Плоды подпольной печати

Лидочка была странной.

Ну, для невиннейшей с виду подобной цветочку робкой советской студентки? О нет, внешнее впечатление не то чтобы на сто процентов обманывало — в сфере реально значимых нравственных ценностей Лидочка действительно была прямолинейна, честна и никому ещё не вредила в частнособственнических интересах. Только вот её понимание «реально значимых нравственных ценностей» в изрядной степени расходилось с консервативными представлениями большинства.

Можно сказать, что на неё повлияло деревенское воспитание, а можно сказать — что отсутствие такового. В первые годы своего незабвенного детства Лидочка была предоставлена преимущественно лишь себе.

Родители её вечно были где-то в колхозе, дядя, отжавший часть Лидиной комнаты, большую часть дня, по счастью, тоже пропадал где-то в связи с амурными приключениями.

Лида привыкла сидеть дома одна-одинёшенька в окружении книг. Друзьями её были пухлые томики фантастики и тонкие распечатки приносимого дядей откуда-то самиздата.

Читать, к слову, она выучилась едва ли не раньше, чем делать То-Чего-Нельзя-Называть.

Последнее вошло в её разум как-то абсолютно естественно, она не помнила точно этого мига.

Ребёнок, который сидит месяцами и неделями напролёт один в своей комнате, едва ли догадается с ходу, что, потрогав себя через трусики, делает что-то плохое? Так и Лида, она просто трогала себя там, когда ей было скучно, не видя в том до поры ни особых пороков, ни особо лелеемой сладости.

В памяти её засел горький миг, когда мать мутным взглядом окинула это однажды после возвращенья с работы — и со всей мощи больно огрела её по рукам.

«Чтобы я больше ни разу не видела этого».

Лида была послушным ребёнком.

Мать её больше никогда не увидела этого. Лидочка же разместила в своём мозгу новую потаённую секцию — для «вещей, по поводу каковых взрослый мир почему-то отчаянно дурит».

Трудно сказать, почему она не решила, как многие дети в таких ситуациях, что взрослые правы, а она ужасная грешница. Может быть, потому что уж больно привыкла к своему увлечению?

Свою роль мог здесь сыграть и дядя.

Он относился к Тому-Чего-Нельзя-Называть не то чтобы флегматично, скорее — с плохо сдерживаемым одобрением. Когда Лидочка после строгого окрика матери пару раз забывалась и начинала заниматься этим при дяде — ну, нервы, порой это принимало форму своего рода тика? — тот лишь усмехался в усы и хлопал Лидочку по плечу, отчего та краснела и ощущала приятно растекающееся тепло между ног.

Пожалуй, на взгляд Взрослого Мира дядя её не был особенно нравственным человеком. Лидочка даже подозревала, что Взрослый Мир назвал бы его «извращенцем» и «педофилом».

Но ей, вообще говоря, было на это плевать. Взрослый Мир в этой сфере утратил у Лидочки какое бы то ни было доверие.

«Что убивать плохо, что красть плохо — тут я вам верю. А в плане писек-сисек, извините, вы для меня уже не авторитет».

Лида, само собой разумеется, не говорила об этом вслух кому бы то ни было. Догадывалась, что плоды будут горькими.

Она не видела в поведении дяди ничего неприятного.

Хотя Взрослый Мир наверняка раскричался бы «Ужас! Ужас!» — после маминого удара Лидочка научилась как-то интуитивно чувствовать это? — лично её действия дяди не зацепили особо.

О нет, он не домогался никак грязно до Лидочки, не приставал к ней и не пытался её как-то специально потрогать — да и Лида сама в те далёкие годы едва ли бы приняла это.

Ему нравилось наблюдать.

Происходило это так деликатно, что Лида сама до сих пор не была уверена толком, что было собственным замыслом дяди, а что ему приписало её буйное воображение.

Он мог подарить ей ко дню рождения роскошное платьице с отдельно вышитыми карманами спереди, подчеркнув специально их глубину и понизив заговорщицки голос при этом. Всего пара слов — «Тебе пригодится» — и подмигивание, заставившее невинную Лидочку покраснеть до ушей.

Он мог дать прочитать ей странный самиздатский рассказ, распечатанный на бракованной пишмашинке без «краткого И», рассказ солоноватый и мерзкий по меркам Взрослого Мира, но будораживший дивные струны Лидиного духа и тела описываемыми там событиями. Сам дядя с ухмылкой садился при этом чуть позади и делал вид, что отвлечён чем-то. Лидочка в свою очередь делала вид, что верит, начиная через какое-то время как бы украдкой ласкать себя через те самые кармашки платья.

Это было приятно.

Приятно и стыдно. Общая позорная тайна, общий секрет, обмен лукавыми взглядами двух подпольщиков, подобных Джулии и Уинстону из «1984» Оруэлла.

Лида читала этот роман, он занимал почётное место в самиздатской библиотеке у дяди. Она не очень хорошо понимала, почему цензура его запретила — оптимистическое юное нутро кричало ей, что вся эта чернуха никак не относится к реальной действительности, что советская жизнь и на тысячную долю не настолько плоха, запрещая же публикацию оруэлловского романа, цензоры по сути сами открыто заявляют этим, что роман и вправду написан про СССР. Ну не глупо ли?

Как-то раз однажды так получилось, что Лидочка ухитрилась увидеть за Тем-Чего-Нельзя-Называть самого дядю.

Она возвращалась со школы, юркнув тихо в квартиру, услышала из собственной комнаты странные ритмичные звуки.

Чем-то это напоминало отдалённо накачивание насоса.

Она сделала несколько шагов к углу коридора, потом ещё несколько, носик её от любопытства задёргался. Ноги её сделались почему-то ватными, как если бы тело её заранее смутно предчувствовало, что она увидит за поворотом.

Дядя её сидел у ярко сияющего голубого экрана недавно купленного родителями телевизора. Брюки его были спущены, из трусов его торчало нечто наподобие упругой колбаски, он медленно массировал сей странный орган, не отводя взгляда при этом от молоденькой дикторши программы «Время».

Лида вся вспыхнула.

Не то чтобы она не понимала, что видит. Порнографические рассказы, хитро подсовываемые ей дядей, словно бы вкладывали в её мозг незаметно один кусок мозаики за другим. Но прежде невинная юная девочка даже и не догадывалась, что всё это по жизни так выглядит?

Она едва не перестала дышать, она почти вся превратилась в один сплошной луч внимания. Она ловила каждое движение дядиных пальцев, чувствуя при этом сумасшедший жар меж собственных ног, но не будучи в силах пошевелиться, не то что сунуть себе руку под платье.

Послышался тихий смех дяди.

«Хорошая девочка».

Движения пальцев его ускорились раза в два.

Тут только Лидочка осознала, что звук телевизора выключен, что миловидная дикторша шевелит губами без единого слова, глядя иронично на дядю. Он, без сомнения, фантазировал ныне о том, что девушка эта видит его за Тем-Чего-Нельзя-Называть, что он при ней сие делает совершенно открыто?

Мгновением позже ей пришла в голову мысль, вынудившая Лидочку запунцоветь. Она ведь тоже сейчас наблюдает за дядей, который в свою очередь не раз открыто наблюдал сам за ней.

Что, если?..

Ладонь Лиды скользнула вниз под коротенькое белое платье, скользнула меж бёдер. Дивясь сама своей смелости — дяде достаточно сделать движение головой, чтобы увидеть её? — примерная отличница-школьница погладила чуть-чуть себя через трусики, прижала ладонь к ещё почти гладкому треугольничку.

Дядя приглушенно застонал.

Пальцы его работали всё усерднее, так же как теряли застенчивость постепенно и ловкие пальчики Лидочки. Стиснув свою сосиску со всей доступнейшей силой, задвигав взад-вперёд кожаный капюшончик верхушки, он слабо вскрикнул, брызги чего-то белого осенили ковёр перед ним.

В то же мгновение — или даже секундою раньше? — пронзительно-тоненько взвизгнула и сама Лидочка. Внутри её щёлочки — «киски», так это часто почему-то называлось в рассказах у дяди? — двигалось уже целых два пальца.

Дядя вновь застонал, откинувшись с наслаждением на спинку дивана и запрокинув назад свою голову. Лидочка сползла мгновением ранее на пол, раскинув коленки и всё ещё лихорадочно двигая по инерции пальчиками, ею руководила при этом как гамма переживаемых ощущений, так и желание укрыться от дядиного взора. В противном случае он бы точно её увидел, если ещё не услышал?

Ей было мокро.

Мокро и хорошо.

Несколькими секундами позже она услышала негромкий смех дяди и звук переключения каналов. Ползком отодвинувшись осторожно от порога собственной комнаты, Лидочка тихо поднялась, отдышавшись, положила руку на ручку входной двери.

Сделав вид, что только-только пришла, она громко провозгласила на всё жилище: «Привет, как дела? Все дома?»

Дядя, улыбаясь шире обыденного, но почему-то весь красный, горячо поприветствовал её, поцеловал в обе щеки, чего обычно не делал, расспросил её об успехах в учёбе.

Лидочке было отчего-то приятно следить за его смущением. Имея теперь от него особую приватную тайну, касающуюся его самого, вспоминая недавнее дядино жалкое состояние и в то же время видя, как он беспечно пытается себя нынче вести, она ощущала иронию — и мягкое ласковое влажное тепло между ног.

Так у неё зародился специфический фетиш.

«Фетиш» — одно из тех слов, которыми козыряли не раз и не два авторы зачитанных ею до дыр нецензурных рассказов. Если в советской литературе и можно было иной раз его встретить, то совсем не в том смысле.

Желания Лидочки стали слегка необычными.

Нет, не сказать, чтобы прежде они у неё были совершенно обыденными. Лида не без оснований подозревала, что занимается Тем-Чего-Нельзя-Называть многократно усерднее всех своих подруг по школе — хотя в то же время понимала отчётливо, что не рискнёт провести об этом какие-либо расспросы. Из всех своих подруг детства она могла быть здесь откровенна лишь разве что с Ниночкой, необычной девчонкой из дальнего кавказского поселения, которую как-то раз поймала на чём-то похожем, что привело к странной дружбе и обмену некоторыми тайными извращёнными откровениями. Но Нина, увы, только несколько месяцев проучилась в их школе, позже родители её переехали в другой город и их зыбкая связь разорвалась.

Ныне, однако, желания подрастающей школьницы впервые в жизни её спроецировались на других, причём на лицо противоположного пола. Ей стало интересным попытаться поймать дядю снова на этом, а в идеале — спровоцировать его так, чтобы он занялся этим открыто прямо при ней.

Не зная, как это сделать, вслепую нащупывая дорогу, она пыталась себя повести как в тех самиздатских рассказах.

Ну, например, объявить громко о своём намерении принять душ, оставив при этом дверь ванной слегка приоткрытой?

Ну, например, поблагодарить дядю за новый подарок, усевшись ему на колени и специально поёрзав по «колбаске»?

Дядя не особенно реагировал.

Может быть, в нём всё-таки были сильны странные моральные установки Взрослого Мира — «делать это со школьницей, как только можно так низко падать, фу-фу-фу, синее небо с Марксом и Энгельсом обрушится на тебя».

Может быть, он хотел, чтобы она обозначила желания свои откровенней, причём тет-а-тет, в то время как Лидочке, наоборот, приятней было ставить опыты, когда родители были дома или должны были скоро туда вернуться.

Так она чувствовала безопасность.

Чувствовала, что То-Чего-Нельзя-Называть не перейдёт раньше времени в То-Чем-Нельзя-Заниматься. К последнему Лидочка не была пока что ещё полноценно готова — её ощутимо пугали как страшилки про кровь, так и риск забеременеть.

Не видя, однако, отдачи с дядиной стороны, видя лишь смущённое хмыканье и почёсывание подбородка, с течением дней она начала вести себя всё наглее. Обычным стало хождение по дому при дяде в коротеньких самодельных платьицах, притворно-рассеянное откидывание подола выше трусиков во время беседы, а то и отсутствие при этом белья.

Трудно сказать, к чему привела бы осада дяди сексуально озабоченной школьницей. О да, благодаря пресловутым рассказам Лидочка теперь была умной, она теперь знала даже такие нетипичные для советской культуры слова?

В один прекрасный или печальный день дядя просто не появился дома, родители отказывались о нём что-либо говорить. Из пересудов Лида узнала, что у него возникли проблемы с законом, скорее всего, вызванные самиздатом.

Так перевернулась эта страница её девственной жизни.

Эта страница, но не последующие.

Семена, посеянные некогда в её мозгу дядей — и, против воли, собственной матерью? — должны были когда-то взойти. Причудливый Лидочкин фетиш, неспособный уйти, влиял специфически на её девичьи грёзы.

Со временем из деревни её родители переехали в город, сама Лидочка поступила в университет на учёбу. Но не сказать, чтобы её личную жизнь это особенно изменило.

О нет, она не была какой-то особенной извращенкой, вечно мечтающей о половых членах парней. Как уже намекалось выше, она довольно неплохо разделила свой мозг на «секцию обычного мира» и «секцию для вещей, с которыми у этого мира по какой-то неясной причине проблемы и о которых ему лучше не знать».

Лидочка была обычной идеалистической девушкой, ей нравились стихи Пушкина, нравились рассказы Пришвина, нравился опальный Пастернак. Она верила в успехи науки и техники, зубрила старательно математику и надеялась успеть увидеть при жизни цветущие яблони на Марсе.

Но определённые фантазии не подавить.

При этом она догадывалась: столь странных людей, каким был её дядя, в мире, окружающем её, астрономически мало.

И большинству из них нельзя верить.

Верить можно обычным парням вокруг — прекрасным, надёжным, светлым, оптимистичным, держащим уверенно курс в Светлое Будущее. Вот только каждый из них сожжёт её на костре или посмотрит на неё как на психически больную, если она заикнётся о тайном желании понаблюдать кое за чем нехорошим в его исполнении — или сама займётся при нём чем-то подобным?

Она не хотела спорить ни с кем, что есть «норма», а что «аномалия», так же как и задаваться загадкой, что есть «здоровье», а что есть «перверсия». Лида не знала ещё, что такое «гильотина Юма», до изучения этой философской концепции они в университете не успели дойти, но она уже заранее чувствовала гнильцу в самой предпосылке вопроса.

Окружающий мир был ярким, блестящим, внушающим лучшие ожидания и позволяющим приобрести немало близких друзей.

И — во многом асексуальным. Настолько асексуальным, что само это слово не поняло бы большинство её одногруппников.

Лидочка не то чтобы особо страдала.

Она и сама не очень хотела нырять прежде времени в пучины романтичных коллизий, разбивая чьи-то сердца или даря на разбивку своё. Она была мечтательным книжным червем, она привыкла с детства жить в окружении литературы, это и стало спасением её в утолении тайных желаний — книги и воображение.

Фантазии её бывали порою забавными.

Гипноз, например.

Среди оставшихся в доме от дяди самиздатских распечаток, которые Лида потом осторожно сложила в сумочку и тайно перевезла на новую квартиру, было немало западной фантастики. Неудивительно — в СССР с ней частенько была напряжёнка, если не в плане качества, то в плане количества, а спрос, как известно, призван рождать предложение?

Лида пару раз фантазировала о том, как бы можно было загипнотизировать какого-нибудь парня и раскрепостить его разум для всяких нехороших вещей. Сделать из хорошего правильного советского парня эдакого западного «стилягу» — хотя как ведут себя «стиляги» на самом деле, Лидочка не имела понятия, а подходить к ним боялась.

Ну, на самом деле больше пары раз?

Фантазировать на эту тему оказалось неожиданно интересно, было приятно чувствовать эдакую жгучую смесь наслаждения и вины, представляя в качестве безвольной игрушки какого-нибудь понравившегося тебе паренька из другого потока, паренька, у которого ты как ни в чём не бывало будешь просить сдуть контрольную завтра.

Представляя себе подобные вещи, Лидочка ощущала жар в трусиках. А получасом позднее — желание поменять их.

Так получилось, что эти бредовые грёзы привели со временем к составлению почти что серьёзных планов.

Лидочка заинтересовалась гипнозом, заинтересовалась самиздатской эзотерикой, хотя говоря себе, что интерес её чисто теоретический. Стала много читать о способах погружения собеседника в транс наяву — и о тех ситуациях, когда сознание индивидуума особо подвластно внушению.

Она изучила как следует концепцию эриксонианского гипноза, она изучила суть реверси-состояния Хаббарда, она начала даже записывать в отдельной тетради признаки и отметины повышенной внушаемости человека. Она пыталась разработать собственные методики воздействия, она ставила опыты на знакомых, хотя ограничиваясь мелочами — и не будучи уверена точно, действует ли внушение.

Если твоя подруга села на четвёртое кресло слева в третьем ряду, из-за внушения ли твоего это произошло?

Она не решалась кому-либо внушать вещи, слишком уж противоречащие его явным или хотя бы тайным желаниям.

Лида бы не посмела перейти к большему, кабы не случай.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

— Здрасьть, тёть Зой, — бросила Лидочка со столь отстранённо-отсутствующим видом, что сама едва не почувствовала себя растворяющейся в математических формулах следом за Шуриком. — Дайте, пожалуйста, ключ.

— У тебя же сегодня экзамен.

— Ещё целых три часа. Мы пока с подружкой позанимаемся.

Как она в глубине души и надеялась, апатичная подслеповатая женщина не стала задавать излишних вопросов, просто-напросто посторонившись и предоставив жилплощадь на время в Лидино распоряжение. Знала бы она ещё, для чего?

Лидочка, впрочем, пока что не знала этого и сама.

Её едва заметно трясло, но она сохраняла изо всех сил на личике сосредоточенное выражение, пристально глядя в тетрадку, лежащую сейчас на столе перед нею и Шуриком.

Или Вадиком?

Или Юриком?

Лидочка не могла сейчас отчётливо вспомнить, каково его имя, но была убеждена на все двести двадцать процентов, что уменьшительный суффикс там обычно используют.

Коснувшись несмело плеча светловолосого паренька, она попыталась ему передать безмолвный несложный приказ. Мгновением позже пальцы студента потянулись к сосиске, смазывая горчицей её для себя и соседки.

Краем глаза она уже видела как-то раз этого парня. В замкнутых средах вроде университетов многие понаслышке знают друг друга, а девичья память цепко хранит социальные связи — в отличие от всё забывающей юношеской.

Светловолосый идеалистичный мальчишка с мечтательным взглядом, взахлёб рассуждавший с приятелями о внеземных формах жизни и о способах установить контакт с ними при помощи саморазмножающихся автоматов. Типичный Саша Привалов из «Понедельника», образцовый создатель Светлого Будущего по новому образцу — создавать его по старому образцу, построив «контру» у стенки и полоснув по ней от бедра автоматной очередью, этот Юрик или Виталик, конечно, едва ли бы смог?

Он принадлежал как раз к той рафинированной категории юношей, которых Лида время от времени обожала включать в свои тайные грёзы из засекреченной секции мозга.

Стыдно сказать, но на фоне таких вот ясноглазых неиспорченных мальчиков Лидочка — невиннейший ангел снаружи и даже отчасти внутри? — ощущала себя порою плохой.

Стыдно сказать, но ей это нравилось.

Она не успела первоначально заметить на улице, когда шедшая с нею рядом подружка сменилась этим обалдуем в очках, она и сама была поглощена подготовкой к экзамену, но женскому мозгу легче даётся одновременное выполнение разных задач.

Вначале она призадумалась было, не кашлянуть ли ей строго, не попытаться ли отогнать самозванца.

Затем — призадумалась уже о другом.

Состояние светловолосого парня до боли напоминало гипнотический транс, казалось, что он не придуривается, что он действительно поглощён конспектом и не осознаёт как следует происходящего. Лидочка провела лёгкий тест, попробовав перевернуть до срока страницу. Парень механически попытался удержать её руку, но в себя при этом не пришёл.

Лида прищурилась.

Если она права, то ей может выпасть сейчас уникальнейший шанс, исключительный случай поиграть чуть-чуть безнаказанно с симпатичным мальчиком. Поиграть так, что никто об этом не узнает. Поиграть так, что об этом не узнает даже сам мальчик.

«Как бы это проверить?»

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Она перевернула страницу.

Следуя новому полученному безмолвно приказу, парень в очках — Шурик, о да, Лидочка уже была почти что уверена, что его зовут именно так? — смазал горчицей собственное пирожное и без тени сомнений его прожевал. Правда, за секунду до этого он, словно бы издеваясь, сделал то же самое с пирожным студентки, что последней пришлось стоически выдержать.

Она еле слышно хихикнула. Это, надо сказать, было уже далеко не первой проверкой, коей она подвергла студента.

Первый ею отправленный невербально-безмолвный приказ был до крайности прост. «Следуй неотступно за мной. Читай неотрывно конспект. Думай лишь только о формулах и иди послушно рядом со мною, куда бы я ни направилась».

Да, примитивно, да, это как будто и так соответствовало поведению Шурика? Что делать, этого требовала методика Лиды. Первая установка должна почти совпадать с желаниями подопытного, чтобы он не отличал твоих желаний от своих.

Лидочка проверила позже, как действует месседж. Тест с опасно распахнутыми люками канализации, испытание с псом.

Парень шёл за ней как привязанный, он не приходил в себя, но копировал чуть ли не каждый шаг её и даже мимику.

«Раппорт».

Так назывался канал, та самая неуловимая ниточка загадочной связи, возникшей меж ними. Она поначалу казалась как будто воздушной и хрупкой, но с каждой секундой Лидочка ощущала её всё более уплотняющейся.

Природу её, к сожалению, она точно не знала.

Будучи материалисткой и советской студенткой, она не особенно верила во всякую мистику, но допускала, что объяснение может лежать в сфере обыденных фактов. Люди ведь могут общаться между собой подсознательно, не замечая того?

Вроде как если бы — Лидочка втайне гордилась придуманной ей аналогией — в твоё тело впридачу к тебе подселилась невидимая скрытая личность, какой-нибудь агент 006, которому бы понадобилось передать сообщение внедрённому в тело твоего соседа Степана агенту 020, причём оба этих агента не в силах были бы управлять в полной мере захваченными телами, а могли шевелить лишь кончиками левых мизинцев. Тупиковая, казалось бы, ситуация? Но если оба агента знают азбуку Морзе, то вполне могут передать друг другу нужные сведения через дрожанье мизинцев, однако при этом ни ты, ни Степан никогда не узнаете, что параллельно вашему разговору на лестнице между телами вашими протекал ещё один разговор.

Это, конечно, метафора.

Подсознание человека едва ли можно сравнить с вселённым в его тело шпионом, а подсознательное общение едва ли может быть уподоблено тайной шифровке. Но тем не менее эта модель помогала Лиде представить, каким образом те или иные мысленные приказы её могут попадать в ум подопытного.

«Вот как сейчас».

Касаясь плеча светловолосого парня, позволив руке задрожать, а дыханию сбиться, — кто знает, какие именно шифры использует подсознание для создания иллюзии телепатии? — Лидочка полуприкрыла глаза и отправила в его мозг, как умела, целую серию выраженных не особенно чётко чувственных образов.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

«Зной».

Эта телепатема была в большей степени набором картинок — нет, пожалуй, скорее даже эмоций? — чем комбинацией слов.

«Жар. Юг. Парилка. Душный солнечный пляж. Пот, льющий градом. Липнущая к телу одежда. Ты хочешь избавиться от неё».

Отправив её, Лидочка почти перестала дышать от волнения.

Если это сработает, если сидящий рядом с ней мальчуган разденется сейчас догола в незнакомой квартире на глазах у незнакомой девчонки, это окажется едва ли не первым существенным доказательством её власти. Всё предыдущее — опыт с горчицей, опыт с собакой, испытание с люками? — в принципе, хотя и с натяжкой, могло бы быть лишь чередой совпадений.

И тогда можно будет взломать в его разуме иные барьеры.

Она поймала себя на мысли, что чуть вспотела. Ну да, справедливо, чтобы что-то навеять кому-то, требуется это вначале внушить самой же себе?

Лида, пожалуй, была бы даже не против оказаться сейчас без одежды. Было в этой идее нечто безумно дразнящее, почти как привет из детства от дяди.

Тайный лелеемый фетиш.

Несколько раз ей случалось уже пользоваться не совсем нравственным образом окнами высотного дома напротив, раздеваясь до нижнего белья при распахнутых шторах. Лидочке нравилось думать, что кто-то может в эти минуты наблюдать за ней, может быть, предаваясь даже Тому-Что-Нельзя-Называть.

Она даже думала пару раз, не рискнуть ли раздеться ей перед окном догола. Но потом в ней мелькнуло убившее весь смак опасение о возможном чьём-то фотоаппарате — и она завязала с забавами этого рода. Хотя, впрочем, фантазии её из-за упомянутого опасения стали ещё более необузданными.

Белобрысый студент между тем протёр от пота взмокшую шею, сделал пару странных движений, словно бы обмахиваясь воротником рубашки. Похоже, внушение действовало, только вот следовать ему в полной мере мальчик не намеревался?

«Проклятье».

Лида поджала рассерженно губы. Она готова была уже выругать в голос этого обалдуя.

«Ладно, скотина, ты сам напросился. Попробую надавить вслух. В конце концов, честность применяемых методов некому тут проверять, а у нас здесь не спортивное состязание?»

— Духота, — проговорила она словно бы не совсем своим голосом, бёдра её под столом сдвинулись и раздвинулись. Лидочка сама не полностью верила в то, что собирается сейчас сделать. — Не переворачивай. — Она имела в виду страницу.

Чувствуя, как ей действительно становится жарко, как дыхание её медленно густеет, а тело отказывается повиноваться, Лида поднялась со стула. Заставила себя беспечно встряхнуть головой, шагнула как ни в чём не бывало к окну. Потянулась руками к низу платья, белая ткань поползла неторопливо вверх, обнажая стройные бёдра.

«Что я делаю».

Не просто «перед окном». Не просто «перед жильцами дома напротив». Даже не «перед дядей». Перед чужим и находящимся прямо в одной комнате с ней почти незнакомым парнем.

От ощущения взора Шурика на своих дрогнувших бёдрах — хотя физиономию студента она в это мгновенье не видела, умом она понимала, что тот, вероятно, продолжает по-прежнему тупо сверлить взглядом конспект? — девушка почувствовала меж ног что-то переливчато-жаркое.

— Ира. — Кажется, голос её на произнесении имени подружки едва не дал предательски петуха? — Расстегни.

«Я тебя вынужу, заставлю всё же тебя оторвать взгляд от этой проклятой тетради и отреагировать на то, что ты видишь. Вынужу, хочешь ты этого или нет».

Лидочка не могла уже сказать точно, чего сама хочет.

Желала ли она выхода студента из транса? Нет, определённо, это было бы катастрофой. Желала ли она, чтобы он, пусть и оставаясь в трансе, уделял соседке по комнате несколько больше внимания? Да, наверное, это было бы сказкой.

Пальцы Шурика расстегнули одеревенело верх её платья. Выскользнув из него, окинув своего спутника взглядом, она не без удовольствия обнаружила, что тот начал снова обмахиваться воротником рубахи, будто и вправду страдая из-за жары.

«Подсознательно, похоже, он всё-таки что-то чувствует. Пусть сознание его и замечает одни только формулы?»

Странно, но по поводу нарушения транса и возможного притворства со стороны Шурика девушка практически не волновалась. Она просто чувствовала, благодаря возникшему меж ними каналу, что парень всё ещё мысленно отсутствует здесь.

— Жарко, — проговорила Лидочка как ни в чём не бывало, облизнувшись, не зная уже сама, о предполагаемых чувствах Шурика она говорит или о своих собственных. — Разденься.

Теперь, когда она показала пример по всем правилам гипнотического мастерства, повиновение месседжу должно было протекать значительно легче?

Облокотившись на край стола с самым невозмутимым видом и продолжая изображать увлечённость тетрадью, девушка ощущала сумасшедшее биение крови в ушах.

Шурик повиновался.

Действуя как заторможенный, как автомат без единой искры ясного разума, он тем не менее послушно расстёгивал одежду, больше того — дыхание Лидочки перехватило — стягивал с себя брюки. Она сама сейчас стояла пред ним в одном только алом лифчике и не менее алых трусиках, отчего щёки и низ живота её румянило щекочущим жаром.

Гребешок упал на пол.

Лида это проигнорировала, хотя так и не поняв толком, как Шурик ухитрился его свалить. Во рту её стало сухо, в трусиках же её, напротив, становилось всё влажней и влажнее.

«Попытаться усугубить сейчас гипнотическое давление?»

Ей, разумеется, безумно хотелось довести этот экстравагантный сеанс безотчётного раздевания до логического конца. Но как спровоцировать на это студента, как подвести к этому Шурика, не раздеваясь самой? Лидочка этого не знала. Мысль же расстегнуть самой лифчик, спустить с себя трусики пугала её, если Шурик именно в это мгновение выйдет из транса — вся университетская репутация её будет погублена навсегда.

Она без единого слова взяла дрожащими пальцами тетрадь, с невозмутимейшим видом выпрямилась. После чего — ведя опять Шурика за собою как на невидимой привязи? — с тем же непроницаемым видом направилась медленно к краю кровати.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Жар.

Истинный уже жар, неподдельный? И в то же время — сладкая изморозь, электрическая щекотка, словно бы пробивающая низ её живота тысячей сладких иголочек.

Они сидят рядом.

Непосредственно рядом, на самом краешке этой утлой кровати, оба при этом одетые в одно лишь только бельё и соприкасающиеся обнажёнными бёдрами.

Лиде достаточно только вытянуть руку, чтобы потрогать его неприличное место. На какую-то долю секунды она ощущает прямо-таки бешеное желание осуществить сейчас это.

Её дыхание учащается, она перелистывает страницу, пытаясь при этом передать мальчугану всю свою похоть, весь адский зной, испепеляющий Лидочку в самом низу живота.

Пытаясь.

И — едва не закусывая сама от страсти губу. Чувствуя, что едва себя контролирует, уже опускаясь рядом с Шуриком на подушки, она замечает вдруг краем зрения, что ладонь мальчика тем временем легла аккурат на его причинное место. Будто бы белобрысый студент, хотя и поглощённый тетрадью по-прежнему, загородился неизвестно зачем от соседки?

Личико её от увиденного словно ошпаривает огнём.

«Это работает».

Или нет? Или ей только кажется это? Не веря себе, но решив на фрейдистский манер усилить внушение, она вытягивает ладошку вверх к шнурку вентилятора.

Пальчики её делают несколько лишних и с виду совершенно ненужных движений, прежде чем обхватить продолговатую рукоятку. Лидочка щекочет чуть-чуть её кончик.

Всё по Фрейду.

Месседж для подсознания, двусмысленный нескромный намёк, призванный распалить игру звериных инстинктов.

Лопасти вентилятора мягко шумят, неспешно раскручиваясь. Ей кажется, или светловолосый парень в очках закусил чуть губу, хотя и продолжая при этом витать сознанием в формулах?

Ладонь же его на трусах — дыхание Лидочки учащается, щёки её горят, она не в силах поверить глазам? — чуть-чуть сдвигается в сторону и начинает массировать растущий бугор.

«Он это делает».

Ей хочется по-демонически усмехнуться. И в то же время — ей страшно сделать даже мельчайшее из движений, страшно сейчас издать самый крохотный звук.

Что, если транс белобрысого парня нарушится, нарушится именно в этот момент, когда он лежит с ней в постели в трусах и рука его дёргает его же шланг между ног?

Лидочка почти что касается подбородком плеча мальчугана.

«Зной. Желание. Жар».

Не слова, отнюдь, как и в прошлый раз, пожалуй, даже не образы. Эмоции в наиболее чистом их дистиллированном виде.

«Не останавливайся».

Она прижимается к нему плечиком чуть теснее и начинает безмолвно транслировать одну волну похоти за другой, прямо-таки окатывая мальчика ливнями тайного вожделения, видя, как пальцы его над тканью белья двигаются всё быстрей и быстрее.

«Не думай. Не бойся. Не переживай. Никто не увидит. Никто ничего не подумает тебе возразить. Ты неуловим. Твои действия незаметны. Тебе нравится это делать прямо сейчас. Почему бы тебе не ускорить чуть-чуть движения пальчиков?»

Сопение Шурика — вот смешно будет, если окажется, что зовут его всё-таки совершенно иначе? — тяжелеет и учащается.

Это происходит в действительности.

Парень рядом с ней мастурбирует, мастурбирует совершенно в открытую. Совсем как дядя когда-то, но стимулом к этому служит не дикторша в телевизоре, а Лидочка сама по себе?

«Жаль только вот, что он это всё ныне едва ли осознаёт».

И впрямь.

Будь он в сознании, понимай он сейчас, что его состояние обусловлено пребыванием рядом с девушкой в одном только нижнем белье, было бы гораздо забавней? Хотя, впрочем, Лидочка в этом случае умерла бы от смущения и стыда.

Пятерня мальчугана тем временем начинает подёргивать время от времени лямку трусов, словно подумывая, но не решаясь поднырнуть под неё. Сама себе удивляясь, девушка в ту же секунду отправляет ему дополнительный месседж:

«Да, мальчик. Правильно. Можешь не колебаться».

То ли ей кажется, то ли на кончике носа студента поблескивает в эту минуту едва различимая капелька пота?

«Ты же ведь жаждешь этого».

Пальцы парнишки чуть поддевают резинку трусов, приподняв её, несмело готовясь нырнуть в потаённые дебри белья.

Ей хочется улыбнуться.

Но вместо этого она перекладывает собственную правую руку к межеумку у бёдер, дыхание её обретает еле слышный присвист и становится распалённо-горячечным. О нет, ладонь её скрыта конспектом, Шурик едва ли бы видел это, даже не будь он сейчас чуть менее чем целиком в плену транса. Но всё равно — неужто она, скромная девочка Лида, умница-красавица-комсомолка, лишилась настолько бастионов рассудка под действием детских грёз и самиздатских похабных рассказов, что готова проделать это прямо при незнакомом парне?

Еле дыша, вся дрожа, глядя уже не на формулы заветной тетрадки, а на терзающую бугор плавок руку светловолосого мальчика, Лидочка неторопливо проводит подушечками собственных пальцев по алой ленточке своих трусиков. Дыхание её перехватывает, её кидает заново в жар. Нет, неужели она реально, на самом деле собирается это осуществить?

«Делай как я».

Рука Лидочки ныряет в алые трусики.

Она приоткрывает губы, ей хочется застонать. Парень следом за ней продвинул также ладонь в свои плавки, дублируя невидимые ему действия подобно партнёру по танцу.

«Подобно сладкой марионетке».

Кажется, она тихо стонет — стонет едва различимо, стонет одним только горлом? — шевельнув чуть-чуть кончиком указательного, щекотнув чуть-чуть свой пылающий клитор. И в этот миг — конечно же, именно в этот? — слышится бой часов.

«О нет».

Очи Лидочки расширяются, сердце её почти ухает в пятки.

Транс гипноза прервётся сейчас, не может он быть столь непробиваемо прочным, Шурик очнётся, увидит всё, а она лежит рядом с ним на кровати едва ли не голая с правой ладонью в трусиках! И она не может остановиться! Палец девушки дёргается уже почти истерически, она стонет громче, чувствуя, как бельё на ней становится влажным насквозь.

Два часа дня.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

— Лида! Знаете, какое моё самое любимое стихотворение у Ярослава Смелякова?

— Какое? — улыбнулась та, с тайными огоньками в глазах застёгивая белое платье.

Под верхней одеждой на ней было сейчас всё то же бельё, ненавязчивая демонстрация чего Шурику была призвана пробудить в нём игру подсознательных ассоциаций и скрытых воспоминаний. Подчинить его установкам, вложенным ею старательно в разум интеллигентного милого доброго светловолосого мальчика.

— А вот послушайте, — Шурик деликатно откашлялся.

Пока всё более или менее развивалось по плану.

Тогда, несколько часов назад, когда впервые раздался тот несвоевременный бой, Лидочка чуть было не потеряла разум от ужаса — и в то же время от непереносимого удовольствия.

Тревога оказалась фальшивой, выяснилось, что белобрысого студня не может вывести из каталепсии даже подобное. Больше того, экстаз её словно бы передался ему, мальчуган тогда вроде бы застонал даже сам, а на пальцах его Лидочка уловила краем глаза подозрительные белые брызги.

Пожалуй, в тот миг он действительно вполне мог прийти в себя, мог осознать случившееся, что привело бы к катастрофе. Но Лидочка ухитрилась свершить невозможное. Будучи на волне странного вдохновения после оргазма, она словно смогла уцепиться за хрупкую ниточку раппорта, удержать её, без единого слова, без единого жеста заставив Шурика вернуться глазами к конспекту, а мыслями к формулам. Это даже не было месседжем, не было трансляцией в обыденном понимании. Она просто повернула его глаза и мысли обратно к конспекту, она будто бы стала сама на несколько мгновений Шуриком.

Чувствуя, что теряет концентрацию, что её сладко бьёт ознобом после только что пережитого, она прижалась потом плечиком к мальчику и дала ему ещё ряд определённых внушений.

— В столь маленьких домиках белых, — начал вдохновенно декламировать Шурик, — акация пышно цветёт. Хорошая девочка Лида на улице Южной живёт. В оконном стекле отражаясь, по миру идёт не спеша…

Забили часы, белобрысый парнишка отчего-то запнулся.

— А дальше забыли? — поинтересовалась не без юмора Лида. У неё были в это мгновение некоторые резоны предполагать, чем отвлечён мальчуган и чего ради он цитирует стихотворение.

— М… в оконном стекле отражаясь, по миру идёт не спеша, — проговорил сконфуженно Шурик, спохватываясь, — хорошая девочка Лида…

— А чем же она хороша?

Сделав пару десятков неторопливых шагов навстречу озадаченному студенту, Лида окинула мальчика уже откровенно собственническим взглядом. Скользнув среди прочего взглядом в том числе и по его брюкам.

Дырки на тех, к слову сказать, сейчас уже существенной не было — хотя, впрочем, она и в начале-то была не особо большой. Лиде нужен был повод пригласить к себе парня, чтобы убедиться в достигнутом, она как могла попыталась раздуть внутри него беспокойство по поводу едва различимого разрыва на ткани, безмолвно внушить ему, что там огромная дырка. Если судить по тому, как исказился гротескной гримасой в тот миг лик студента, её гипнотическая власть вполне действовала.

— Спросите об этом мальчишку, — Шурик слегка покраснел, — что в доме напротив живёт. Он с именем этим ложится, он с именем этим встаёт…

Улыбаясь едва ли не до ушей, чувствуя, как алеет сама, она просунула руки глубоко-глубоко в кармашки белого платья — кармашки, ей углублённые по тому самому принципу, на который намекал некогда в детстве дядя. Кончики пальцев нырнули чуть глубже в проделанные ею давно специально укромные дырочки. Она села рядышком с Шуриком на самый край кровати, снова бок о бок с ним, вся залитая румянцем от осознания, чем в это мгновение занимается.

Всё как тогда, всё как несколько часов назад, только вот они оба сейчас уже более чем одеты, а Шурик теперь пребывает условно в ясном сознании? Отчего нынешние действия Лидочки кажутся ещё более экстравагантными, рискованными и безумными.

— Н-недаром на каменных плитах, — проговорил он, движения его рук сейчас тоже уже не казались почему-то ни на мгновение скромными, — где м-милый ботинок ступал… «Хорошая девочка Лида» — в отчаяньи он написал.

Она повернула голову и глянула с невозмутимой насмешкой парню в глаза. Почти что не удивилась, увидев его правую ладонь между ног, увидев, как пальцы его теребят опять стремительно растущий бугор под материей брюк.

«Тебе теперь будет всегда при мне жаждаться этого».

Такой была одна из первых установок, которые она дала Шурику в те сладко-позорные романтические секунды.

Дала не словами — скорее, неясными образами.

«Едва ты увидишь меня при следующей встрече, ты ощутишь, что отчаянно хочешь мне доверять, меня слушаться, общаться со мною. И — если мы будем наедине — ты почувствуешь вновь жуткую тягу сделать это руками. В уме твоём против воли будут вставать сладкие забытые образы меня полуобнажённой, ты будешь мысленно видеть меня в одном только алом белье или даже совершенно нагой, кровь будет приливать почти непрерывно к низу твоего живота. Ты не сможешь никак подавить свою похоть, она будет неодолимой, хотя будя стыд».

Это был особенно тонкий момент.

Лидочка в принципе вполне могла попытаться внушить ему, чтобы он не считал совершаемое чем-то позорным, чтобы он не таил это и просто-напросто временно забывал при общении с ней о некоторых табу. Но девчонка была немножко садисткой.

Ей уже даже хотелось, чтобы Шурик стеснялся, чтобы он умирал от смущения, чтобы он скрывал свои действия. Чтобы во всём этом был мотив постыдной игры, элемент тайного подглядывания, как когда-то в детстве её при общении с дядей.

«Ты будешь веровать свято, ты убеждён будешь на сто двадцать процентов, что я не вижу ничего необычного. Как бы халтурно ни были скрыты от меня твои действия, ты будешь считать, что можешь отвлечь меня от них репликой о погоде или вопросом про пробежавшую мимо нас кошку. Тебе будет дико неловко, но ты будешь твёрдо уверен, что я ничего не заметила. И точно так же ты сам не заметишь каких-либо подозрительных действий с моей стороны, считая любые движения моих рук совершенно невинными».

— Н-не может… л-людей не растрогать… м-мальчишки упрямого пыл, — выговорил кое-как ещё несколько слов Шурик, кажется, начиная забывать стихотворение Смелякова.

Она улыбалась, спокойно глядя на него, она ласкала себя уже не через дыры в карманах платья — она извлекла из них руки и совершенно открыто массировала себя через белую ткань.

— Так… Пушкин влюблялся… д-должно быть, — выдавил из себя уже почти что убитым голосом паренёк, кажется, ему понемногу переставало хватать воздуха. — Т-так…

Он запнулся.

Сердце Лидочки ёкнуло, эйфория победы и бесстыдного ликования вмиг обернулась холодной лягушкой внутри и тоскливым ужасом.

Внушение не сработало? Он всё же заметил движения её рук — или вдруг понял, что его самого жестикуляция и стихи не очень-то маскируют?

Хотя, впрочем, взгляд его был устремлён сейчас вовсе не на руки Лиды, а куда-то вниз и в сторону.

«На гребень», — вдруг осознала она.

Та мелкая непривлекательная вещица, тот проклятый предмет аксессуара, что свалился несколько часов назад на пол и что Лидочка до сих пор так и не удосужилась положить на место. Неудивительно, в принципе, учитывая, что её целиком поглотили фантазии об эксперименте.

Не станет ли это триггером к возврату воспоминаний? Не нарушатся ли установки, не исчезнет ли власть внушений над ним или — тьфу-тьфу — не осознает ли их студент?

Шурик начал рассеянно сам себя обхлопывать. «Как тогда, — мелькнуло в уме её. — При реакции на внушённый мной зной».

— Что с вами? — обеспокоенно спросила она.

— А… нет, ничего, — сглотнул он слюну. Спросив каким-то оцепенелым, словно утратившим все интонации голосом: — Н-на… чём я остановился?

Лидочка, как могла, состроила предельно невинное личико.

— На Пушкине.

Белобрысый мальчик, как бы пытаясь прийти в себя, лихорадочно захлопал глазами.

— Мммм, — замялся он. — А, Пушкин?

Кажется, ясность ума временно возвратилась к нему, но в действительность он полноценно так до сих пор и не вернулся.

— Т-там чудеса, — проговорил быстро он, облизнув губы, — там… леший бродит. Русалка…

Лидочка рассмеялась.

Она понимала, что это с её стороны до крайности нетактично, она изо всех сил старалась не засмеяться, но сдержать себя в этот миг было выше её сил.

— Постойте, постойте. — А она-то ещё боялась чего-то. До выхода из-под власти гипноза ему как до коммунизма без Ленина. — Какая русалка, Саша?

— На в-ветвях висит, — выговорил студент, оцепенение в его голосе начало понемногу проходить. — Э… лежит.

Смотреть на измученного белобрысого парня в эти секунды было до откровенного жалко. Особенно Лиде, имеющей основание видеть долю собственной вины в его состоянии.

— По-моему, вы перезанимались, — констатировала тем не менее не без стервозного удовольствия девушка, кинув мелкий взгляд в сакраментальную область на брюках студента.

Воистину «перезанимался».

Знал бы ещё он, чем занималась украдкою прямо в это мгновение непосредственно у него на глазах его собеседница?

Взяв в руки плюшевого мишку со встроенной верещалкой, Лида с игривостью потеребила чуть-чуть его кончиками пальцев. Ещё один тайный импульс для психики Шурика, фрейдистский намёк, который, возможно, вернёт его мысли куда надо?

Но пареньку было явно сейчас не до чтения знаков.

— Разрешите, — выговорил он неожиданно трезвым и даже каким-то мрачновато-высушенным голосом. Выхватив блеющую игрушку из Лидочкиных рук так стремительно, что девушка не успела и подумать о том, чтобы воспротивиться. — Нет. Нет, я не перезанимался. У меня другое.

Он взглянул в глаза собеседнице со странной весомостью. Руки его, к слову сказать, оставили уже сомнительное занятие, хотя и дремали возле промежности.

— Лида, — проговорил он. — Я хочу задать вам один серьёзный вопрос. Это для меня очень важно.

Сказать, что в головке у девушки в этот миг пронеслась круговерть смятенных раздумий, не будет диким преувеличением.

«Что он хочет спросить?»

«О чём он может догадываться?»

«Не вспомнил ли он произошедшее в этой же комнате за четыре часа до сейчас?»

Она опустила глаза.

Что ж, если таков её путь, её кысмет, она постарается выдержать достойно удар. Может быть, Лидочка заслужила это своими безнравственными опытами. В этом позоре, в этом стыде можно даже найти своеобразное мазохистское удовольствие.

— Задавайте, — шепнула тихо она.

Шурик сглотнул слюну.

— Скажите, Лида — почти моляще осведомился он, — у вас не бывает… вот, вы приходите куда-то в первый раз… а вам кажется, что вы здесь уже были?

Он всмотрелся пристально ей в лицо.

Краем глаза Лидочка успела заметить, что ладони Саши вновь начинают двигаться между ног, он не мог не заниматься этим, любуясь ею. Уж не планировал ли он, сознательно или бессознательно, отвлечь её от этого зрелища своими вопросами?

— И… всё вам вроде знакомо: предметы, запахи, звуки… — Что-то во взгляде парнишки неуловимо сменилось, словно вспыхнула и тут же угасла надежда. — У вас… не бывает?

Лида неслышно вздохнула.

Она секунду назад уже почти что готова была признаться во всём. Но не так же, не при таких же слабых уликах.

— Нет, не бывает, — проговорила она даже с некоторой лёгкой досадой. — Я всегда помню, где я была, когда и с кем.

На этих словах ей захотелось показать Шурику язык, а в следующее мгновение — вновь потеребить себя чуть-чуть через платье. Чтобы сдержаться, она вытянула в сторону руку и включила вентилятор.

Лицо студента исказилось.

— А у меня, кажется, бывает, — выдохнул со странной плачуще-смеющейся интонацией он.

Он резко вскочил. Лидочка вздрогнула, руки её от волнения вжались всё-таки в заветный закуток платьица.

— Вот сейчас мне чудится, что я здесь уже был.

— Ну что вы, Саша, — рассмеялась с неловкостью девушка, всё ещё пытаясь перевести происходящее в шутку.

— Да-да-да-да.

Его, кажется, уже было не остановить.

— Я всё здесь уже видел.

Он сделал несколько шагов задом наперёд к окну, практически вслепую, не подглядывая, куда идёт.

— Во. Сейчас я отдёрну, — рука его вытянулась назад, — эту занавеску, — голос его опустился, — а за ней стоит… хрустальный кувшин.

Пальцы его быстро дёрнули в сторону тюль.

Лидочка громко ахнула — наверное, ахнула даже с большим испугом, чем требовалось по роли. Она никак не могла сообразить с ходу, какую реакцию ей сейчас лучше отыгрывать.

Спорить с очевидным? Убедить Шурика, что всё это лишь невероятное совпадение? Попытаться восстановить незримую ниточку раппорта и стереть как-то этому парнише воспоминания?

Но как?

Что, если…

— Был, — проговорил обречённо-плачущим голосом Шурик, рухнув обессиленно в кресло.

В уме юной извращеночки начал формироваться почти на ходу новый план. Небезупречный, могущий множеством способов провалиться, но позволяющий в оптимале восстановить целиком всю свою власть над белобрысым мечтательным мальчиком.

— Саша, — проговорила она с потрясёнными до крайности интонациями. — Так вы ж телепат! Вольф Мессинг.

Шурик сначала приоткрыл один глаз, затем второй.

— Вы думаете? — с робкой надеждой уточнил он. Для советского студента-материалиста это был едва ли не единственный шанс сохранить мировоззрение.

— Точно! — клятвенно заверила его Лидочка, приложив руку к груди. О фрейдистских подтекстах она при этом уже почти что не думала, хотя организм её наверняка выбрал этот жест не случайно. — А давайте попробуем?

— Давайте, — согласился непроизвольно студент.

— Вы выходите за дверь.

— За дверь.

— Да. Я пишу на бумажке своё желание.

— Желание?

— Ну, чтоб потом проверить.

— Ага.

— А когда вы вернётесь, я буду мысленно приказывать вам исполнить моё желание.

— Исполнить.

— Да. Хорошо?

— Хорошо.

— Давайте!

— Давайте.

Она почти силой выдворила Шурика за перегораживающие комнату шторы и задёрнула занавеску, после чего прижала задумчиво к губам пальцы. Её колотил слабый озноб от задуманного, но вначале требовалось написать на листке бумажки что-нибудь безобидное — отвода глаз ради.

«Найти плюшевого мишку».

Поставив в правом нижнем углу листка подпись, спрятав мишку под подушкой, Лида уселась со строгим видом на краю дивана, спрятала свёрнутый туго листок и скрестила целеустремлённо на груди руки.

— Входите! — грозно велела она.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Саша с гулко бьющимся сердцем раздвинул рывком занавесь.

Шаг вперёд к краю дивана в противоположном углу комнаты. Шаг вперёд к девушке, притягивавшей неведомым образом все его мысли с момента знакомства, шаг вперёд к девушке, будящей в нём тайные странные образы, недостойные комсомольца.

Он должен очистить рассудок от всех этих помыслов, чтобы сеанс удался. Он должен стать чистейшим стеклом, должен стать свободным сосудом, который наполнится без остатка Лидиной волей — и свято выполнит её невысказанное вслух повеление.

Ещё один шаг.

Мир вокруг словно бы покачнулся.

«Ты этого желаешь сам, Шурик, — вторглись в его мозг словно извне откуда-то пьянящие искушающие нашёптывания. — Ты этого до невероятности сейчас жаждешь».

Разум его нарисовал вновь сидящую перед ним хмурую девушку свободной от платья, свободной даже от белья. Он застонал вполголоса, чувствуя, словно сходит с ума, словно не может уже отделять сон от действительности.

«Ты — хочешь».

Ладонь его, будто обретя в этот миг свою волю, метнулась стремительно вниз, обхватила прямо сквозь чёрные брюки неудержимо твердеющий орган.

Глаза Лиды сверкнули победным огнём.

Или ему показалось? Чем он сейчас занимается? Самоудовлетворяется совершенно открыто и совершенно позорно пред девушкой своих грёз, самоудовлетворяется у неё на глазах, не пытаясь даже отвлечь её или замаскировать свои действия чтением какого-либо стихотворения?

«Да, правильно, мальчик. Ты такой».

Переступив с ноги, чувствуя, как от отлива крови от мозга мир перед глазами темнеет, Шурик прерывисто застонал.

«Сними одежду с себя. Да, правильно, всю. Изнемогающему от похоти дикому зверю не так уж нужна на самом деле одежда?»

Сон или явь?

Это было неважно. Это уже не имело совсем никакого значения, как не имел значения также полный крах всех его упований на общение с Лидой в том случае, если происходящее ныне происходит в действительности.

Его воли не было больше в принципе как явления. Осталась только лишь воля сидящей пред ним на краешке дивана девушки — и вспыхивающие в его мозгу словно сами по себе повеления.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

— Блеск.

Лида не удержалась от одного этого короткого слова — и тут же одёрнула себя, испугалась, что одно это слово может разрушить создавшийся только что невероятнейшей силы раппорт.

Она смотрела на полностью голого белобрысого мальчугана, покачивающегося стоя в полупрострации, всё ещё продолжающего без перерыва терзать слабо пальцами свой собственный член.

Такого жалкого.

Такого беспомощного.

Такого беззащитного.

— Ближе. — Она не была уверена, произнесла она это вслух или только подумала. Хотя, впрочем, ограничиваться бессловесными приказами через раппорт теперь уже не имело особого смысла. — Ещё один шаг.

Нагой дрожащий студент, послушная марионетка её дьявольских шалостей, застыл в полушаге от Лидочки. Чувствуя как никогда свою полную власть над ним, закусив губу, девушка невербально заставила парня отдёрнуть руки от пениса.

— Тяжко, не правда ли? — Она лукаво глянула на него. Шурик дышал учащённо и глубоко, руки его дрожали, явно так и порываясь вернуться к раздувшемуся от крови органу. — Так и хочется продолжить только что прерванное. Или даже — хочется, чтобы я тебе помогла?

Лидочка вытянула вперёд ладонь. Но — остановила фаланги сантиметрах в пяти от искомого, не доведя чуть-чуть туда руку, демонстративно поиграв немного в воздухе пальчиками.

— Не слышу ответа, Шурик. Ты хочешь этого?

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

«Проси об этом меня. Умоляй. Пресмыкайся, — звучали глухо фоном слова на краю его разума. — Ты ведь всё это заслуживаешь? Мальчишка, который не может держать вне штанов свои руки при разговоре с интеллигентнейшей девушкой».

Желание было уже нестерпимым физически, вид пальчиков Лидочки всего в сантиметре от его мужественного убранства просто сводил с ума. Он был готов упасть перед ней на колени, готов был целовать её ноги, готов был буквально на всё, лишь бы только она разрешила хоть как-то его сладкую муку.

— Д-да… Лида. Пожалуйста. Лида. Я ввас умоляю. Я вас прошу. Сделайте… это. — Кажется, ему перестало на миг хватать кислорода. — Сожмите… мой… мою… ох… м-мой…

Лидочка открыла ладонь и с невиннейшим личиком приблизила почти вплотную её к искомому органу.

Почти, но не совсем.

— Твой член, — смеясь, подсказала она. — Твой мужской уд. Ты хочешь, чтобы хорошая девочка Лида тебе поласкала его.

— Да.

Он при всём желании не мог бы сейчас с ней спорить.

— Ты всегда вожделел этого. — Ладонь Лидочки коснулась всё-таки краешком пресловутого уда. Чуть-чуть, только мякотью, проведя по нему снизу вверх, но этого было достаточно, чтобы на коже остался маслянистый поблескивающий след. — С первого мига, как когда-то увидел её краем глаза в университете. Правда ведь, Саша?

Ресницы её очаровательно хлопнули.

— Д-да. — Ему трудно было говорить внятно. Глаза девушки перед ним смеялись, а ладошка её слегка задрожала, что вызвало не меньшую дрожь во всём его естестве. — О-ох… да.

Она убрала ладонь.

— Скажи это вслух.

Ему захотелось заплакать. Желание, чтобы пальчики Лидочки вернулись назад, лишало рассудка, он отчаянно жаждал использовать сам свою правую руку, но почему-то не мог.

— Я всегда вожделел этого. — Чувство потери чего-то непередаваемо важного. Чувство падения сердца в пятки, чувство стыда и в то же время — пребывания на краю чего-то бесконечно манящего. — М-мечтал… чтобы… хорошая девочка Лида поласкала ладонью м-мой член. Я… грезил об этом с самого первого мига, как только её увидел.

Он теперь действительно верил в то, о чём говорил. Кто знает, не было ли это реальностью в некоем истинном, древнем, ветхозаветном фундаментальном смысле?

— Я… я… о-ох. П-пожалуйста!..

Проказливо улыбаясь, девушка потеребила кончиками аккуратненьких ноготков его мужское достоинство, раздутое до предела и поблескивающее от выделений.

— Ты просто животное, — шепнула тихо она. — Готовое едва не на всё ради касания пальчиков хорошенькой девочки. Правда?

Лицо её заговорщицки приблизилось к его лицу. Ему уже было трудно даже стонать, не то что как-либо оппонировать.

— Правда…

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

— Зови меня госпожой, — велела она ему, вспомнив внезапно ещё кое о каких направлениях прочитанных ею в прошлом самиздатских порнорассказов. Темы эти когда-то тоже немало её будоражили, хотя казались ещё менее воплотимыми в жизнь. — Госпожой Лидией. Каждый раз, когда мы наедине и когда я напомню тебе. Будешь?

Шурик сглотнул слюну.

— Да, госпожа.

Девушка с удовольствием рассмеялась. Всё самоуважение, вся трезвая воля, вся самооценка интеллигентного мальчика перед ней собрались сейчас в пульсирующем от крови стержне под её тонкими пальчиками.

— Ты будешь вообще всегда звать меня так, как я захочу. Если я пожелаю, к примеру, чтобы ты звал меня Зиной, ты будешь звать меня Зиной и позабудешь, что когда-либо в прошлом меня звали иначе. Верно ведь, Саша?

Дыхание Шурика словно бы перехватило на миг.

— Д-да, госпожа Лидия.

Она невольно хихикнула. Какое же это сладкое упоение.

— Пусть нашим кодовым тайным словом будет «Ингремерден». — Лида краем ума подумала, что неплохо бы записать это. Впрочем, если даже она позабудет его, Шурик в ближайшие дни и так будет явно легкоподчиняем, так что пароль вполне можно будет сменить. — Услышав его, ты будешь каждый раз вспоминать, что ты моя послушная куколка. Что ты существуешь лишь для моего развлечения. Что я твоя повелительница и что ты превыше всего вожделеешь воплощения в жизнь любых моих тайных и явных желаний. Ты это понял?

Кажется, кадык его едва уловимо напрягся, как при попытке сглотнуть слюну. Нет, не сглотнул. Пересохло в горле?

— Да, госпожа.

Лидочка хихикнула снова.

Нет, она сходит с ума. Полное чувство потери моральных барьеров, пьянящее ощущение вседозволенности, будто бы никто и нигде во всём мире над тобою не властен.

Может быть, это всё из-за глубокого одиночества и засекреченности всех её замыслов? Может, ей стоит попробовать хотя бы выяснить адрес той Нины-подружки из детства и вступить с ней в переписку? Если вдруг выяснится, что она также выросла законченной тайною извращенкой, можно бы было посвятить её в свои помыслы и осуществляемые комбинации.

Сердце её глухо стукнуло, ей вдруг представилось, что будет, если Нина и вправду стала такой. Две извращенки, поощряющие друг друга в самых бесстыжих фантазиях.

Можно будет, к примеру, направить к ней в гости Шурика, параллельно отправив Нине письмо с кодовыми словами-паролями для гипнотического им управления. Ну, подобно тому, как в детстве она порой давала Нине побаловаться своею игрушкой?

Она тяжело задышала от этих мыслей.

— А теперь, — глухо велела Лида, еле слыша себя, — поцелуй мои ножки. Я знаю, ты об этом мечтал. Да, не дивись, мысли раба не могут быть от госпожи секретом.

Особенно если она их ему сама подсказала.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Он стоял на полу на коленях и пламенно целовал ступни в лайковых босоножках. Целовал ступни драгоценной своей госпожи. Сначала левую ступню, потом правую.

— Выше.

Икры его госпожи пахли сейчас почему-то жасмином. Хотя, возможно, это был обычный аромат советского туалетного мыла.

— Выше.

Ему показалось, или голос его повелительницы в это мгновение будто бы на едва заметную толику дрогнул?

Она приподняла своё белое платьице, позволив ему припасть губами уже не к коленям — к заповеднейшим бёдрам.

Он зарылся лицом в самые глубины запретного, сняв и отложив в сторону мешающие очки, он целовал горячую кожу, перемещая всё выше и выше голову, он чувствовал, что теряет вроде бы и так уплывший рассудок. Губы его коснулись красной лямочки трусиков, он заколебался на миг, не стоит ли отодвинуть её. Он осторожно просунул ладонь под Лидину юбку, погладил девушку через трусики. После чего — продвинул руку чуть дальше и провёл ею по нежной плоти уже под трусиками.

Госпожа Лидия почти задохнулась от неожиданности.

— А-ах, Саш. Вот так… п-правильно…

Чувствуя удовольствие оттого, что, оказывается, верно угадал желания госпожи, Шурик отогнул чуть-чуть лямочку трусиков, оттянул слегка. Его повелительница привстала, что позволило парню приспустить сантиметров на шесть ленту белья.

— Ещё…

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Его язык азартно вылизывал алые складочки выбритого начисто клитора, девушка конвульсировала, не думая особо уже ни о раппорте, ни о гипнотических чарах. Ей было сказочно хорошо — и она была уверена твёрдо, что не вкусит какого бы то ни было рода последствий.

Нельзя сказать, разумеется, чтобы в Советском Союзе эпиляция гениталий была особенно модной у женского пола. Но Лидочка, как юная извращеночка, успевшая нафантазировать кучу вещей о возможных путях общения с Шуриком после экзамена, подбрилась на всякий случай заранее.

«На всякий».

Она в очередной раз хихикнула.

«А случаи-то разные бывают».

Хихикнула — и застонала приглушенно, выгнувшись почти что дугой, раскинув широко бёдра, язык светловолосого мальчика проник в неё едва ли не целиком, он её ласкал всё быстрее, он практически сводил с ума Лидочку.

— А-а-аааах.

Она почти вскрикнула.

— Да. Ох, Шурик! — Да нет, вскрикнула уже совершенно буквально, вскрикнула без затей? — Д-да. Да, да, да, да-да-да-да-да-да-да-да-да…

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Искры в глазах.

Сине-лиловые радуги, пляшущие пред внутренним зрением и медленно меркнущие. Мальчик, лизавший ей только что преданно «киску», а теперь слегка отстранившийся, но держащий по-прежнему тёплую пушистую голову меж её бёдер.

Она.

Извращённая стервочка, использовавшая при помощи гипноза в своих интересах постороннего человека. Только теперь, отойдя от нечеловеческой силы оргазма и осуществив едва ли не большую часть потаённых мечтаний, приличная девочка Лида начала смутно догадываться, что, может быть, следование скрытым желаниям завело её не совсем куда надо.

Лидочка посмотрела на Шурика затуманенным взглядом.

Тот еле дышал, то ли в прострации от проделанного, то ли растворяясь в благоговении пред своей госпожой. «Так ли противно ему было бы всё случившееся, узнай он об этом? Большинство теоретиков сходятся в том, что даже гипнозом нельзя заставить человека совершить то, что противоречит хотя бы тайным его установкам».

Поддавшись порыву, она вытянула руку вперёд и потеребила слегка светлые волосы Шурика. Тот задышал чаще, дыхание его приятной щекоткой ласкало девушке клитор.

Её кольнуло стыдом.

— Встань, Саша, — тихо шепнула она, не решаясь поднять глаза на него. — Оденься.

Парень медленно выпрямился. Глядя, как Шурик неторопливо-заторможенно надевает очки и натягивает майку, видя, как брюки его облегают продолжающий топорщиться орган, Лидочка испытала непроизвольно новый укол стыда.

«Ну да, разумеется. Он-то не кончил».

Лида сглотнула слюну.

— Шурик, — проговорила она. В руках её была вновь та записка, девушка на миг развернула её неизвестно зачем, глянула в текст — и снова свернула. — Подойдите ко мне.

Снова на «вы»?

Мальчик, впрочем, послушно сделал к ней снова пару шагов, ни капли не сомневаясь в праве своей Госпожи обращаться к нему всегда так, как ей заблагорассудится. Она приоткрыла рот, зная уже, но не решаясь озвучить вслух то, что собирается произнести.

«Каковы бы ни были результаты, я их вполне заслужила».

Она закрыла глаза на мгновение и снова открыла их.

— Шурик, — вновь обратилась она к собеседнику. — Может быть, я поступила с вами не совсем правильно. Я вас использовала как игрушку. Я удовлетворила свои собственные желания, не думая ни на миг о ваших. Это несправедливо.

Взгляд её упёрся в бумажку в руках, растерянно ею скомканную в жалкий крохотный сгусток. Быть может, чтобы не видеть топорщащегося бугра на штанах слушателя?

— Я думаю, это надо исправить, — выдохнула она, слабо вздрогнув. Не лицемерит ли она снова? Теме того, что сейчас намечается, тоже были посвящены некоторые из самиздатских грязных рассказов. — Вы, Александр, наверняка имеете и имели в моём отношении всё это время какие-то скрытые вожделения. Хотели что-то сделать со мной.

Она коротко глянула на собеседника.

— Я вам разрешаю.

Кажется, дыхание Шурика на долю секунды застыло.

— Не думайте о последствиях, — шепнула еле слышно она. Чувствуя, как личико её заливается краской, как всё её тело начинает дрожать, а меж ног опять выступает предательская мокрота. — Ни о моральных, ни о юридических, ни о каких-то ещё. Считайте, что их просто не будет. Считайте, что это сон наяву. Просто — сделайте со мной сейчас всё, чего пожелаете.

Парень на дрогнувших невесть по какой причине ногах сделал ещё пару шагов, навис над девчонкой, изучая придирчивым взором прилипшее к её телу от пота белое платье. «Сейчас он его с меня сдёрнет. Что он сделает дальше? Просто и грубо повалит меня на кровать и войдёт аккурат меж широко раздвинутых бёдер? Или наклонит рывком вниз мою голову и заставит меня взять в рот целиком его орган?»

Она понимала, что второй сценарий маловероятен, что далёкие от самиздатчины простые советские парни едва ли вообще о минете что-либо слышали, но не могла отогнать от себя заполонившие мозжечок пьянящие образы.

Шурик наклонился чуть ниже, сердце девушки ёкнуло. Так же, как ёкнуло — мгновением позже — что-то меж её бёдер.

И поцеловал её взасос в губы.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Он робко выпрямился.

Отступив на пару шагов от девчонки, воплощающей для него светлый заоблачный идеал и смысл его бытия, отступив от владычицы, чьи желания, какую бы странную покаянную ересь она сейчас ни толкала, он старался со всей душой предугадывать.

И, переступив с ноги на ногу, несмело спросил:

— Угадал?..

Девушка-ангел напротив, видение вышнего мира и воплощение заповеднейших грёз, подняла на него странный взор. И, после паузы, сглотнув слюну и как будто сморгнув в глазах непонятную муть, выдавила в ответ:

— П-почти.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Что-то внутри юной извращенки-манипуляторши вспыхнуло взрывом пламени и осыпалось миллионами быстро гаснущих искр. Она приоткрыла рот, почти перестав дышать, чувствуя притом на губах остаточный вкус собственной смазки.

Её обожгло вновь стыдом.

То был уже не слабый укол — то были удары тысяч мечей, град метеоритных сосулек, наезд бензопилы «Дружба».

«Что я натворила».

Играть с подобными чувствами. Играть с человеком, который ей искренне и глубоко доверяет. Который на всех уровнях психики — даже если убрать все препятствия — не желает ей причинять даже малейшее беспокойство.

В то же время ей было хорошо. В сердце её пели сейчас тысячи райских флейт. Но удовольствие это — она понимала — было неправильным, контрафактным, противозаконным.

«Кто я теперь?»

Пальцы её безотчётно терзали не повинный ни в чём бумажный клочок, измельчая его на тысячи клочков поменьше.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

— Тогда я попробую ещё разочек? — задорно предложил Шурик, пытаясь развеселить девушку, которая улыбалась ему, но, кажется, какой-то крохотный червячок недожатых сомнений мешал ей расслабиться полностью.

Забили часы.

— Пора, — вздохнула не без сожаления Лида.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

— До завтра.

— Нет. До послезавтра. Послезавтра экзамен.

Они стояли у окна, почти касаясь друг друга.

Шурик не порывался уже совершать украдкой руками какие-то нелепые действия, Лида сняла с его мозга эти дурацкие установки. Попутно она удалила из его памяти все события от раздевания до поцелуя — хотя, впрочем, оставив сам поцелуй.

— И у меня тоже.

Ей определённо никак не хотелось с ним расставаться. Хотя в то же время ей было неловко его заставлять дружить с лицемерной извращенкой-гипнотизёршей.

Но кто может знать, возможно, у неё получится измениться? Или изменить постепенно его самого? Лёгкость гипноза показывала, что, может быть, всё случившееся не противоречило особенно сильно глубинным стремлениям Шурика и не было таким уж насилием над его психикой.

Часть вложенного в его ум программирования она в последний момент на импульсе всё-таки передумала удалять.

«Ты будешь по-прежнему помнить, чем ты занимался украдкой при мне и какой бешеный кайф пополам со стыдом ты от этого получал. Ты будешь по-прежнему убеждён, что я в этом плане слепа, что от меня совершенно не нужно даже пытаться таиться. Да, неодолимых желаний заняться этим ещё раз у тебя не появится, но если ты сам захочешь — ты это сделаешь».

— Завтра я буду готовиться.

— И я тоже.

Она взяла его за руку, дивясь, насколько нерешительно и трепетно его рукопожатие, насколько дрожат сейчас его пальцы.

Как он опасается её задеть. Как хрупка связь между ними. Будто ниточка раппорта, кажется, до сих пор не разрушившаяся.

Странная мысль-фантазия мелькнула у неё невольно внутри.

Грязная, может быть, обесценивающая все светлые помыслы. Но — зародившаяся в её разуме буквально за пару мгновений и едва ли не сразу перетёкшая к Шурику по невидимому каналу.

«Когда ты выйдешь из дома и будешь проходить прямо под нашими окнами, тебя охватят снова о мне сумасшедшие грёзы. Ты вдруг представишь в деталях, как сладко могло бы быть мне подчиняться. Целовать мне колени. Лизать между бёдер. Фактически как бы вспомнишь всё — но считая это мечтаниями. Тебе захочется дико себя приласкать. Тебя будет возбуждать до безумия мысль, что я смотрю на тебя из окна. О нет, желание это не будет непобедимым, ты в принципе сможешь с ним совладать, но вот стесняться моего взора при этом ты совершенно не будешь».

— Значит, — проговорил, сглотнув слюну, Шурик, — послезавтра. После экзамена?

— Да. Послезавтра, после экзамена.

Их губы соприкоснулись.

Лёд многолетних нелепых извращённых фантазий растёкся жаркими каплями по дну её подсознания, ей опять показалось бессмысленным всё, что она провоцирует. Но, прежде чем Лида успела снять с его ума узы или даже подумать об этом, Шурик на шаг отступил и, тихо пятясь, покинул полутёмную комнату.

Она повернулась к окну.

Слабо дрожа, закусив не то в сожаленьях, не то в предвкушеньи губу, спустя пару минут она обнаружила под окном пересекающую просторный бульвар утлую человеческую фигурку.

На середине бульвара светловолосый парень в очках ненадолго застыл, сделал шаг, потом застыл вновь. Оглянулся по сторонам — но, к счастью или к беде, людей вокруг не было.

Ладонь его воровато дёрнулась к брюкам.

Лидочка почти перестала дышать, ей было стыдно, немного страшно за Шурика — вдруг его всё-таки засекут? — но в то же время несказанно хорошо. Парень внизу меж тем, подняв затравленно голову, нашёл среди окон взором окно её комнаты. Закусив едва не до боли щеку, чтобы хоть немного прийти в себя, девушка помахала ему рукой.

Правой рукою.

Левая её рука была занята.