Письма от парижского друга. Письмо 2-е

Второе письмо Гарри Харгроува своему другу Чарльзу в Англию

По-настоящему испускать – значит испортить вещь. Конечно, такая сцена, какая представилась мне при фотографировании тайных прелестей милой Луизы, развеяла всю мою философию, и, как только я остался один, я не мог удержаться от того, чтобы не удовлетворить себя, пока обильная разрядка не избавила меня от крайнего возбуждения. Признаюсь также, что однажды, читая Петрония, где наставник соблазняет свою прекрасную ученицу после обеда. Это когда губернатор спит, я стал так сильно возбуждаться, что изысканная смазливость описания сцены и волнующий способ, которым он довел ее до своей цели, так захватили меня, что я расстегнул свои штаны и не удержался что бы ни предаться восхитительному блаженству, быстро вызванному несколькими энергичными растираниями моего пульсирующего органа. И в любом из этих случаев вы, мой друг, поступили бы точно так же. Но, шутя в стороне и, несмотря на случайные промахи, я совершенно против этого слабого и действительно безвкусного порока, столь губительного также для конституции и силы наслаждения, которая заключается в действительном Союзе полов.

Однако, возвращаясь к моей истории, позвольте мне рассказать вам, что произошло, когда Том в тот же день увидел великолепные фотографии Луизы.

Во-первых, я должен пересказать то, что рассказал бы вам в моем последнем письме, если бы отношение к этой сцене не одолело меня настолько, что я не мог продолжать, но был вынужден облегчить свои разрывающие чувства, как описано. Вернувшись после фотосъемки, мы сели вместе на диван, и милая девушка, со всей невинностью и доверием ко мне, обняла меня за шею и поцеловала долгим и нежным поцелуем. Несмотря на это добавление к тому топливу, которое уже разожгло мои страсти, я сумел сдержать всякую внешнюю демонстрацию, желая завоевать ее полное и безудержное доверие ко мне. Чтобы я стал как бы ее отцом-исповедником, которому она могла бы открыть все свои тайны своих самых сокровенных мыслей, и мне это вполне удалось. У нас был долгий разговор самого частного характера. Я обнаружил, что передо мной открылся ум девушки (или, скорее, молодой женщины) с самым богатым воображением и склонностью к любви, проявляющей сильное любопытство относительно различий и отношений между полами. Однако она, по-видимому, была почти невинна в этом великом чувстве. После того как я удовлетворил ее любопытство относительно полов, их взаимных желаний и способов их удовлетворения, как в парах, так и в одиночестве, она призналась, что странный трепет охватил ее, когда она увидела наготу в наших публичных коллекциях. И что, побыв несколько минут наедине с прекрасным молодым Антиноем в Лувре, она была так взволнована, что после обеда поднялась к себе в комнату, заперла дверь и посмотрела на свою обнажённое тело точно так же, как я поставил ее перед зеркалом Шеваля, сидя в своем кресле. Она опустила руку и прижала ее к своим возбужденным тайным местам, и попыталась вставить палец, но ей было больно. Она толкнула его еще глубже и обнаружила, что он давит на что-то твердое, что вызвало у нее самое необычное и почти непреодолимое ощущение. Она подумала, что сейчас упадет в обморок, но внезапно почувствовала облегчение и обнаружила, что все ее части тела совершенно мокрые. Она была очень встревожена и испугана этим, и думала, что, должно быть, как-то поранилась, и не смела никому сказать об этом дома. Теперь она хотела узнать от меня, как это могло случиться. Я полностью все объяснил.

— Но может ли Антиной уйти?… идите в… – Она запнулась, – в… … вы понимаете, о чем я?

Я сказал ей, что от возбуждения она набухает, становится жесткой и прямой, и объяснил, что, если двигаться вверх и вниз внутри ее собственной части, это вызовет безграничный восторг. Все это было ясно поставлено перед ней, и я сказал ей, что новая фотография даст милому Тому некоторое облегчение в его великом волнении, которое должно быть как-то смягчено. Итогом всего этого стало мое обещание сфотографировать для нее Тома. Но она нерешительно добавила:

— Вы знаете, что он должен быть…как вы это называете? – Я имею в виду, чтобы он вошел, как вы описали, – торчал, знаете ли, – если, глядя на эту злую фотографию, можно сделать его таким, и он должен быть так же показан мне, как я ему.

О том, что было дальше, расскажу тебе в следующем письме завтра или послезавтра.

Искренне твой Гарри.