулька всколыхнулась немедленно и оттопырила эластичные треники.

Я понял, почему тётя села именно здесь – чтобы высокая трава не щекотала и не задевала самые нежные места, не раздражала их своим ненужным сейчас касанием. Вскоре у неё весело зажурчало. А я продолжал с глупым видом неотрывно таращиться на сидящую на корточках ссущую женщину. Подол платья тётя подобрала, выставив наружу голый, сияющий медицинской бледностью зад и крупные своей округлой женской полнотой бёдра. На мощных коленях, словно путы на ногах лошади, расположились скрученные жгутом плотные трусики. Между широко расставленных ног и чуть вперед растекалось небольшое озерцо, которое тут же впитывалось в сухую землю, оставляя лишь темное пятно влажной почвы. Тётя не торопилась вставать, давая последним каплям стечь на землю. А я снова и снова безуспешно пытался разглядеть хоть что-то в том таинственном треугольнике густых черных волос, откуда вытекала звонкая струйка, брызгала и дробилась на капельки, но увы, ничего не видел кроме курчавой вьющейся поросли. Пока тётя писала, она внимательно смотрела по сторонам, но вокруг было совершенно безлюдно. И вот теперь она снова внимательно оглянулась и властно позвала меня:

— Иди сюда! Подойди, не бойся! – я сбросил оцепенение и неловко переступил затёкшими ногами в её сторону – Иди ко мне – приказала она. – Ну же. Ещё! Подойди сюда. Ближе!

Плохо слушающимися ногами я, как сомнамбула, приблизился к самому краю промоины, в которой сидела тётя. Овражек был небольшой, сантиметров 10-15 глубиной, и, сидя в нем на корточках, тётино лицо оказалось как раз на уровне пояса стоящего на его краю племянника, к тому же я был довольно рослым мальчиком. Как только я оказался на расстоянии вытянутой руки, тётя обняла меня за бёдра (своими взрослыми ладонями она уверенно обхватила мои ягодицы, талию и ножки) и притянула вплотную к себе. Затем резко сдёрнула вниз мои трикотажные штанишки на резинке вместе с трусами. Из-под резинки пружинно выпорхнул давно стоящий писюлёк и уставился прямо по направлению физиономии взрослой женщины.

— Ух ты какой! – с восхищением сказала тётя! – Маленький, настырный, упругий!

Она зафиксировала меня одной рукой, крепко обняв за талию под короткой футболкой и жопу с плотно сжатыми от страха неизвестности ягодичками, а правой рукой осторожно, двумя пальцами, большим и указательным, нежно обхватила мой вздыбленный огурчик в районе головки и тихонечко откатила крайнюю плоть назад, выворачивая её наизнанку и оголяя скрываемый ею розовый шарообразный купол залупки. Я застыл от напряжения и страха – что сейчас будет? Томительное ожидание чего-то сладкого и неизвестного щемящей истомой разлилось по всему телу, сковало руки и ноги. Тётя обнажила шкурку до отказа и даже немного больше, отчего больно натянулась кожица уздечки – и в таком беззащитном виде поглотила мой писюн своим ртом! Освободив свою правую руку, она сразу же опустила её вниз, туда, где заросли кучерявых волос от низа слегка выпуклого, в широких складках живота до самых ляжек, по которым разбегались хилым редколесьем и скрывали всё самое интересное. Она начала двигать рукой. Там. Сперва медленно и плавно. Потом всё быстрее и резче… Но меня занимало не это. Всё происходящее вокруг – шелест и трепетание листвы, лёгкий ветерок, стрекотание кузнечиков, пение птиц – всё это исчезло для меня, потому что все мои ощущения сконцентрировались там! На кончике моего бытия! В первые в жизни к моему члену прикоснулся кто-то другой, а не я сам! В первые в жизни мой член трогала женщина! В первые в жизни она взяла его пальцами! В первые в жизни у меня взяли в рот! Я погрузился во что-то очень жаркое, почти горячее, но не обжигающее, и при этом очень влажное и нежное!!! Это было новое и очень странное чувство. Не знаю, с чем сравнить. Вот так спишь иногда ночью в уютной постели под мягким тёплым одеялом. Снится что-нибудь хорошее, волшебное. Вдруг становится невообразимо хорошо, тепло и сыро. Просыпаешься в ужасе и понимаешь сквозь остатки сказочно прекрасного сна, что ты описался или обильная поллюция если в подростковом возрасте. И вместо невообразимо прекрасного в одночасье оказываешься в лоховском положении… Вот так же и здесь. Было очень приятно, но какой-то дикий страх оказаться вдруг в неприглядном виде сам не знаю из-за чего.

Тётя всасывала мой стручок в себя, создавая эффект вакуума, отчего у неё вваливались щёки и вытягивалось лицо. Она облизывала языком уздечку и головку – самые чувствительные части пениса, нежно покручивала ствол и т.д. Одновременно она ласкала мою поджавшуюся морщинистым мешочком мошонку или норовила проникнуть пальцем в мой задний проход, чему я инстинктивно сопротивлялся, но эта борьба заводила меня ещё больше. Тётя не поднимала глаза на меня и не смотрела на меня, как в порно фильмах, нет. Она просто методично обрабатывала мой стволик, иногда тычась своим лицом мне в живот. Я посмотрел на неё сверху вниз и увидел вырез её платья совершенно с другого ракурса. Загорелый верх грудей переходил в более бледный к низу бюст, едва умещавшийся в чашки лифчика. Каждая из сисек была чуть ли не с мою голову, а если и меньше, то не на много. Сверху декольте выглядело не в пример аппетитнее и сексуальнее! Я непроизвольно обнял голову и шею тёти своими худыми ручонками. Чёрные прямые волосы туго расчёсаны по-девичьи, на две стороны и затянуты резинкой. Вдруг тётя ослабила хватку, приоткрыла рот, выпустила моего птенчика, непроизвольно и отрывисто несколько раз вздохнула, подняв лицо с опущенными веками вверх, жадно ловя воздух широко открытым пересохшим ртом, бешено задёргала рукой, словно расчёсывая невыносимо зудящий комариный укус и непроизвольно подмахивая навстречу тазом… и потом как-то сразу обмякла, тяжело задышала, с трудом разлепила глаза. Постепенно взгляд её стал осмысленным, а дыхание выровнялось. Она огляделась по сторонам – по-прежнему никого! Хорошо! А то увлеклась… потеряла контроль… Она выдохнула.

— Ты как?

— Хорошо – снова смущаясь, ответил я. Снова предательски покраснел.

— Кончил хоть?

Я не знал, что это значит, но догадался, что тётя спрашивает про то, что позднее мы стали называть оргазм, а тогда говорили «кайф словить».

— Четыре раза. Пятый не успел.

— Ого! Молодец! А я и не поняла! А, ну да, как там у тебя! Сперма ещё не выделяется же. Насухую! Ты это… Вот что… – Тётя встала и натянула трусы, вихляя бёдрами. Затем расправила платье, отряхнулась и пригладила волосы. Потом она наклонилась ко мне и приблизила лицо, обдавая запахом перегара. Её губы шевелились очень близко и на них я почувствовал (или просто показалось) свой запах. Запах своего членика. Так пахло у меня под самой головкой, в пазухах кожицы, где она примыкает к уздечке. – Ты вот что… Не говори никому. Особенно маме. А то сЕстра (именно так, с ударением на первом слоге она обращалась к матери в кругу семьи) не поймёт. Не правильно поймёт. И моим знать ни к чему. Короче ты умеешь хранить секреты? Это будет наш маленький секрет. Договорились?

— А продолжение будет? – робко спросил я.

— Может быть, если будешь хорошим мальчиком! – Тётя задорно подмигнула мне. – Ну что, пойдём? Или так и будешь стоять со спущенными штанами?

Я словно опомнился и посмотрел на себя – я стоял посреди поляны со спущенными до колен трениками. Мой всё ещё эрегированный, влажно лоснящийся писюлёк торчал перпендикулярно телу на безволосом лобке. Плавно и незаметно переходящем в плоский мальчишечий животик. Плотно сжатые тоненькие ляжки словно прятали тугую сморщенную мошонку, а незагорелые ягодицы диссонировали с окружающим пейзажем своей неестественной белизной и твёрдостью. Я поспешно натянул штаны вместе с трусами (почему-то вспомнилось, как мама сегодня достала эти белые трусы с нарисованными на них сливами и абрикосами с полки и велела надеть свежее) и побежал догонять тётю.