По дороге воспоминаний. Остановка «Кинотеатр Алмаз»

Кто не любит ходить в кино? Первым разом, когда он смотрел не черно-белый телевизор «Луч», а яркое цветное изображение размером в добрую простыню, стало для Вовки Макарова посещение клуба судостроительного завода, где показывали фильм «Человек-амфибия» по книге Александра Беляева. Очень красивый фильм с замечательными актерами и подводными съемками. Но больше всего маленькому Вовке понравилось, что вместо одного фильма им показали полтора. Механик перепутал части и зарядил вторую серию еще раз в правильной последовательности.

А еще одним событием в жизни немного повзрослевшего Макарова стало посещение кинотеатра «Орбита» и просмотр фильма «Спартак» про восстание рабов в древнем Риме. Надо отдать американцам должное. Они всегда умели снимать масштабные сцены. Только один советский режиссер того времени мог на равных потягаться с Голливудом – это Сергей Бондарчук с его бессмертным творением «Война и мир». Этот просмотр был вполне осознанным и запомнившимся, потому что дополнял роман, который Вовка читал раз шесть. И еще потому, что рядом сидела Людочка Шенгелия, и он впервые в темноте зала взял ее за руку. И она руки не отдернула, а лишь скупо улыбнулась.

В институте Макаров в кино почти не ходил, учился, сцепив зубы, чтобы приносить домой небольшую стипендию, а вот потом, когда закончил вуз и начал работать, как с цепи сорвался. Ходил и на просмотры в лекторий, и в клуб завода «Красный пролетарий», и в кинотеатр повторного фильма, и конечно, в кинотеатр «Алмаз».

Что значит «ломить дерево по себе»? А это значит, что девушка должна быть тебе симпатична (раз), в меру умна (два) и чтобы интересы совпалали (три). Как-то раз поехал Макаров на радиолюбительскую выставку, что на ВДНХ. Обошел не только два радиолюбительских, но и «Физику», «Химию», «Космос» и даже «Сельское хозяйство», где подивился на громадных голубей мясной породы. Потом вернулся в радиолюбителькие павильоны, где хотел поговорить с создателями синтезаторов, но с утра они были заняты, и он зашел после обеда. Зашел удачно, они даже подарили ему схему, и он принялся ее рассматривать, усевшись на скамейке под развесистым каштаном. На развернутую схему сквозь листву косо падали солнечные зайчики, каштан недовольно шумел и пытался прогнать этих наглых зайцев с синего листа светокопии. «Ух, сложнятина какая!», – думал Макаров. – «И деталей до хрена. Не одолею!». Он сложил большой лист, убрал схему в сумку, встал и потянулся. Ноги гудели, и не сказать, что приятно. Он решительно двинулся к выходу, но тут же замер, ибо навстречу шла тоненькая девушка, как балерина, на пальчиках, держа в руках беленькие туфельки. Таких хотелось носить на руках, гладить по головке и баюкать.

Когда они поравнялись, Макаров заметил, что на ее личике, обрамленном каштановыми короткими волосами, нет ни капли романтики, а, наоборот, алые губки кривились от боли, а в углах чудесных глаз застыли слезки. «Что, мамку потеряла?», – хотел спросить Вовка, но она сказала первой:

— Я ноги стерла. Бабушка говорила: «Не надевай новые туфли», а я надела. И вот – расплата!

Макаров легко подхватил ее на руки, словно она была из папье-маше, и донес до ближайшей скамейки. Там она встала на колени, как будто собиралась отдаться Вовке по-собачьи. На них стали оборачиваться редкие уходящие посетители.

У Макарова в сумке было что-то вроде аптечки: йод, пластырь, таблетки от головной боли и маленькие маникюрные ножницы. Девушка действительно стерла пятки, и даже носочки, тьфу, носки, торчавшие из сумочки, тьфу, из сумки, не помогли. А ее ступни были грязны.

— В городе нельзя ходить босиком. Можно грибок подхватить, ногтевой или кожный. Поэтому сначала надо ноги вымыть, вытереть, потом обработать йодом и заклеить пластырем.

Девушка молчала, поэтому Вовка снова подхватил ее на руки и понес к оранжерее с грейпфрутами, большими и оранжевыми.

В оранжерее никого не было, только бабка в синем халате сидела на стуле и смотрела, чтобы посетители не рвали с ветвей и не собирали с земли блестящие, как елочные игрушки, тропические фрукты.

— Нам нужна холодная вода! – сказал Макаров, ставя девушку на бетонную дорожку.

— Пить, что ли? – иронически заметила служительница Флоры. – Вона газировку в киоске продают!

— Нам не нужно газировки, – терпеливо ответил Вовка. – Нам нужно ноги вымыть.

Бабкины редкие брови полезли вверх на сморщенный лоб.

— Так вам, детки, в баню нужно!

— На ВДНХ есть баня?

— Нету. Можно в фонтане «Дружба народов»…

— Я ноги стерла, – жалобно сказала девушка, становясь на пальчики. – Пяточки…

— Так бы сразу и сказали! – ворчливо заметила бабка. – Вона кран.

При этом она встала со стула и внимательно смотрела, как Вовка омывал девице худые ноги и как вытирал их собственным носовым платком. А еще она смотрела, чтобы странные посетители оранжереи не сперли грейпфрут.

После всех медицинских процедур, чистая, одетая в носочки и обутая в туфельки, девушка потопала ножками.

— Надо же! – удивленно сказала она. – Не болит! Спасибо!

— Вы «спасибом» не отделаетесь! – плотоядно ухмыляясь, ответил Макаров.

— Вот как? А чем же? Три рубля?

— Как минимум, с Вас одно свидание в Третьяковской галерее, а, как максимум, поход в кинотеатр «Алмаз» на какую-нибудь сопливую мелодраму. Пойдет?

Она с облегчением выдохнула:

— Пойдет!

Она жила на Ленинском проспекте совсем недалеко от Вовкиной работы в желтой сталинской шестиэтажке с бабушкой Луизой Кобленц. И девушку тоже звали Кобленц, но Ритой, Маргаритой, Марго. Они договорились встретиться через неделю в пятницу и пойти в «Алмаз». Там как раз запускали итальянское кино про то, как Челентано топчет виноград.

Ночью Вовке приснились два ангела. Один белый-белый, но строгим, но красивым лицом, а другой, в сером, лохматый и раскрашенный под Эйса Фрэйли из «Кисс». Они сидели на камушках и разговаривали, врямя от времени поглядывая в Вовкину сторону.

— Она как-то молилась перед бабушкиными образами, – рассказывал белый ангел. – Так истово и откровенно, что я не выдержал, и явился. Предстал, так сказать.

— И что же, испугалась? Завизжала: «Ой, мамочки!»? – рассмеялся серый.

— Вовсе нет. Она думала, что заснула, – пояснил белый. – И я ей приснился.

— И че хотела?

— Хотела быть не как все. Остаться девочкой без сисек, и заниматься тем, чем не занимаются обычные девушки. Видите ли, ее менструации испугали!

— И че?

— Тормознул я ее маленько, и сделал радиолюбительницей.

— Круто, братан!

Серый Эйс Фрэйли хлопнул белого ангела по плечу, они посмотрели на Макарова, взмахнули крыльями и исчезли. Остались только пустые камни и два пера: белое и серое…

В пятницу днем Вовка позвонил Рите домой, она сказала, что будет, и он убежал с работы пораньше. Но она все равно пришла еще раньше и, увидев Макарова, замахала ему белой сумочкой.

— Здравствуйте, мой спаситель! – закричала она и бросилась Вовке навстречу.

— Здравствуйте, здравствуйте, Ритка-маргаритка! Как Ваши пяточки, больше не болят?

— Все отлично! Совсем зажили, только шрамики остались!

— Ну, что, пошли в зал?

— Давайте погуляем немножко, – предложила Рита. – Вечер чудо как хорош! А билеты я уже купила…. На задний ряд, вот!

И добавила шепотом, сделав страшные глаза: «С рук!».

Вовка тоже сделал страшные глаза и прошептал:

— За сколько?

— Пять рублей!

— Дорого!

— Ничего, деньги есть! – заверила Рита. – Родители прислали. Так что еще можем и гульнуть!

— Родители у нас миллионеры?

— Почему же? Геологи. В тайге все что-то ищут. Они и меня в Горный пропихнули, а мне как-то все равно. Не интересно…

Рита задумчиво поковыряла туфелькой выбоину на асфальте и продолжила:

— Мне бы что-нибудь, связанное с радиотехникой, автоматикой, телемеханикой.

— В нашем текстильном институте есть такие кафедры. Только радиотехники нет. ПереводИтесь, практически через Ленинский проспект.

— Правда? – недоверчиво спросила Рита. – Я подумаю…

Прозвучал звонок, и они поспешили в зрительный зал на последний ряд. Что делают в кино на последнем ряду? Да практически все. Макаров находил под ногами перекатывающиеся пустые бутылки, недоеденные пирожки и недетские воздушные шарики, использованные и новые. Конечно, в приличных кинотеатрах между сеансами служительницы музы кино не только подметают между рядами, но и находят много интересных вещей. Как-то повезло и Вовке. Он нашел записную книжку, безымянную и интересную. Начиналась она стихотворением:

В чем тайна пробужденья ото сна?

Уже давно пора, любимая, проснись!

Уже давно поднялось Солнце ввысь.

За лесом скрылась полная Луна.

Уже давно веселый ветерок

Играет перламутровой листвой.

Давно ушли все беды за порог,

И шорох от дыханья только твой.

И ласковой прохладой полон день,

И завтрак час как стынет на столе…

Мне кажется, тебе проснуться лень!

Уж всё давно проснулось на земле!

И чудо пробужденья началось!

Ресницы дрогнули, открылися глаза:

«А что на улице, на улице тепло?

А может, дождь? А, может, и гроза?»

«Да хорошо! Давно пора вставать,

Соседка заходила поболтать

С тобой! Я раз тебя позвал».

В ответ лишь тихо скрипнула кровать! –

«Опять вставать. Тогда давай вставать», –

Мне так ответил взор твой голубой –

«О скучном сне не стоит горевать,

Ну, здравствуй, милый, я уже с тобой!»

Вовка даже переписал его себе в блокнот. Дальше Макаров читать не стал, воспитание не позволило. Он не читал чужих писем. Незачем, чужие люди, чужая жизнь, чужие страсти…

Вовка любил, когда в зале медленно гас свет. Создавалось некое романтическое настроение, ожидание чего-то необыкновенного, вроде Нового Года. А тут еще рядышком притаилась чудесная девушка, которая любила задние ряды в кинотеатрах. Как она объяснила: «Хорошо, когда никто не дышит в спину…».

Сначала им показали «Новости дня» про то, как советские люди покоряют и осваивают. Вовка не смотрел на экран, он смотрел, как смотрит Рита на эти, в общем-то, обыденные вещи. А все объяснилось просто.

Я жду, может, папку с мамой покажут. Как они там в тайге…

Но ее родителей не показали. Рита чуть-чуть погрустила, но все изменилось, когда на экране замелькали первые кадры «Укрощения строптивого». Она смеялась откровенно, звонко, прикрывая ладошками рот и размазывая кулачками слезы. А к середине она загрустила снова.

— Да разве это любовь? – сказала Рита с негодованием. – Одни издевательства! Я пошла!

Она стала пробираться в выходу. Макаров, наступая на ноги и поминутно извиняясь, устремился за ней. Контролерша-билетерша, которая смотрела фильм в щелочку, удивилась:

— Что, не понравилось?

— Нам нехорошо, – пояснил Вовка. – Нам надо на воздух!

И они вышли в вечер. В теплый летний московский вечер, когда так хорошо просто гулять. И они стали гулять.

Сначала они гуляли вдоль Шаболовки, потом свернули на Лестева, затем на Донскую, а с Донской – на Ленинский проспект. И все время разговаривали.

— Вам с бабушкой не скучно? Мне с детстве, когда я со своей бабушкой оставался, она в основном, на кухне обреталась, еду готовила, и только к вечеру усаживалась и принималась рассказывать сказки или про свою крестьянскую жизнь. Она и последнего царя с царицей видела, когда они в Тулу приезжали.

— А мой дедушка тоже царя видел, воевал в гражданскую сначала за белых, а потом переметнулся к красным. Только это не помогло. В тридцать седьмом он все ждал, когда за ним придут, а когда пришли, застрелился из наградного оружия.

— А мой дед в войну мобилизации не подлежал, но над ним все время что-то нависало, какие-то происки творились, а когда немцы подошли к Москве, записался в ополчение. Да так и провоевал до сорок четвертого…

— Да, если бы не война, – задумчиво сказала Рита.

— Если бы не война… – как эхо, повторил Макаров.

Возле ее «генеральского» дома они ненадолго остановились.

— Зайдете? Я Вас с бабушкой познакомлю…

— Зайду. А почему бы и нет…

Дверь им открыла маленькая круглая старушка в пенсне.

— Ну, как синематограф?

— Да так себе, – ответила Рита. – Пошлый. Только я не одна.

— Владимир Макаров, – выступил из полумрака Макаров. – Инженер. И в некотором роде – сосед.

— Сильветрина Кобленц, – слабо улыбнулась старушка. – И по совместительству – бабушка этой обезьянки.

— Владимир любезно согласился меня проводить, – сказала Рита. – Ты нас покормишь?

— Проходите сразу в кухню, – строго сказала бабушка. – Руки мойте!

Она колобком покатилась в кухню, а они пошли за бабушкой Сильвестриной.

— Особых разносолов у нас нет, – сказала бабушка Риты. – Есть макароны по-флотски и чай. Будете?

— Макароны по-флотски и чай – моя самая любимая еда! – воскликнул Макаров, хотя он любил картошку-пюре с котлетами под красным соусом.

— Вы только не спорьте со мной, Макаров, – сказала Рита после ужина. – Мы решили оставить Вас до утра. Бабушка говорит, что от Вас великолепно пахнет мужчиной. Сейчас она примет свои таблетки и уснет, а мы посмотрим мои самоделки.

— Обязательно посмотрим, – пообещал Макаров. – Прямо сейчас и посмотрим. Ведите!

Рита уже сменила уличное платье на домашний халатик и принялась показывать свои конструкции. Вовка даже начал завидовать, так все аккуратно было сделано. Она травила медь лимонной кислотой ч перекисью водорода, Макаров – в хлорном железе. Он рисовал дорожки тонкой кисточкой, а Рита – стеклянными рейсфедерами. А вот трансформаторы она наматывать не умела. Правда, Вовка свои трансформаторы наматывал не сам, а отдавал дядьке на работу, где тот наматывал их на специальном станке с разными приспособлениями, но хотя бы что-то у него было лучше. Под конец они послушали усилитель мостовой усилитель Сырицо и дружно сказали, что звучит он так себе, а после этого отправились спать. Рита осталась в своей комнате, а Вовку она отвела в комнату родителей, сказала: «Спокойной ночи!», и исчезла.

Макаров проворочался в чужой постели часов до трех. И спалось ему так себе. Ближе к утру, на рассвете ему снова приснились два ангела – серый и белый. Они разговаривали о футболе. Вовка слушал, слушал, а когда понял, что они обсуждали весенние матчи, возмутился.

— Эй, друзья, я тут! – воскликнул Макаров. – Новости-то тухлые!

Разговорились. Оказалось, что до них новости доходят очень долго. Собственно, говорили только серый и Вовка, а белый, в основном, поддакивал и смотрел на Макарова прозрачными, как байкальский лед, глазами.

— И как Вам, Макаров, Рита? – вдруг спросил белый.

— Великолепна, но…

— А что не так?

— Инфантилизм. Девушке за двадцать, а она все, как малолетка.

— Ну, это поправимо! – в одни голос сказали ангелы.

— А еще что?

— Не нужно ей заниматься пайкой! – смело сказал Вовка. – Удел женщины – дом, муж и дети. Ну, еще телевизор. Приходишь домой, она сидит, смотрит телевизор, теплая, пухлая и вяжет. Своя в доску, и трусы в полоску! А ссйчас что, кожа да кости, и паяльник в голове.

— Вот как значит, – задумчиво сказал белый ангел. – На домострой потянуло.

— Правильно! – заулыбался нарисованным лицом серый. – Девки нужны, чтобы их трахать!

— Ладно, будь посему! – воскликнули ангелы в один голос.

Белый сразу взмыл вверх, а серый на секунду задержался, чтобы похлопать Макарова по-отечески по плечу, а потом Вовка проснулся.

Его трясла за плечо Рита, а рядом стояла ее бабушка. Обе Кобленц были голые!

— Я вот что думаю, – строго смотря на Вовку, сказала старшая Кобленц, потряхивая себя за обвисшие, как старые тряпки плоские груди. – Пора ее приобщить к мужскому полу. Иначе так и останется обезьяной и вековухой. Значит, будешь начинать с нее, а кончать в меня. Приступай!

…Рассвело, и обе Кобленц притомились. Бабушка утопала к себе, а внучка спала, уткнувшись конопатым носом Вовке в подмышку. Ведь от него так восхитительно пахло мужчиной!

Следующая остановка называется «Улица Лестева». А там! Ух, такое!