Порочное приключение принца. III

РОМАН В ПИСЬМАХ

(курсивом или разрядкой выделены слова, в оригинале подчёркнутые)

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Сэр Уильям!

Я сомневалась долгое время, стоит ли мне вам писать после случившегося на прошлой неделе, но всё же не смогла с собой справиться и преодолеть внутреннее волненье. Меня не отпускает та мысль, что, быть может, я была чрезмерно холодна и строга с вами, меж тем как оступившемуся человеку в грехе — как учит нас ещё матушка Агриппина — часто требуется участие и тепло.

Всё ли с вами в порядке, Уильям? Благополучны ли ваши дела? Поверьте, я не хотела доставить вам боль, я заботилась лишь о спасении вас от порока.

Что до меня, в нашем имении сейчас всё хорошо. Наступает весна, так что заморозки уже не опасны для моих клумб с голубикой, Бернард, наш садовник, сказал, что скоро можно будет с них снять теплозащитную рамку.

Я обожаю голубику. Помню, в прошлом году, когда мы снимали урожай, пальцы мои от неё стали практически чёрными, мне приходилось часами облизывать почти каждый пальчик, зажмурившись от удовольствия…

К сожалению, интересных занятий сейчас не особенно много. Я пыталась уговорить дядю Оливера взять меня на охоту, но он, как всегда, говорит, что не девичье это занятие.

Мне остаются лишь робкие попытки рисовать.

Я присоединила к письму несколько созданных мною недавно картинок, изображающих полёт фей над травой. Я использую здесь нетрадиционную художественную манеру, чёткие чёрные линии и яркие краски, мне кажется, рисунки становятся благодаря этому более выразительными. Одна моя знакомая сказала недавно со смехом, что я опередила свою эпоху, что столь ярко и в столь фривольных облачениях станут рисовать крылатую проказницу Тинкербелл столетием позже.

Интересно, что скажете вы о моём скромном художественном таланте?

Ещё я, признаюсь, втайне до сих пор иногда музицирую. Но тут мне нечем похвастаться, одна музицирующая девушка для внешнего взора не особенно отличается от другой.

А как проводите время вы, сэр Уильям?

__________С интересом, леди Дженни.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Леди Дженни!

Не ведаю даже, о чём мне сказать вам, чтобы это не прозвучало бесстыже и не вызвало снова льда в ваших жемчужных глазах. Прежнее наше общение было всегда откровенным и чистым, что расслабляло душу и позволяло себя ощутить в преддверии вышнего мира, мысль об этом не даёт мне сейчас в ответном письме ограничиться лишь лакированными формулами этикета.

В нашем имении сейчас всё благополучно, скажу в первую очередь. Мой брат Эдуард увлёкся не так давно фехтованием спортивного рода, я часто составляю ему компанию в игровых спаррингах. Фехтование, бокс, военные игры, шахматы, та же охота — вот на чём я стараюсь в последние дни сосредоточить сверх меры внимание.

Выполняя зарок, клятву, данную вам, я сталкиваюсь с проблемами, преодолеть каковые можно лишь ежедневным лишением себя сил. Я не ведал, даже не представлял, давая её, что искушения могут быть порой столь тяжёлыми…

Но, простите, я не могу позволить себе открыть вашему взору подробности, они слишком безнравственны и противоестественны для невинного внимания леди, да и меня бы это поставило снова на грань ужасного риска.

__________С уважением, искренне ваш Уильям.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Сэр Уильям!

Мужайтесь, вы знаете ведь, что борьба с искушениями требует подчас напряжения всех наших внутренних сил. Неспроста уделяющие ей повышенное старание — отшельники и монахи в монастырях — пользуются не меньшими почестями, чем солдаты во время войны.

Тем не менее меня не могло не обидеть ваше скрытое пренебрежение мною в последнем письме, отношение ко мне словно к глупой надутой девице из шекспировских пьес, словно к фарфоровой вазе. Я не кисейная барышня, Уильям, я ваш друг и ваша духовная проводница.

Откройтесь мне словно вашей душеприказчице, откройтесь как исповеднику, я вас умоляю. Расскажите в деталях о каждом из преследующих вас искушений, не ведая стеснения и стыда. Тем более, что — как мне что-то подсказывает — истинного своего духовника вы наверняка не поставили до сих пор в известность об этом?

Если вы беспокоитесь за конфиденциальность нашей переписки, прошу вас, отриньте ложные страхи. Человек, передающий конверты, абсолютно надёжен, как надёжны и восковые печати, место же, где я храню полученные мной от вас письма, никому не доступно.

__________С внимательностью, леди Дженни.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Леди Дженни!

Ваша просьба ввергает меня в смущение и в трепет одновременно. Видите ли, говоря об ужаснейшем риске в предыдущем письме, я имел в виду не риск компрометации перед обществом, не страх стыда и даже не боязнь опозориться перед вами — вы и так уже видели меня в позорнейшем из всех видов, видели меня утратившим всякое человеческое достоинство, видели меня почти уподобившимся животному.

О нет, всё куда как серьёзней?

Искушения этого рода коварны, они способны усугубляться в тысячу крат, когда вспоминаешь о них и во всех красках воспроизводишь в сознании. Стыдно сказать, но на краю ума моего мелькает опаска утратить власть над собой, преступить священную клятву прямо при записи мною строк этого текста.

В то же время я сознаю, сколь смехотворно и жалко звучат для вас эти слова, вы наверняка даже и представить не в силах всю тёмную бездну затянувшего меня сладострастия. В то же время я не могу вас оскорбить недоверием?

Искушения мои связаны часто с воспоминаниями о вас, о вашей фигуре, вашем стане, вашем голосе, ваших прикосновениях ко мне во время того последнего танца. Мне вспоминается, как бедро ваше при этом случайно порою прижималось ко мне, прижималось к запретной области брюк, одна мысль эта заставляет уподобиться камню мою бесстыдную плоть?

Прошу прощения, леди Дженни, я совершаю ужасное. Вы кристально невинны, вы наверняка не подозреваете даже, что я описываю. Знайте же, что — о ужас, что я пишу, зачем вам ведать об этом? — мужская тайная плоть отвердевает как сталь по ходу грязных срамных помышлений.

В скользкие мысли вводят меня порой и воспоминания о ваших губах. То прошлое ваше письмо, где вы написали, как облизываете пальчики от сока черники, заставило меня секунд тридцать представлять вас за этим. Только в воображении моём — о ужас греха, о бездна порока? — ваш пальчик сменялся порой трепещущим срамным мужским органом…

О, леди Дженни!

Вы, наверное, плачете, вас сотрясает сейчас тошнота пополам с омерзением. Вы теперь понимаете, почему не хотел я, никоим образом не хотел посвящать вас в это…

Вы видите теперь чётче прежнего, что я просто животное, падший до предела распутник? В мыслях своих я совлекал с вас одежду едва ли не на всём протяжении последнего вашего светского раута, совлекал одежду и творил с вами ужасные кощунственные вещи. Мне нет прощения и не может быть спасения.

Грязные мысли, грязную похоть вызвали у меня даже невиннейшие картинки, присланные вами с предыдущим письмом. Коротенькие юбочки фей, их стройные ножки заставили меня тяжело задышать, чувствуя прилив крови к низу живота…

Ох, леди Джейн!

Вспышку похоти вызвал у меня даже невинно употреблённый вами глагол «музицировать». Это терзало меня ещё тогда на рауте, об этом кошмарно, стыдно, непереносимо вслух говорить или даже писать, но глагол этот отчасти созвучен термину, использованному одним немецким доктором для обозначения бесстыдного ублажения собственной срамной плоти.

Я представил себе, как вы…

О нет!

Я перешёл черту, я коснулся недозволительного. И я только что сдвинул и тут же раздвинул под столом бёдра, не в силах с собой совладать. Это случилось как бы само собой, словно тик тела, я пытаюсь внушить себе, что это не нарушение клятвы, просто рассеянность, но меня ужасно колотит.

Я должен закончить это письмо, запечатать его и как можно быстрее облиться несколькими вёдрами холодной воды.

Я рассказал ещё далеко не обо всех искушениях, не поведал даже, какие чувства вызывают у меня ножки служанки Кэт, но…

Простите меня, пожалуйста, леди Джейн.

Ради всего святого.

__________С величайшим стыдом, сэр Уильям.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Уильям!

Не знаю даже теперь, как следует обращаться к вам, не уверена, заслуживаете ли вы рыцарского обращения «сэр» или даже доброго «сударь». Хотя не могу сказать, чтобы вы разочаровали меня, чувства мои к вам изменились в значительной мере ещё на последнем рауте, когда вы позволили себе то, что недозволительно джентльмену.

Я прерывала чтение предыдущего вашего письма по меньшей мере раз десять, Уильям. Мною овладевали чувства, не очень-то достойные леди, и поверьте, то были отнюдь не просто тошнота или слёзы.

Вы хотя бы представляете себе, принц, как и кем выставляет вас то, что вы своею собственною рукою здесь пишете? Ещё и ссылаясь на «святость» в своих жалких мольбах?

Вы выписывали свои искушения, словно бы осуждая их на словах, но погружаясь на деле в них со сладострастием маркиза де Сада. Эдак вы чаете бороться со своей грешной плотью? Это совершается вовсе не так, рыцарь.

Вы написали «с величайшим стыдом», но значит ли для вас в действительности ещё хоть что-нибудь стыд? Или это отныне для вас, как вы выразились тогда, лишь «лакированная формула этикета»?

Я не хочу прерывать переписку, так как это значило бы признать поражение в деле вашего духовного подвига. Но мне хотелось бы знать, чувствовали ли вы реально хотя бы тень стыда во время ваших ужасных признаний в прошлом письме, способен ли стыд ещё хотя бы немного вас останавливать?

__________Со строгостью, леди Дженни.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Леди Дженни!

Я не буду боле оправдываться, вы правы, это выглядит до неимоверного жалко и даже по-смехотворному театрально. Если я пал, то я пал. Тут говорить больше не о чём?

Что до заданного вами вопроса — если вы задали его не риторической фигуры лишь ради — может быть, стыд является до поры одной из немногочисленных сил, что могут сдержать меня.

Хотя суть дела неоднозначна.

Слабый стыд зачастую только лишь распаляет противоестественные влеченья во мне, усиливает жуткие грёзы, словно вдыхая вторую жизнь в искушения. Сильный стыд — вроде той жуткой вспышки его, что я испытал, отправив вам предыдущее письмо и только тогда осознав в полной мере, что вы теперь всё это прочтёте? — может перебить похоть на пару дней минимум, что я чувствовал сегодня до часа, когда ваш человек доставил письмо от вас.

Правда, действие его тоже лишь временно, я уже сейчас начинаю в себе ощущать сладкую тягу вспомнить фантазии, упомянутые в предыдущем письме, посмотреть с нечестивыми целями на выполненные вами недавно рисунки.

Мне, наверное, лучше пойти поискать брата и помахать немного в воздухе шпагами. Это тоже временно помогает, хотя на меня из-за резкой смены моего образа увлечений уже начинают в имении понемногу косо смотреть.

__________С почтением и грустью, Уильям.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Уильям!

К сожалению, у меня нет времени сейчас много писать, поэтому письмо будет коротким. Меня сейчас, увы, сильно отвлекают подруги подготовкой к королевскому балу…

Мне кажется, в предыдущем письме своём вы сказали про стыд очень важную вещь, даже если не осознали полностью. Стыд может остановить, стыд следует распалять в вас, увеличивая по возможности как можно сильнее, пока он не выжжет из вашей души всё грязное.

Я думаю, подходящим инструментом для этого могут стать упомянутые вами вновь не так давно в переписке присланные мною рисунки. Опишите подробно, какие фантазии, какие желания, мысли и образы они у вас вызывают. Распишите во всех наивозможнейших красках, чувствуя стыд, пусть этот стыд поглотит вас целиком и спалит вас в огне.

Если вы опасаетесь, принц Уильям, вновь пострадать от нечаянных «тиков» коленей — что же, считайте, что я даю вам на это индульгенцию лёгкого рода, но не вздумайте ни в коей мере злоупотреблять этим?

Расскажите также в письме, если у вас хватит для этого бумаги, воли и времени, что за чувства вызывали у вас ноги сударыни Кэт.

__________В ожидании, леди Дженни.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Ох, леди Дженни?

Стыдно сказать, но предпоследний абзац вашего предшествовавшего письма вызвал у меня ощущения, граничащие с нечестивой радостью. Вы правы, я столь низко пал и столь погряз в искушениях, что душа моя воспринимает возможность нырнуть в них едва ли не с ликованием.

Я рассматриваю ныне рисунки, невиннейшие рисунки крылатых юных фей в коротеньких юбочках, что вы выполнили когда-то, и чувствую, что тёмные грёзы просто заполоняют разум.

Их фривольные, даже бесстыжие по человеческим стандартам платьица так и побуждают представить их без одежды. Выглядит так, будто они намеренно дразнят случайного зрителя?

Рука моя словно сама собою под игривыми взглядами их сверкающих глаз тянется вниз — о нет, леди Джейн, не пугайтесь, я не собираюсь нарушать священную клятву? — улыбки же их от этого словно становятся шире, глаза начинают блестеть ещё откровенней.

«Не бойся, смелей, — так и говорят мне их смеющиеся глаза. — Ты замечательный мальчик, учтивый, галантный и благовоспитанный, ты же не откажешь представительницам Прекраснейшего Народа в их желании увидеть твоё восхищение их красотой?»

Вы ещё и нарисовали ладонь одной из этих прелестных созданий совсем рядом с бедром — ох, леди Джейн, не подумайте, я вас не виню? В моём уме эта смеющаяся прелестница поглаживает бедро, касается краешка невыразимо короткого платьица, играет им. «Хотите, я приподниму его выше? — слышится хихиканье в моём разуме. — Ваша рука, принц, напротив, должна тогда несколько опуститься».

Я перелистываю рисунки.

Смотрю на самый крупный из них, где вы изобразили одну из проказниц едва ли не во весь лист, отчего её выставленные напоказ ноги особенно притягивают внимание, а улыбка мгновенно сводит с ума.

«Хотите, милорд, я выпрямлю их, поиграю ими с вами немного, поиграю слегка? — Уголки её губ будто приподнимаются, ступни оголённых бесстыднейше ног шутливо шевелятся. — Плата скромна. Всего-то — нарушить жалкое обещание. Переступить через несколько слов, нарушить клятву никчёмными фикциями, не значащими ничего для Прекраснейшего Народа?»

Я представляю во всей полноте, как её ножки, божественные ступни её ласкают мой пах под столом, как если бы ткань моих брюк была не значащим ничего сновидением, ласкают бесстыдно и дерзко мою потаённую плоть, отчего мне хочется застонать. О небеса, леди Джейн, я застонал в самом деле, застонал, сдвигая и раздвигая всё быстрее колени, да возблагодарят вас светлые силы за то, что вы это мне разрешили?..

Простите.

Вы просили меня не злоупотреблять полученной «индульгенцией», я пытаюсь успокоиться, отодвинув рисунки, пытаюсь прийти в себя.

Вы просили также вам рассказать и о чувствах, связанных с Кэт, это миленькая служанка, на ножки которой я бросаю время от времени взгляды в последние дни.

Хотя, если быть откровенным, порою я о ней фантазировал и до этого времени, фантазировал несколько раз, что связано косвенно с одним невероятным знакомством недавнего прошлого — ох, не просите, поведать я о нём не могу, так как затрагивает это не только и не столько лишь мои тайны. Скажу лишь, что эпизод сей привёл к немалому распалению грёз, мне случалось представить несколько раз нашу Кэт без одежды, представить её стоящей передо мной на коленях, представить её даже избиваемой мною плетьми.

Последний образ вызвал вспышку стыда — я изгнал его из своих дум почти сразу же. Но со стыдом пришла вместе и нотка грязного удовольствия, кое я испытываю до сих пор, припоминая и описывая теперь эту фантазию…

Прямо сейчас мне представилась вновь против воли наша Кэт на коленях, с заплаканным раскрасневшимся личиком, тянущая руку несмело к моим полурасстёгнутым брюкам, к тому, что бесстыдно торчит из них.

Её дрожащие пальчики смыкаются на горячей плоти.

Девушка, передёргиваясь, облизывается, глаза её горят от стыда и непередаваемого унижения. Шмыгнув носиком, она наклоняется ниже…

Её приоткрытый ротик…

Леди Джейн! Я умоляю, я прошу извинить меня, но я не могу писать больше. Я схожу с ума, мне кажется, я не в силах долго так выдержать, я взываю к вам, даруйте мне разрешение… сорваться, скатиться в бездну порока хоть один раз!

Пожалуйста!

__________С нетерпением ждущий ответа, Уильям.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Принц Уильям!

Я прервала свои дела, чтобы ответить вам, человек, принёсший письмо, говорил, что вы очень настаивали на ответе в этот же день. Но что я могу вам сказать?

Ваши «фантазии», как вы их называете, возмутительны и кощунственны, а в отношении сударыни Кэт ещё и преступны. Вы действительно думали получить грязное удовольствие от собственной же руки, представляя, как унижаете, бичуете и насилуете кошмарнейшим образом невинную девушку? Вы действительно думали, что я со всей возможной охотой дозволю вам это?

Впрочем, оставим излишние морализмы.

Как я поняла, проблема ваша в том, что вы не то чтобы утратили стыд, ваше чувство стыда слишком долго было привязано к влекущим своею сладостью запретным и гнусным вещам, вследствие чего душа ваша начала видеть в нём сладость — в самом по себе.

Эту тенденцию необходимо преодолеть, напомнив вашей душе и вашему телу, что стыд бывает не только лишь сладким, что он бывает горчайшим, что по природе своей это тревожная и весьма неприятная вещь, служащая знаком предупреждения.

Разрешение?

На один раз?..

Что ж, извольте. Я разрешаю вам это, но лишь с ограничивающими условиями, которые, я уверена, изменят количество удовольствия, что грешная плоть ваша думает получить.

Вы вправе совершить это один раз, сударь, но вместо распутных «фантазий» в уме своём вы должны держать образы строго взирающих на вас в эту минуту ваших родителей, образы родителей, грустно созерцающих своего бестолкового сына. Можете также прибавить к ним в уме мысленно мой и Кэт строгие взгляды.

При этом — чтобы не только душа, но и тело ваше испытывало боль, претерпевало страдания? — вы должны временами, раз в десять или двадцать секунд подвергать себя физической пытке, что будет ассоциироваться с причиною вашего падения. Я читала об этом способе воздержания в трактатах древних аскетов, он напоминает об адских муках и этим сдерживает влечение. Вы должны взять в свою руку пылающую свечу и капать время от времени расплавленным воском на рискующий вас ввергнуть в геенну презренный бесстыднейший орган.

Что?..

Признайтесь, ваша охота предаться позорному рукоблуду сразу же в десять раз приувяла, не правда ли, принц? Искренне смею надеяться, что клетка подобных условий вас оградит от греха, что более вы не будете осаждать меня такими непристойными письмами.

Однако если вы ухитритесь и здесь провалиться — если ваше грязное нутро окажется всё же сильнее — вы должны мне поведать в деталях о вашем падении. Это тоже часть условий моего разрешения, в противном случае оно будет считаться задним числом недействительным, вы же — клятвопреступником.

__________С горечью, леди Джейн.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Принц Уильям!

Вы мне не пишете уже по меньшей мере неделю, что можно истолковать как признак вашей обиды. Надо ли полагать, что вы излечились всё-таки наконец от вашей нечестивой страсти? Если так, то я искренне рада за вас, но советую всё же рассказать об этом духовнику, который сможет профессиональней меня наставить вас в борьбе с искушениями.

У нас зацвёл недавно жасмин. Один из цветков оказался синим, дядя Оливер говорит, что это хорошая примета.

__________С тоскою по другу, Дженни.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Леди Дженни!

Простите, что не писал вам так долго. Мне было стыдно. Собственно говоря, мне стыдно и до сих пор. Но я должен, обязан это сделать, ибо я помню, что стоит на кону…

Вы не оговорили в условиях своего разрешения, как быстро я должен вам рассказать о случившемся — увы — к величайшему позору моему, всё же случившемся. Поэтому я откладывал со дня на день написание письма вам, пока вы не написали мне сами и пока дальнейшее откладывание этого не стало уже невозможным.

Есть и другие причины, по которым…

Впрочем, об этом потом.

В тот вечер, когда мне пришло предпоследнее ваше письмо, я был почти на границе падения, я был словно в безумии. Но, распечатав конверт и прочтя ваши гневные строки, я чуть отрезвел, вы сумели несколькими десятками слов поставить меня на место.

Или мне так поначалу наивно подумалось?

Я облился парою вёдер холодной воды, потом был бы рад продолжать процедуру и далее, но холодная вода кончилась, оказалось, что матушка решила свершить вечернее омовение и сказала слугам поставить бак на нагрев, так что даже те два ведра изначально мне удалось обнаружить лишь чудом. Я стал обливаться уже менее прохладной водой, водой практически тёплой, как вдруг услышал из-за занавески голос служанки Кэт.

Она поинтересовалась, всё ли в порядке со мною, не нужна ли мне помощь. Вопрос её был вполне закономерен, учитывая, что я от волнения не прикрыл даже дверь ванной комнаты, а перед этим довольно громко кричал на весь дом, разыскивая холодную воду. Мне её голос, впрочем, показался тогда не столько встревоженным, сколько игривым.

Я грубо прогнал её, но почувствовал, как моя плоть начинает отзываться на голос служанки, как мне представляется вошедшая в ванную Кэт, Кэт, бесстыдно разглядывающая моё обнажённое тело. Тут сказались прочтённые мной ваши строки — вы предлагали вообразить мне, как среди прочих лиц, созерцающих мои непотребства, разглядывает меня и Катрин?

Рука моя словно сама собой потянулась вниз, пальцы сжали недостойный орган, я почувствовал, что достаточно ещё пары движений, как честь моя окончательно будет навеки потеряна, а душа полетит куда-то в холодные кущи Инферно. Я не мог сделать то, о чём было сказано в вашем письме, но в то же время достаточно было вспомнить смеющийся голос Кэт, представить её весёлое личико, как становилось ясно, что я не могу и не сделать этого.

Я вернулся в свои покои.

Запер дверь, сел в своё кресло, спустил до коленей вниз брюки. Представил, как вы и велели, смотрящих на меня со строгостью моих высокородных родителей, представил вас, закусившую со стыдом и печалью губу, представил собственно Кэт.

Тут моё воображение дало сбой — мне представилось, как она хихикает, глядя на меня, полузажав рот рукой. Как я ни старался, я не мог дольше, чем на считанную пару секунд, вообразить её строгой.

Не помню точно, что было дальше.

По-моему, от волнения я схватил свечу резче, чем думал, расплавленный воск окатил бедро и даже часть брюк. Кэт в моём воображении рассмеялась, я же сцепил крепче зубы, еле удерживаясь от того, чтобы не заняться рукоблудом обычным — бесчестным, бессовестным, лишённым каких бы то ни было условий и каких-либо рамок.

Выждав с трудом, пока огонёк свечи вновь растопит достаточно воска, я наклонил её над презренною плотью. Я ждал пламенной боли, жгучей, отрезвляющей, я застонал заранее, но горячий воск прижёг головку моего бесстыдного органа на одно лишь мгновение, причём едва это мгновенье прошло, как нечестивая похоть усилилась, мне представилось, как Кэт снова хихикает, поглядывая на меня, как даже в ваших светлых глазах зарождается тень игривости и азарта.

Под воображаемыми шутливыми взглядами двух смеющихся мисс я наклонил свечу снова, наклонил её опять и ещё раз, образы высокородных родителей моих в разуме слегка потускнели, хоть память о них и делала громче животные стоны.

О да, леди Джейн, я стонал, стонал бесстыже на весь свой альков, поливая себя жгучим воском, раскачиваясь полубессознательно в кресле, стискивая сильней срамной уд и почти что мечтая, чтобы все, кого я представил, оказались воочию в комнате?..

Так стыдно и сладко мне не было никогда.

Дикое, яркое, лишённое всяких пределов и всякого стыда удовольствие затопило мой мозг на несколько жгучих мгновений, затопило меня целиком. Возможно, я вскрикнул? — даже не знаю. Придя в себя, я обнаружил, что выроненная мною свечка погасла и лежит на полу, брюки же мои, часть кресла и пол подо мной запачканы почти целиком белыми брызгами семени.

Это было безумием, леди Джейн?..

Да, полагаю.

Если сейчас я невольно описываю всё это в радужных колерах, то тогда мне вообще хотелось плакать и смеяться одновременно, я чувствовал, что если напишу вам немедля об этом, то собьюсь на нелепые благодарности. Как если бы вы специально хотели доставить мне наслаждение своими ограничивающими условиями?

Нетрудно понять, что в последующие часы мне стало нечеловечески стыдно, хотя, сколь ни странно, в целом мой организм ощутил странное облегчение. Меня несколько дней почти не мучила похоть, хотя мучило на семейных застольях чувство раскаяния, особенно при встрече глазами с Кэт или с кем-то из родственников.

Некоторое время спустя, впрочем, к чувству этому стали примешиваться новые нотки. Мне всё чаще и чаще стало назойливо вспоминаться, что я должен буду написать вам об этом письмо, причём если первоначально мысли эти были пугающими, то с течением времени они начали становиться чуть ли не сладкими. Мне вспоминалось во всех подробностях, что совершил я на прошлой неделе, и от дум этих, от понимания, что я должен вам описать, плоть моя срамная под брюками снова начинала твердеть.

Это происходит и теперь, леди Джейн. О ужас, мне стыдно, но в то же время почему-то странно приятно вам в этом сознаваться.

Я сдвинул и раздвинул опять несколько раз под столом бёдра, пока писал вам это письмо. Боюсь, что я могу вновь не сдержаться.

Нет, нельзя…

Позорно, просто грязно просить, чтобы вы дали мне снова карт-бланш, снарядили меня — опять? — индульгенцией на нечто подобное. И в то же время…

Нет, я не могу.

Не могу продолжать это письмо, это слишком гнусно, гнусно и грустно. Мне самому тошно смотреть на себя.

__________С разочарованием в себе, Уильям.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Уильям!

То, о чём вы рассказали, конечно, ужасно. Особенно тот момент, когда вы использовали мой и Кэт невинные образы для получения грязного, животного, отвратительного удовлетворения. Я перечитывала эту часть письма, наверное, раз пятнадцать. Вы хоть представляете, как омерзительно, подло вы поступили?

В то же время я довольна вашей откровенностью, тем, что вы не утаиваете от меня ни малейшего шевеления души, принц. Прошу вас, будьте со мною так же откровенны и далее…

Ваши фантазии о Кэт низки. Но меня радует, что позже вы устыдились их, получив свободу от мерзкой похоти на несколько дней. Уж не действует ли избранный мною метод?

Надо усугубить достигнутый нами успех.

Держитесь, рыцарь. Вы должны одолеть искушение. Но если не справитесь, я выдаю вам новый набор ограничивающе-разрешающих условий, чтобы вам было легче бороться с собой, но чтобы в случае поражения вы не оказались клятвопреступником.

На этот раз вас должно обжечь стыдом сильней прежнего, понимаете?

Вы должны пережить явный риск, угрозу порока для вашего благополучия, чтобы не повторилась та гнусь, та невыразимая дичь, что свершилась с вами неделею ранее, когда испытанный вами стыд обернулся лишь вспышкою острого удовольствия.

Вы должны не просто представить себя под чужими строгими взорами, вы должны ощутить взаправду весь риск оказаться под ними. Не знаю, извините ли вы меня за подобное, но я должна попытаться помочь вам в обретении внутренней воли?

Если же вы вдруг ощутите, что терпите в этой борьбе поражение, что ветхая плоть одерживает победу над вами, вы должны совершить следующее.

Раздеться полностью догола.

Приоткрыть немного дверь своих покоев, хотя бы на длину ладони.

Проследить, чтобы она не закрылась сама собой. Прикрываться чем-либо вы не вправе, так же как вновь одеваться или запирать дверь, если только вы не откажетесь целиком от грешного вашего намерения?

Отступив назад вглубь комнаты, к шнуркам для вызова прислуги, стоя у них обнажённый, дёрните за шнурок вызова Кэт.

С этого мига, милорд — и только с этого мига? — вы можете начать ублаготворять свою плоть совершенно бесстыдно. Но вы не вправе прерываться, не вправе, повторюсь, прикрываться или закрывать вашу дверь, иначе моё разрешение утратит временно силу и повторить подобную пробу вы сможете лишь двое суток спустя. Не вправе — до мига позорного семяизвержения или до мига появления девушки у порога ваших покоев. Ну, в принципе, другие домочадцы тоже считаются?

Я знаю, Уильям, это нестерпимо, кошмарно, позорно и абсолютно невыполнимо для джентльмена. По сути, речь идёт об утрате аристократического достоинства, об утрате чести перед собственной же служанкой, причём лишь ради того, чтобы получить позорное удовольствие от своих собственных пальцев?..

Но именно поэтому я надеюсь, что ограничивающие условия выполнят на этот раз свою роль? Если же получится так, что вы всё же сделаете это, успеете осуществить свой позорнейший грех за считанные минуты или даже секунды до появления Кэт у порога, то вы будете вправе одеться и прикрыть даже дверь своей комнаты.

Но не убирать ваши выплески.

Вы должны будете вместо этого сразу же попросить вызванную вами Кэт прибраться в ваших покоях, а сами временно покинуть альков, оставив девушку наедине с вашей мерзостью, наедине с плодом ваших самых тошнотворнейших дум и извращённых фантазий…

Я представляю, Уильям, как вам нелегко. Внутренняя борьба часто обходится нам тяжело, мы расстаёмся с иллюзиями о себе, взамен обрастая новыми грустными о себе представлениями.

Чтобы вам было легче, я присовокупляю к письму этому новый рисунок, мой скромный портрет, где я попыталась графитом и чёрными красками увековечить себя в строго-печальном облике.

Прошу вас держать его неустанно где-нибудь в видном месте собственной комнаты. И — рассматривать иногда.

Используйте его тоже для разжиганья душеспасительного стыда, Уильям. Например, время от времени сдвигайте и раздвигайте пошлым образом бёдра под воображаемым взглядом сурового моего портрета, позволяйте душе ощутить от этого стыд — и прекращайте сразу же гнусные действия. Об этом методе борьбы с похотью я прочитала когда-то в древних писаниях?

Считайте всё это также дополнительными условиями моего разрешения.

__________С надеждою, леди Дженни.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Леди Джейн!

В этот раз то, о чём я вам вынужден рассказать, откровенно немыслимо и не укладывается ни в какие границы позитивного разума. Правда, то же самое я внутри себя думал и при написании предыдущего письма к вам. Выглядит так, будто с каждым новым витком переписки я падаю глубже, обнажая всё сильнее полную свою безнадёжность?

Я разместил ваш прекрасный портрет едва ли не в центре алькова, в том месте, откуда он превосходнейше виден, если лежать в постели или сидеть за столом. Должен сказать, что вы покривили душой, назвав ваш взгляд на картине «суровым», скорее он произвёл на меня впечатление снисходительно-ласкового и самую чуточку собственнического.

Я пытался несколько раз выполнить «упражнение», что вы рекомендовали мне, «упражнение», долженствующее распалить во мне стыд и очистить от порока мою грешную душу. Каждый раз мне, сдвигающему и раздвигающему бёдра под вашим воображаемым взглядом, казалось невольно, что вы наслаждаетесь втайне моими муками похоти, что вам нравится созерцать, как моя плоть за считанные мгновения вновь каменеет в брюках и я теряю опять власть над собой.

И — вот странное дело — мне это нравилось самому. Быть может, сие не так удивительно, если вспомнить о гнусных, позорных событиях, предваривших начало нынешней нашей переписки?

Я откровенно, мерзко наслаждался, делая это перед вашим портретом. Мне казалось, что глаза ваши, губки начинают блестеть, что вы облизываете их, поглядывая нежно на меня.

Бросаете иронично вполголоса: «Вот бы видела это Кэт?»

«Я этого не сделаю!» — трепетала отчаянно заячья моя душа.

«Сделаете, рыцарь. — Взгляд ваш на портрете стал в моём восприятии откровенно медовым, откровенно смеющимся. — Сделаете, и отлично знаете это».

В некий момент я ощутил — моей задачей тогда была подготовка уроков к французскому языку? — что мне трудно дышать. Рука моя ринулась вниз, я сжал себя через брюки, понимая, что уже проиграл, что мне некуда деться от вашего взгляда, что я хочу испытать всю жаркую бездну представленного мною во всех тонах унижения.

Да, леди Джейн?

Вы пытались сделать ограничивающие условия как можно более унизительными. Мне же в затмении ума моего лишь только нравилось это, мысль о позоре пред Кэт вызывала сладчайшие стоны. Выше того — о абсурд, о нелепица? — в фантазиях моих грезилось мне, что вы сами хотите этого, что вы чаете, чтобы я это сделал.

Я сорвал с себя брюки, слабо дрожа, сорвал с себя и остальную одежду. Приоткрыл дверь покоев, чувствуя, как от одной мысли, что мимо неё мог проходить в этот миг кто-либо из прислуги, мой каменный уд покрывается чуточку влагой.

Я отступил к шнуркам, ощущая на себе ласковый, поддразнивающий взгляд вашего портрета. «Ну же, Уильям, — светились ваши глаза. — Вам достаточно дёрнуть. Или вы хотите закрыть сейчас дверь, снова одеться, после чего скрючиться в судорогах плотского вожделения за тщетной попыткой углубиться опять во французский?»

По-моему, я застонал…

Рука моя дёрнула сама собой за шнурок, вызывающий нашу служанку, в бесконечной дали послышался тихий-тихий звон колокольчика.

Зная, что обрёк себя только что на величайший позор, слыша уже откровенный ваш смех в глубинах своего разума, я стремительно обхватил свободной рукой свой пульсирующий адски орган, обхватил, застонал снова, почти закричал, слыша, как в одном из дальних коридоров имения уже начинают звучать цокающие дамские каблучки.

Кажется, я выкрикнул имя Кэт, согнувшись в безумном спазме, согнувшись и застонав, в то время как клокочущий жар моей похоти изливался вулканом на ковёр и на брюки?..

Шаги девушки ускорились, ускорились, стали громче, приблизились почти вплотную, приблизились и застыли. Я захватил в грудь больше воздуха, не сразу придя в себя.

Глаза мои распахнулись.

Невероятнейшим чудом я смог собой овладеть в это незабываемое мгновенье, овладеть собой, вспомнить, кто я и где нахожусь, — хотя не ведаю до сих пор, не было ли уже поздно?

Я подскочил к двери, захлопнув её, выкрикнул, что я не совсем готов. «Я подожду, сэр Уильям», — донеслось снаружи, голос девушки показался мне в этот миг иронично-усталым.

Я быстро оделся.

Меня ждал при этом новый позор, почти сродни предыдущему. Впрочем, благодаря пережитому только что я чувствовал себя как во сне, мир воспринимался мной затуманенно, поэтому я перенёс его почти бессознательно.

Вы помните, что по условиям вашего разрешения я не должен был убирать брызги семени? Часть их упала и на мои брюки, я не решился их вытереть, сменная же одежда отсутствовала в моей комнате, будучи принадлежностью гардеробной.

Взгляд ваш с портрета стал в моём воображении совсем уже тёплым, почти сестринским? Я открыл дверь служанке, почти слыша ваше хихиканье, открыл в испачканных брюках, стараясь стоять по возможности так, чтобы она их не видела.

Сглотнув слюну, я попросил Кэт прибраться в покоях.

Не знаю до сих пор, многое ли она увидела, многое ли сумела понять. Мне казалось тогда, что запахом семени пропитана вся моя комната, я стоял весь пунцовый и боялся взглянуть в глаза девушки, но может ли невинная мисс знать этот запах?..

Пятен на ковре я, вернувшись час спустя в комнату, не увидел, у меня сворачивалось всё в животе, когда я представлял, как она принюхивалась к ним и убирала их.

Но вроде бы эта невинная душа не смогла уразуметь ничего или, по крайней мере, никому о своих догадках не сообщила? Первую пару дней я избегал любого общения с ней, но позже стало похоже, что её отношенье ко мне не особенно изменилось.

Чего не сказать о моём отношении к ней.

Мой срамной уд теперь каменеет от каждой её улыбки, каждого взгляда или жеста, каждой жизнерадостной шутки. Когда она на семейном застолье просто проходит мимо, держа заварник или блюдо с едой, мне хочется сдвинуть и раздвинуть под столом ноги, но я воздерживаюсь, памятуя, что вы предписали мне это лишь при рассматривании вашего портрета.

Вряд ли надо говорить, что я снова на грани. Но не буду взывать к вашему милосердию и доброте, я, наверное, давно исчерпал все их пределы.

__________С горечью, Уильям.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Принц Уильям!

С грустью вам сообщаю, что пропасть, в которую вы падаете, похоже, не имеет воистину дна. Ну как вы могли думать подобные скабрёзные вещи при взгляде на мой невинный портрет! Как вы только могли додуматься!

И ваши мысли о том, что я якобы желаю, хочу, чтобы вы совершили это…

А если бы это было даже и правдой, разве убавилась бы хоть в крохотной мере возмутительность вами проделанного? Скажите, принц Уильям, вы что — будь ваши мерзкие домыслы воистину правдой — действительно готовы бы были самоудовлетворяться голый перед служанкой по капризу прекраснейшей леди?

Только честно.

Ответьте мне.

__________С ожиданием, Дженни.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Леди Дженни!

Это позорно, это ужасно, это кошмарно, это невыносимо… но — «да». Ответ на ваш вопрос — «да». По крайней мере, я не могу написать «нет», не покривив душой и не солгав сильнее, чем если бы ответил «да».

Это чувство сильнее меня. Оно владело мной, как я смутно догадываюсь, когда я познакомился с одной странной леди, желаниям которой мне понравилось идти навстречу, но об этом я клялся в деталях не рассказывать никому. Оно усиливалось во мне планомерно по ходу нашей переписки, заставляя меня мечтать, вожделеть втайне, чтобы выставляемые вами условия были в действительности вашими пожеланиями.

Грустно на самом деле.

Видите, леди Дженни, я, наверное, неизлечим.

__________С тоскою, Уильям.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Принц!

Не говорите о неизлечимости, пока не попытались даже заглотнуть целиком пилюлю с лекарством. В вашей готовности подчиняться моим повелениям, какими бы стыдно-нелепыми те ни выглядели, я вижу тайное стремление вашей души к исправлению, доверие её мне.

А скажите, милорд, — вам нравится быть со мной откровенным? Вы чувствуете удовольствие, может быть, некое зыбкое наслаждение, поверяя мне глубокие тайны вашей души?

__________С теплотой, Дженни.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Леди Дженни!

Ах, это до невыразимого сладко и в то же время гнусно-порочно. В течение написания вам писем о своих извращениях я не раз сдвигал и раздвигал под столом бёдра, пользуясь давешним вашим соизволением, как делаю это и сейчас.

Мне часто в фантазиях представляется ваша реакция, воображение рисует мне образы, недозволительно стыдные и не могущие иметь ничего общего с явью…

__________Со стыдом, Уильям.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Уильям!

Это действительно грустно.

Грустно, что вы не можете мне о них рассказать. Грустно, что вы боитесь утерять снова власть над собой, хотя, я уверена, как рыцарь и джентльмен, можете на самом деле в глубинах души прекрасно себя контролировать.

Давайте я частично освобожу вас от вашей клятвы? Просто чтобы вы не боялись погубить вашу душу за так. Разрешу вам делать с собой что угодно, пока вы пишете мне новый ответ?

Но чтобы искушение не было неодолимым, поставлю условие. Такое, которое точно вас остановит. Надо подумать. Вы пали столь низко, что многие мерзости вас уже не смутят.

Давайте так.

В случае поражения, в случае провала в борьбе с собой вы должны будете оросить сами знаете какой мерзкой жидкостью бумагу ответа — по возможности сильно — отправив её мне именно в таком виде. Уж этой-то гнуси, Уильям, надеюсь, я могу от вас вовсе не ждать? Вы понимаете, что подобное изменит наши отношения навсегда.

Простите за грубость.

Я просто хочу, чтобы вас действительно проняло.

Теперь — теперь расскажите же мне, принц, наконец, как вы представляете в глубинах души мою реакцию на кощунственные ваши откровения, что за образы рождает в такие моменты ваша фантазия. Мне и вправду безумно хотелось бы знать это, знать во всех тонкостях…

__________С робким взглядом в глаза, Дженни.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Дженни!

Простите, опустил по нечаянности ваш возвышенный титул. Хотя вы и сами просили не раз меня его опускать. Брать чистую бумагу и начинать письмо заново не буду, мне видится в этом дурная примета, почти как в преждевременном возвращении…

О небеса, мне трудно и стыдно вам описать, что я думаю и что я чувствую при описании вам своих извращений. Вы знаете, что я распутник и рукоблудник, прихоть судьбы заставила вас недавно увидеть это в кошмарнейшем виде. Но вот чего вы, возможно, не знаете, так это того, что всякий грешник в умственных штудиях своих меряет окружающих по себе…

Да, леди Дженни.

Мне представляется в грёзах, как вы терзаетесь похотью, может быть, не меньше меня, как вы улыбаетесь тайно, читая о моих невыразимо постыдных действиях перед Кэт или о моих непередаваемо скользких фантазиях про нарисованных фей.

Улыбаетесь — и, чувствуя вспышку жара, начинаете обмахивать себя листочком письма. По щекам вашим расходится румянец, вы прикусываете довольно губу, представляя мысленно безотрадное моё положение, прижимаете листок к вырезу платья.

Ах, леди Джейн!..

Здесь моё воображение окончательно теряет привязь благопристойности.

Быстрыми мазками, как при рисовании ка____ы сэром Дронцеви, мне представляется ваша пышная грудь, наполнившаяся только что воздухом от смущённого сбивчивого дыхания, ваши соски, проступившие на миг загадочным образом сквозь корсет и сквозь ткань.

Вы роняете стремительным жестом недочитанное письмо на стол, жарко выдыхаете воздух, ладони ваши при______ся под столом к сред_____шей части платья. Той самой части, что прикрывает божественное лоно, сквозь ____рое в мир наш приходит новая жизнь?..

Вы стонете тихо.

Ваши руки смещаются ниже, вы ка_____сь через ткань собственных бёдер, зажм______ись. Коленки ваши чуть вздрагивают — сдвигаются и раздвигаются на миг…

Правая ваша ладонь опу____тся ещё ниже, вы закусываете губу. Подол ___его платья поднимается бе______ейшим образом — и рука ваша _______ется прямо под ним…

Стон ваш становится громче…

Дженни!

О небеса, я не могу больше пи____ Чернила ___плываются…

__________Не в силах смотреть на ______енную бумагу, Уильям.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Уильям!

Что ж, я получила удовольствие от вашей откровенности, больше, пожалуй, я не буду вас расспрашивать о подобном. Не представляю, что двигало мной, когда я вам задала вопрос?

Вы не просто животное, вы лишены даже зачатков благопристойности, свойственных диким зверям. Вы действительно бы хотели, чтобы прекрасная леди, благовоспитанная юная дама из высшего света воистину занималась подобным, читая ваши грязные, похабные письма?

Нет, в самом деле?..

__________С возмущением и болью, Дженни.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Леди Джейн!

Не смею молить о прощении. Вы правы абсолютно во всём, я же пал ниже даже самого низкого зверя, осмелившись причинить вам страдание. В затмении разума моего, в умопомрачении похоти мне казалось тогда, что вы сами желаете подобной моей «откровенности», что вам будут нравиться эти безумные строчки, хоть это не может служить ни в малейшей степени мне оправданием…

Сколь слеп я был?

Вы задали вопрос. Я бы не хотел на него отвечать, если бы был выбор, я бы не ответил на него, ответ выдаст вновь во мне гнусную тварь, но скрывать своё нутро бесполезно…

Да.

__________Почти без чувств, словно омертвев уже внутри, Уильям.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Принц Уильям!

Пожалуй, нам говорить больше не о чём. Но я не вправе отступиться от задачи по вашему душевному исцелению, это стало для меня делом принципа, вопросом гордости.

Исходя из того, кем вы оказались и что несёте внутри себя, думаю, бессмысленно даже надеяться, что вы сможете остановиться и что какая-то клятва вас сдержит. Чтобы вам не пришлось платить по счетам — оказавшись в краю По Ту Сторону Вещей — выставлю вам новое ограничивающее условие, на этот раз без жалости и без снисхождения, без чувств, проявления которых к себе вы никоим образом не заслужили.

В этот раз вы, если пожелаете опять потерять человеческий облик и взвыть в пароксизме животного самоудовлетворения, должны сделать следующее:

— дождаться, когда до очередного семейного застолья останется полчаса или час;

— описать на листе бумаги свои скотские фантазии обо мне;

— тщательно просушить этот лист;

— оставить его лежать на столе, прикрыв его сверху книгой, но так, чтобы краешек листа с написанными на нём буквами оставался виден;

— ничего из проделанного не меняя, пойти на застолье и не покидать его, пока полагающаяся вам норма пищи не будет съедена.

Пояснения по отдельным пунктам:

— дверь своей комнаты вы при выходе на застолье должны оставить чуть приоткрытой;

— фантазии ваши похабные должны быть описаны небольшим почерком и занимать не меньше страницы, должны быть описаны вами в скабрёзнейшем прямом виде, хотя и без компрометирующих упоминаний нашей с вами переписки;

— вам следует описать, какою и за какого рода занятиями вы иногда меня представляете, что вы желали бы при законной, моральной и метафизической безнаказанности со мной совершить, что вы делаете сами с собою подчас, разглядывая мой портрет.

На следующем прямо за этим застолье вы будете вправе освободиться на время от клятвы, вправе делать с собой вашей гнусной рукой под столом что угодно. Но, увы и ах, сударь, только на нём, под взглядами ваших родителей, видящих вас уже въяве?

Само собой разумеется, если даже такое условие не сможет сдержать вашу гадкую похоть, если даже столь мерзкие действия не послужат вашей гнилой сути препятствием, вы должны дать мне в очередной раз подробнейший отчёт о случившемся.

Может, хотя бы эта мысль вас удержит.

__________С презрением, леди Джейн.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Леди Джейн!

Я, наверное, не должен расходовать много бумаги на описание своего стыда и рефлексий, это выглядит лицемерно в последние дни даже для меня самого. В то же время я должен вам объяснить, почему я вновь не писал вам неделю.

Хотел бы я заявить, что провёл эти дни в сумасшедшей борьбе с собой и в попытках аскезы, но, увы, большей частью это было не так. Причиной моему отвлечению послужил в значительной степени мой брат Эдуард, чьё увлеченье охотой зашло столь далеко, что он пожелал взять меня с собой на очередной вояж за кабанами в близлежащий лесок, я же не нашёл в себе сил отказаться.

По возвращении из вояжа всё, произошедшее ранее, казалось мне поначалу жутким сном. Ваш портрет загадочно усмехался со стенки, поглядывая на меня, мне даже казалось, что я слышу тонкие хихикающие голоса из правого нижнего ящика своей тумбочки, голоса нарисованных вами юных фей в невиданно фривольных облачениях. Стоило мне шагнуть в свою комнату, стоило мне втянуть носом воздух, как я словно бы ощутил прогорклый аромат собственного гнусного семени, хоть и убранного когда-то служанкой Катрин, атмосфера разврата и похоти с новой силой обрушилась на меня, кровь прилила к лицу моему, а запретная плоть снова начала каменеть?

Я бессильно сел в кресло прямо напротив вашего прекрасного изображения и, дрожа, проделал коленями и бёдрами несколько раз рекомендованное вами упражнение. Вы улыбались, глядя на меня, улыбались так, словно знали, что упражнением этим я лишь растравляю похоть в себе, а вовсе не утихомириваю её.

Мне трудно об этом писать. Надо сказать, что дверь моих апартаментов не была плотно прикрыта в этот момент, оставался узкий просвет, небольшая щёлочка.

Стоило мне подумать так, как ваша улыбка на портрете стала в моём воображении ещё ярче, ещё опасней. Вам будто бы нравилось, что меня за этим могут увидеть?..

Ох, леди Джейн…

Я прервался тогда, напомнив себе о своём высокородном достоинстве, заставив себя вернуться мысленно к сценам недавней охоты. Но в дальнейшем меня не раз охватывали при взгляде на ваш портрет фантазии дикого рода, мне представлялось даже, как вы уговариваете меня предаться тому странному упражнению — заранее приоткрыв дверь своей комнаты — именно в те часы, когда мимо может кто-то пройти.

И я повиновался.

Пару раз моему разгорячённому уму виделось, как вы приказываете мне представить во всех подробностях то, о чём должна была идти речь в написанном мною по вашему велению на листке, представить себе во всех красках, что бы я хотел сделать с вами, не будь тому моральных, законных или метафизических препятствий.

И я представлял это.

Не буду в деталях расписывать это, практика показала, что вам предсказуемо тошнотворны все подобные излияния. Тем более, что отчасти я уже описывал это в прошлом, а отчасти буду вынужден описать в будущем?..

Во время этих приливов безумия пару раз меня чуть не поймали на запретном, рука же моя отчаянно тянулась к паху. Нелепое, самоубийственное желание нарушить запрет, даже перестав считаться после этого человеком.

Однажды случилось так, что я проснулся с рукой между ног, рукою, прижатой прямиком к паху и словно бы слабо движущейся. Что мне снилось тогда, не ваше ли смеющееся лицо прямо у низа моего живота?..

Меня охватил холод, сердце моё упало. Я попытался себя убедить, что за подобные полусонные действия человек не в ответе, что это не может считаться нарушением клятвы, но убеждённости не обрёл.

Мне стало ясно, что я проиграл.

Да, леди Джейн. Мне не помог даже принятый почти сразу же ледяной душ. До общего семейного завтрака оставалось минут тридцать пять, я ёжился в кресле, чувствуя в то же время сумасшедшую твёрдость плоти меж ног, рука же моя, сжимающая перо, выписывала на листке нелепые, кощунственные слова.

«Мне нравится представлять прекрасную леди Джейн обнажённой, представлять, как она вульгарнейшим, похабным образом касается своего тела там, где не осмелится коснуться себя ни одна настоящая леди. Мне нравится представлять, как леди Джейн, зажмурившись от блудливого удовольствия, прижимает ладонь к низу своего живота, как погружаются вглубь её срамной плоти её шаловливые пальчики.

Я бы хотел принудить её к этому, будь моя воля и не мешай этому никакие моральные или иные барьеры, хотел бы заставить её заниматься этим прямо при мне. Я бы хотел содрать с неё одежду, хотел бы совершить над ней самое бесчувственное насилие, взяв её против её воли прямо на её пианино, заставив её уста выдыхать стон за стоном, а ножки — широко раскинуться. Ещё я бы хотел принудить её пасть предо мной на колени и открыть шире ротик, ласкать губами и язычком мой срамной орган, пав ниже, чем самая низкая проститутка?..

Порою я люблю сдвигать и раздвигать бёдра, поглядывая на портрет леди Джейн в моей комнате, моя бесстыдная плоть каменеет при этом, я представляю мысленно, как проделываю над ней эти — и многие другие — вещи. Это так сладко».

Эти слова я списал только что буква в букву с того самого рокового листка, который теперь, по-видимому, уничтожу. Меня пробирает озноб при мысли, что кто-то мог увидеть его.

Пока я писал их впервые, я чувствовал себя на грани клятвопреступления, я слышал ваш воображаемый смех в своём разуме. Ох, не говорите мне, что это безумие, леди Джейн.

Сдув в очередной раз песок с листка, просушив в очередной раз чернила, я сдвинул и раздвинул ещё несколько раз бёдра. Затея эта начинала мне казаться нелепой, но в то же время я не мог остановиться. Я уже чувствовал, что уд мой срамной начинает влаготочить?

«Поклянитесь, мой принц, что не остановитесь, — прошелестел мягко ваш голос в моей фантазии. — Поклянитесь, что доведёте начатое до конца. Не мне — самому себе».

Вы смотрели на меня с портрета, смеясь, брюки мои почти лопались под вашим ласковым взглядом. И я поклялся — самой священною клятвой — после чего едва не заплакал, осознав, на что обрёк себя только что.

Прозвучал утренний гонг.

Не помню уже, как я добрался до общей залы, претерпевая стеснение в брюках и вспышки стыдного удовольствия на каждом шагу, не помню, как взгромоздился поспешно за стол, желая скрыть своё состояние.

Помню, как подтянул перед этим потуже завязки гульфика в брюках, эти нелепые шнурки, в назначение коих не мог прежде никогда вникнуть. Это внушало надежду, что вид мой не будет сразу разоблачающим?

Начался завтрак.

Я почти сразу пролез себе рукою под стол, весь взмокший от пота, расстегнул себе брюки, не слыша особенно, о чём разговаривают между собою мои высокородные родственники. Я знал, что обрёк себя на немыслимое, противоестественное, но знал также, что всё это будет ещё и бессмысленно, если я не доведу процесс до конца, что я тогда прокляну себя, вернувшись впоследствии к себе в комнату?

О да, леди Джейн…

Я занимался рукоблудом при своих царственных предках, кляня себя за это, но не желая остановиться. Отец мой спросил меня о впечатлениях от охоты, но и это не остановило мои пальцы, как раз извлекавшие срамной орган из гульфика и предоставлявшие ему свободу.

В этот момент служанка Кэт, уносившая часть посуды, кинула на меня озорной быстрый взгляд, кинула так, словно бы догадывалась, чем я занимаюсь, губы её искривились в улыбке. И я — мыслимое ли дело? — вместо того, чтобы замереть в параличе, лишь ускорил движения под её взглядом, сам же скользнул дерзко взором по вырезу её платья…

О, бездны распутства?

Мне казалось в тот миг, что я пребываю не то во сне, не то в бреду; недопустимое стало для меня вполне мыслимым, а запретное — разрешённым. В глазах Кэт что-то блеснуло, она извинилась пред всеми, сказав, что ей нужно ещё прибраться немного в комнатах и что она вернётся нескоро.

Что я почувствовал в этот миг?..

Ох, рука моя стиснула срамной уд под столом со всей силой, плечо моё, должно быть, затряслось как бурав, если никто из предков моих не увидел в тот миг ничего — должно быть, в том была воля Неба или веление Фатума.

Мне представилось, как Кэт заходит в мою комнату, как взгляд её падает на край листка, как она хмурится, замирает на долю мгновенья, сражаясь с собой, но потом всё же отодвигает книгу и взор её касается написанного на бумаге.

Мне представилось, как щёки девушки покрываются пунцовой, как она с невольным выдохом прижимает руки к груди. Как она кидает взгляд на ваш портрет и обратно на строки листка, не в силах поверить только что ею прочитанному.

Вдруг она вспоминает то, свидетельницей чего, возможно, сделалась-таки на долю секунды две недели назад, ведь я не знаю и сам, успел ли вовремя прикрыть тогда дверь?..

До девушки, тяжело дышащей, красной, чувствующей дрожь в хорошеньких ножках, начинает доходить, что произошедшее в тот странный день было совсем не случайностью.

Что царственный, гнусный извратник из высокородной семьи специально показал себя ей. Так же, как — кто может знать — показал ей этот листок со своими гнусными грёзами?

Что она теперь может сделать с ним многое.

Почти всё.

На этой мысли я сдавленно застонал, замычал в кулак прямо за пиршественным столом, пальцы мои взбесились вконец и задёргались как сумасшедшие.

Нелепостью, безумием, подлостью было представлять себе нашу скромную Кэт в виде эдакой лукавой прохвостки, которая воспользуется случайно раскрытой ей тайной, чтобы меня шантажировать, а то и склонить к чему-либо неблагопристойному, но мысль эта пронзила меня искрой молнии, колени мои заходили внизу ходуном, слабый крик вырвался даже на миг из моих лёгких, в то время как жаркие капли где-то внизу окатили мои ступни и ковёр?..

Не буду в деталях описывать случившееся потом, тем более, что и разум мой к этому моменту стал слабее увековечивать происходящее. Крик свой я оправдал избытком горчицы, после чего поспешно налёг на остатки еды. Я смутно надеялся покончить с приёмом пищи и вернуться к себе быстрее, чем служанка доберётся до моей комнаты.

Не ведаю до сих пор, удалось ли мне это.

Следов уборки я в комнате не увидел, но там и до этого не было грязи. Дверь была по-прежнему приоткрыта. Книга лежала в том же положении, как и бумажный листок, но доказывает ли это хоть что-либо?

В поведении Кэт вроде бы не изменилось пока ничего, так же как и в кидаемых ею на меня изредка загадочно-хитрых взглядах, но я утопаю всё глубже во вспыхивающих время от времени блудных фантазиях.

Мне уже начинает хотеться время от времени, чтобы она оказалась читавшей тот позорный листок. Чтобы она застала меня за гнуснейшим занятием при созерцании невиннейшего вашего портрета.

Да, леди Джейн.

Как вы можете догадаться по этим строкам, душеспасительные ваши советы опять обернулись чем-то невиданным, но я ни в коей мере не виню вас за это.

Чистая часть души моей понимает, что вы хотите помочь мне, что в ваши планы вовсе не входит низменное моё падение, что вы и вообразить себе не могли, с какой бездной похоти столкнётесь на задворках ума высокородного принца.

Грязная же моя сторона — ох, неужели я напишу это? — грязная, животная, вульгарная моя сторона видит вас такой же развратницей и с нетерпением ждёт от вас нового ряда «ограничивающих условий» словно очередного задания.

Обе части души моей хотят сейчас, чтобы вы это сделали побыстрее.

__________Со рвотным самоотвращением и одновременно ненасыщаемой похотью, Уильям.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Принц Уильям!

Вы правы, нет смысла тратить бумагу на описание самоочевидного. Не буду этого делать и я, говоря, как гнусно и мерзко то, что вы сделали при родителях прямо на завтраке, то, чем занимались вы прямо на глазах бедной девушки Кэт.

Читая об этом, мне пришлось прерваться раза два или три, чтобы овладеть собой. Чтобы отпить немного воды и успокоить дыхание, а вы о чём, интересно, подумали?..

Теперь вы, как зверь, слепо ищущий удовольствия, ждёте от меня новых ограничивающих условий. Даже не думая при этом использовать их по назначению, как средство борьбы с собой, просто расценивая их как новый бесстыжий приказ?

Что ж, раз вы зверь, не понимающий человеческого подхода, будем обращаться с вами, как с животным. Может быть, хоть это пробудит в вас светлую, человеческую натуру, когда нутро ваше поймёт, что ему не по вкусу подобное обращение?

Вам угодно видеть меня развратницей, «приказывающей» вам совершать жуткие, противоестественные вещи? Что ж, вы увидите меня таковой, сэр Уильям, но не жалуйтесь потом в случае чего на последствия.

Итак.

Я хочу, чтобы вы подошли сейчас к двери покоев мисс Кэт, или где там у вас живут слуги, по возможности как можно ближе к дверям её комнатки.

Выждали момент, когда никого не будет поблизости, сбросив с себя впоследствии всю одежду, прикрывающую нижнюю половину вашего тела, начиная с пояса.

Принялись гнусно самоудовлетворяться, повторяя имя Кэт, вначале еле слышимым шёпотом, а потом неуклонно наращивая громкость, пока не достигнете пика грязнейших чувств.

Семя я вам убирать запрещаю.

В процессе сего представляйте мысленно, как я наблюдаю за вами, слежу внимательно за каждым шагом сгибающегося от похоти животного.

В итоге же, само собой разумеется, предоставьте мне максимально подробный отчёт о случившемся.

Действуйте.

__________Со строгостью, леди Джейн.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Леди Джейн!

Если вы всерьёз уповали на душеспасительный результат столь внезапного поворота — о небеса, неужели похоть моя столь велика, что я подумываю о противоположном? — то надежды ваши оказались напрасными, нечестивые вожделения во мне лишь усилились, я ощутил сумасшедшее, дикое желание схватить пальцами свою грязную плоть едва ли не сразу после того, как дочитал последнее ваше письмо до слов «я хочу».

Сдвигая и раздвигая бёдра, я выскользнул из своих апартаментов, поспешил туда, куда вела верёвочка звонка, вызывающего сударыню Кэт. Добраться дотуда было не так уж и долго, по счастью, уголок слуг располагался поблизости?

Ждать, пока никого не окажется рядом, тоже не пришлось особенно долго. Так уж сложилось, что письма ваши я получаю, да и читаю обычно под самый глубокий вечер.

Я сбросил брюки, избавился от панталон, стряхнул на всякий случай даже и обувь, представляя в воображении своём, как вы со смехом в глазах следите за мною.

Меня слабо трясло.

Что будет, если мимо пройдёт вдруг Конрад, Альфред, кто-то из слуг, кому захотелось вдруг пить? Что будет, если сюда заявится моя старшая сестра Сильвия? Или Виола, моя несмекалистая младшая сестричка, которой, видите ли, неудобно вызывать прислугу звонком и которая по этой причине часто заглядывает за прислугой сама?

Пальцы мои сжались на детородном органе.

Я застонал тихо, видя в воображении вас, облачённую почему-то в то невероятно смелое платье или пижаму, в котором видел несколько мгновений вас на последнем рауте, когда демоны похоти и разврата велели мне подглядеть бесчестно за вашим переодеванием.

«Вы» откровенно хихикали, прижав руку к губам, словно в притворном дурашливом ужасе представляя меня застуканным Сильвией, я же застонал глуше — и, вспомнив вдруг о забытой части вашего приказания, стал повторять имя Кэт, сперва тихо, затем всё громче и громче.

— Кэт. — Я почти выдохнул беззвучно это слово — даже не произнёс. — Кэт. Кэт. Кэ-э-эээт!.. Кэт…

Приказ ваш вынуждал меня повышать плавно громкость, я же вдруг обнаружил, что управлять ею по своей прихоти не столь уж и просто. Всего несколько слов — и вот я уже по сути громко шепчу, можно даже сказать, хриплю вполголоса?..

— Кэ-э-э-э-эт… ах, Кэ-эээт… Кэт!..

Что увидит она, услышав вдруг своё имя, выглянув за порог, обнаружив меня в подобном обличье? Несомненно, служанка решит, что я пытался похабно смотреть за сменой её одеяний, увидеть её полуголой или даже полностью лишённой одежд.

Так же, вне всякого сомнения, решат, обнаружив меня, Сильвия или Конрад?

— Кэт!..

Лицо моё искривилось, рука задёргалась как безумная. Некий светлый или тёмный двойник из бездн моего разума шепнул мне, что спасение моё — в паузах.

Приказ ваш не оговаривал величину пауз, которые я могу делать меж выдыханием имени Кэт, так что у меня оставался всё ещё шанс быть не застигнутым.

Но не поздновато ли я до этого додумался?

— Кэ-э-э-э-эт!..

Слово это, как и предыдущие, несмотря на восклицательные знаки, было мной выкрикнуто вовсе не в полный голос, я старался ещё из остатков сил сдерживать себя кое-как. Но в этот миг — о кошмар, о позор? — мне послышался шум в её комнате.

Меня просто скрючило, я застонал, меня вырвало — то есть запретную мою плоть? — белыми потёками жидкого пламени на деревянный паркет.

Стон мой стал громче, в глазах моих помутнело от непередаваемой сладости, шум же в комнате повторился — и как будто приблизился к двери.

Застонав снова, теперь уже без единого звука, почти что смеясь, я нагнулся, схватил быстро брюки, обувь и панталоны, благо те лежали на полу почти одним свёртком, после чего бегом выскочил за угол ближайшего коридора. Сердце моё колотилось как сумасшедшее, я чувствовал, что теряю рассудок от страха и от иных непонятных эмоций, но, кажется, Кэт не успела открыть вслед мне дверь.

За углом, по счастью, никого не было.

Прокравшись в относительно безопасную часть дома, я быстро оделся. Мысленно будучи всё ещё там и тогда — там, где Кэт открывает дверь, услышав голос, похожий на мой, тогда, когда она видит за дверью лужицу свежего семени.

Ох, леди Джейн!

Это ужасно, гнусно, постыдно… но почему мне так хорошо? Почему мне было так приятно писать это письмо… и по жилам моим разливается звенящая к вам благодарность?

__________Заблудившийся в чувствах, Уильям.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Принц Уильям!

Ваши чувства и вправду постыдны, но, право же, вовсе не столь уж нелепы. Ваше светлое «Я» терзаемо стыдом за гадкие мысли в отношении благочестивой особы, отсюда проистекает желание наказать себя, открыть себя перед ней, хотя бы это и привело к катастрофе. Вы чувствуете также, что я хочу помочь вам, доверяете мне, из чего проистекает и ваша естественная ко мне благодарность.

Мы можем проверить эту гипотезу.

Начните прямо сейчас ласкать себя, бесстыже ублаготворять свою плоть, представив себе, что сударыня Кэт видела всё и знает взаправду ваше грязное существо. Я приостанавливаю действие вашей клятвы на пятнадцать минут или даже на час. Представьте себе, что девушка эта действительно видела вас две недели назад, читала записку и верно поняла лужу семени у своей двери. Представьте, какую власть она теперь имеет над вами, как она может вас наказать, какие вещи она может повелеть вам проделать.

Не останавливайтесь.

Не сдерживайте ни своё воображение, ни свою руку. Представьте себя наказуемым, пусть даже физически, можете представить себя нагим, стоящим перед гневной мисс Кэт на коленях, можете представить заносимый ею над вами хлыст.

Да, милорд.

Вы представляли себя прежде терзающим её, представляли себя мучающим невинную девушку. Будет только справедливо, если теперь вы представите себя мучаемым ею?

Вообразите это себе во всех красках, вообразите боль от хлыста в задетых местах, вообразите собственные слабые крики и огонь правосудия в её ярких глазах.

Не останавливайте себя, не сдерживайте свои грёзы, пока это не приведёт вас к тому или иному логическому итогу той или иной степени нравоучительности.

Желаю приятного сна.

__________С улыбкой в уголке губ, ваша чуткая Дженни.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Милая Дженни!

Меня никогда ещё не раздирали так противоречивые чувства, как во время написания мною этого к вам письма. Я, наверное, люблю вас. Мне кажется, что я любил вас всегда. В то же время во мне мечется робкий огонёк опасения, что я люблю не вас настоящую, что я люблю кажущийся мираж, причём я не могу понять до конца, что именно видится мне миражом — мерещившаяся мне прежде или мерещащаяся мне ныне ваша сущность?

Простите.

Нет нужды, думаю, говорить, что я выполнил три дня назад ваше пожелание из письма, выполнил едва ли не сразу, как только прочёл.

Это было волшебно.

Да, это было тёмным волшебством, не иначе как чудом фей Зимнего Двора, но тем не менее волшебством. Я закусил губу, орудуя рукой самозабвенно меж бёдер, я стонал едва ли не на весь альков, представляя себя бичуемым собственною служанкой, и едва ли не сильнее, чем противоестественность этой фантазии, распаляла меня в тот миг мысль, что вы как бы смотрите на меня?..

После этого я и вправду уснул.

Уснул с рукой в панталонах, уснул прямо с пальцами в семени, улыбаясь под одеялом и чувствуя сквозь подушку нежное тепло спрятанного под нею письма.

Столь приятно и сладко мне не спалось, наверное, месяц?

Проснувшись, я почувствовал стыд от случившегося, почувствовал мерзость и гнусность проделанного, но в то же время сердце моё разрывалось от нежности к вам, нежности и благодарности. Я ощутил внутри себя странную выспренность, желание выполнять вашу волю, пусть даже приказы ваши совсем не похожи на обычные слова дамы сердца из основ старинного эпоса. Впрочем, кто может сказать в пределе любви, что правильно, а что нет?

Я, возможно, слишком возвышенно выражаюсь, что нелепо вдвойне ввиду низменности толкнувшего меня к тому импульса, но я не могу себя сдерживать, не могу замкнуть уста. Пусть это тёмная любовь, мрачная любовь, обречённая любовь, но она поёт во мне.

Первые сутки после случившегося я был словно пьяным, что, впрочем, не оставило меня полностью и поныне. Мне даже казалось, что теперь тело моё не нуждается в грязных действиях, что я свободен от диктата плоти, на дне ума моего мелькнула мысль, что новость об этом была бы для вас лучшим подарком.

Увы, свобода была недолгой?

Мне вспоминалось вновь и вновь, что надо бы написать вам письмо, в то же время мне представлялось против воли, о чём вы сами можете мне написать — и о чём попросить — в новом своём письме.

Я вспоминал предыдущие ваши письма, вспоминал вещи, которые не без вашего участия, пусть и по лучшему вашему побуждению, сделал. Плоть моя каменела вновь в брюках, я чувствовал со смесью ужаса и благоговения, что хочу, желаю пережить вновь подобное.

Я невыразимо испорчен?

__________С отчаянием и нелепой странной надеждой, Уильям.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Принц Уильям!

Я не могла не улыбнуться вновь пару раз, читая ваше письмо. Ваше доверие и ваши чувства ко мне так трогательны. Несмотря даже на низменность, гнусность, тошнотворность их происхождения, в которой вы себе отдаёте отчёт?

Вам правда хочется повиноваться моей воле, причём повиноваться в том направлении, которое приняла она в воспитательных целях на прошлой неделе? Совершать гадкие, грязные, позорные вещи, просто потому что вас попросила в письме прекрасная леди?..

Думаю, вы понимаете, сэр Уильям:

— это недопустимо для рыцаря и для джентльмена.

Вопреки распространённому предрассудку, джентльменство подразумевает не только лишь куртуазность, но и толику внутреннего достоинства. Вы же — так выглядит — готовы утратить его по малейшему моему приказу, готовы поставить свою репутацию под топор только лишь потому, что я так захотела?

Подумайте об этом, Уильям.

Просуньте вновь вниз в направлении паха свою дерзкую руку, раз уж грязные действия позволяют вам лучше понять себя. Проведите пальцами по своей трепещущей плоти.

И — перечитайте письмо, перечитайте сначала уже прочитанную вами часть его, лаская себя, сосредотачиваясь на словах моих и осознавая их смысл внутри своего ума.

Я ведь права?

Вы — готовы на это. Вам — хочется этого.

Скажите вслух «да».

Сказали? Я специально так повела текст, чтобы предыдущий абзац размещался аккурат в конце предыдущей страницы и у вас возникло время на выбор. Что же, я думаю, принц Уильям, вы сами теперь осознали всю противоправность и даже в некоторой мере противозаконность вашего состояния. Вы рыцарь, вы мужчина, меж тем как столь глубокая подчинённость велениям сердца скорее бы приличествовала созданию слабого пола?

О нет, не останавливайте ладонь, милорд.

Я даю вам новое повеление, которое должно излечить вас от вашего странного состояния, от тёмных сторон вашей нелепейшей одержимости, подчеркнув ваше бесстыдное женоподобие и столкнув вашу душу вплотную с самыми гротескными и абсурдными его проявлениями.

Вам нравится нелепое, вульгарное подчинение в грязных вещах? Вы видите высоты романтики в этой убогой пародии на светлые чувства? Ну что ж, вам достаточно только изречь эту нелепицу явно, не пряча смысл за словами, и дух ваш отвратится от этого.

Вместо молитвы вы должны будете произнести теперь вслух перед сном:

«Я, высокопоставленный и высокорождённый принц Уильям Эрнест Гарольд Тейлор из королевской семьи, просто жалкая развратная покорная шлюшка в нежных руках леди Джейн. Я готов выполнить любое её непристойное пожелание, любой нескромный каприз, если прекрасная леди неожиданно таковой вдруг озвучит. Мне хочется, чтобы все видели, как низко я пал, чтобы все знали, что я даже не то чтобы послушный мальчик — что я послушная девочка. Я приду на королевский бал в женском платье, я сброшу с себя одеяния как позорная проститутка, я предамся при всех благородных семействах нечестивому ублажению своей срамной плоти прямо сквозь корсет дамских изысканных панталон, если только пресветлая леди Фристайл одарит меня за это улыбкой. Я бы хотел, я бы отчаянно жаждал исполнить подобную её волю?..»

Вместо икон вы должны смотреть на мой портрет, вместо крещения — заняться гнусным самоудовлетворением. Но не доводя сию грязь до конца, семяизвержение для вас под запретом?

Эта мерзкая пародия на молитву станет отныне для вас постоянным святым ритуалом.

Не клятвой, не бойтесь. Силы клятвы эти слова не имеют, но вы будете произносить их отныне три раза в день, утром, вечером и собственно днём, совершать это у себя на описанных выше условиях, пока ваша гнусная плоть не будет вновь достигать высшей твёрдости или пока в комнату вашу против воли вашей не будет кто-либо заходить.

Если же, так получилось, часть вашего тела в самом начале «молитвы» пребывала в мерзком каменном состоянии — что же, ведите «молитву» на протяжении пары минут, неспешно лаская себя, но не смея сорваться.

Можете произносить её текст сугубо по памяти, если хотите. Не страшно, если вы перепутаете или забудете иные слова, главное, чтобы общий смысл её сохранялся в неизменности.

Тошно, не правда ли?

Если это слишком для вашей души, напишите мне, принц. Я буду рада узнать, что наконец-то свет в вас воспрял и вы испытали ужас перед дальнейшим падением.

В этом случае, само собой разумеется, вы освобождаетесь от последующих моих неестественных распаляющих вашу совесть приказов — в этом случае в них не будет уже никакой надобности? — и живёте спокойно остаток дней своих в светлой радостной чистоте.

__________Не смеющая даже надеяться, Дженни.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Леди Дженни!

Пишу это письмо к вам, специально раздвинув колени как можно шире. Если я позволю им расслабиться, если я сдвину их, боюсь, движение это получится во много раз сильнее задуманного, я не выдержу, и пряное семя зальёт изнутри ткань моего гульфика…

Вы, наверное, догадались, что ваша надежда на моё моральное очищение не оправдалась. Конечно, как вы могли не догадаться? Ваши глаза с портрета, прямо сейчас, когда я пишу эти строки, смеются в открытую надо мной. «Наивный мальчик, — слышится мне шёпот в их взгляде. — Ну же, положи руку на свои брюки, сделай пару движений, пару столь желанных, столь острых движений. А потом — сделай приятное госпоже, расскажи ей, как низко ты пал?»

Нет, я не смею!

Все эти дни я покорно совершал предписанный вами ритуал, леди Джейн, чувствуя себя и правда вашей игрушкой, о небо, как же стыдно, как же чарующе это было. Уже в первый день, произнося по бумажке эти ужасные, греховно сладкие, почти кощунственные слова, я почувствовал, что готов семяизвергнуться в брюки — и приостановил руку, ведь, в конце концов, при настоящей молитве тоже не всегда крестятся непрерывно?

Сидя впоследствии за обеденным столом с родственниками, произнося вместе с ними обычную традиционнейшую молитву вместо подсказанного вами недавно извращённого ритуала, я не мог не задумываться невольно — что было бы, если б они узнали, что их сын, их родная кровинка занимается ежедневно подобным? И от мыслей этих срамная моя плоть вновь наливалась кровью, я ловил себя на нелепом, безумнейшем сожалении, что вы мне не приказали на сей раз заняться этим при них.

Временами я даже чувствовал боль в своём детородном уде, чувствовал обжигающие толчки. Толкуя это как наказание свыше, я пытался воздержаться от греховных дум и фантазий, но именно тогда мне вновь и вновь представлялось, как я совершаю навеянное вами безумство на королевском балу, как все видят это.

Мысль эта вызывала смешанную боль и сладость — вполне физическую плотскую боль и не менее физическую сладость. Я чувствовал, что я, принц Уильям, хочу быть и вправду вашей марионеткой, что я готов выполнить даже это безумное пожелание. Мне захотелось даже вновь «помолиться» — но, увы, вы ограничили эти сеансы числом.

«Ты этого хочешь? — сверкают иронией, нежной насмешкой ваши глаза на картине. — Глупый бедненький мальчик, да ты воистину хочешь, чтобы я действительно оказалась распутницей, была соблазнительницей, преследующей только лишь низкую цель поразвлечься с тобой? А как же невинная Дженни-ангел из прежних твоих возвышенных представлений, как же желание избавиться от нечистот?»

Ах, леди Джейн…

По-моему, кончик моего грешного уда только что увлажнился…

Прошу вас, умоляю вас, кто бы вы ни были — ангел или распутница? — дайте мне как можно быстрее следующий развратный приказ, следующее непристойное повеление! Прошу вас, ответьте письмом как можно скорее, в этот же день, а лучше в следующий же час.

Я чувствую, что мне трудно выдержать. Понимание, что я только что написал, нежный взгляд вашего портрета и мысли о состоявшемся моём падении сводят меня с ума.

«Хороший мальчик, — улыбаются ваши глаза на картине, — прекрасно всё расписал. А теперь подпишись, подпишись так, чтобы твоей госпоже было приятно это читать».

__________Ваша покорная шлюшка, Уильям.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Милый, бедный Уильям!

Признаюсь, сердце моё разрывалось временами от нежности и сочувствия, когда я читала предшествовавшее ваше письмо. Я прижимала руку к груди, думая с печалью о юноше, о выходце из древнего аристократичного рода, позволившем себя до такого состояния довести…

Вы ведь не думаете сейчас ни о чём лишнем, Уильям?

Вы же ведь не представляете меня нынче — о ужас — бесстыдно самоудовлетворяющейся, ласкающей без зазрения совести и стыда своё обнажённое тело?

Я верю, что нет.

Хотя кто другой на моём месте вполне бы мог усомниться. Я вижу по вашим строчкам, что вас буквально колотит от похоти и вожделения, которые копились в вас все эти дни. Я вижу, как недостойные чувства эти прямо-таки переполняют вас, как они готовы выплеснуться наружу на любой подходящий объект — или даже на объект откровенно неподходящий.

К слову, я вам дозволяю сейчас при чтении и перечитывании этого моего письма тоже касаться себя, трогать себя в самых различных местах. Но чтобы без семяизвержений, сопровождающих грех! Жидкость, кою вы помянули в конце предыдущего своего письма, не в счёт, я прочитала когда-то в одной книге по биологии, что это секрет некоей железы и к семени отношения не имеет.

Ох, меня тревожит нынешнее ваше состояние.

Надеюсь, вы не позволили себе мыслей о каких-либо совсем уже неподходящих объектах?..

В одном из предыдущих повествующих об истории вашего падения писем вы упомянули не к месту высокородную свою сестру, некую леди Сильвию. Напрягши память, я сумела припомнить её, низенькую златоволосую девочку с ломким тоненьким голоском, симпатичную на свой лад, хотя и не все назвали бы её красавицей.

С другой стороны, в вас сейчас столько похоти, что и крохотная искорка привлекательности могла бы вас распалить. Я надеюсь, вы не простирали запретных мыслей к своей единокровной сестре, принц Уильям? Не представляли мысленно её лишённой одежды? Не представляли её стоящей пред вами в одном лишь нижнем белье, тяжело дышащей, взволнованной, раскрасневшейся, левую руку прижавшей к сосочку одной из грудей, правую же руку тянущей к низу своего живота?..

Встаньте, сэр Уильям.

Вы, наверное, заметили уже, что письмо это я вам выслала в двух конвертах, причём один из конвертов расположен внутри второго и на нём надпись «Вскрыть по прочтении остального». О нет, не думайте, что это значит, вы сейчас вряд ли способны думать.

Я хочу, чтобы вы встали сейчас — если уже не стоите — и, по-прежнему стоя, читали при этом «наружное» моё письмо. Читали и перечитывали вторую его половину. Не прерываясь и не открывая второй конверт раньше времени, пока ваши мысли и действия не приведут ко вполне однозначному определённому раз и навсегда финалу?

Я надеюсь, что в комнату вашу в ближайшее время никто не зайдёт, пресекая задуманное. Если же так случится — перенесите сие на другой срок.

Итак, вы стоите?

Расстегните брюки, позвольте им упасть вниз, спустите и панталоны. Стойте так, думая о жалком своём положении, в которое вас загнала безысходная похоть. Подумайте о том, что было бы, если бы родственники ваши увидели вас опять за этими безумными действиями, о том, что было бы, если бы вас увидела Сильвия.

Подумайте о сестре.

Вы ведь не представляли её воочию голой, ласкающей свою грудь, держащей свободную руку меж ног и загибающей внутрь понемногу пальчики? Представьте её таковой, это ведь на самом деле не сладко, это ведь на самом деле гадко. Вы должны осознать это.

Представьте.

Её средний и указательный пальчики оказываются глубоко внутри, в алой щёлочке, она начинает подёргивать слабо ладонью. Другою рукой сестра ваша Сильвия принимается ласкать трепетную юную грудь, поначалу неловко, затем всё раскованней и развратнее.

Представьте.

Её щёки краснеют, она дышит тяжело и сипло, глядя на вас умоляющими глазами, словно догадываясь, что это именно вы представляете её сейчас таковой, что именно вы её господин. Леди Сильвия кусает губу, чтобы не застонать, но тонкие пальчики её уходят всё глубже, двигаются всё быстрее, она зажмуривается от стыда и всё-таки стонет?..

Представьте.

Пальцы её сжимают соски, сжимают едва не до боли — близкой в тот миг удовольствию. Пунцова расходится по её щёчкам, губы подрагивают в улыбке, улыбке совершенно невольной?..

Она глухо стонет ещё раз, делает несколько шагов вперёд на подрагивающих хорошеньких ножках — и ноги её, красивые хрупкие ноги танцовщицы, в следующее мгновенье подкашиваются.

Она на коленях, Уильям.

Губы её, влажно мерцающие в сумерках губы вашей сестры касаются вашего переполненного кровью органа. Сильвия с почти что детским любопытством приоткрывает их, выпускает на волю язычок, вы чувствуете прикосновение его к головке вашего уда.

Она с сестринской заботой слизывает с него ту влажную жидкость, что является секретом некоей железы, вы тихо стонете. Сильвия же с тайной улыбкой приоткрывает рот шире, забрав в него, забрав в свой сладкий ротик весь ваш срамный уд целиком?

Да, Уильям.

Губы её, её тёплые, нежные, родные губы ласкают ваш детородный орган. Сильвия с интересом вылизывает его со всех сторон, вылизывает ласково, тщательно, неустанно, вылизывает, как лучший на свете леденец.

Она кидает на вас взгляд с озорством снизу вверх — и движения её губ ускоряются, язычок приходит в неистовство, вы стонете уже во весь голос, не в силах собой овладеть. Вас пробивает жаром — сестричка же чуть отстраняется.

Пальчики её стискиваются лукаво на извлечённом ею из ротика органе.

Ох, принц Уильям!..

Вы не можете ничего с собой сделать. Вы… вы брызжете семенем на лицо её, на подбородок, на волосы! Что вы творите? Жеманное личико Сильвии уподобляется с каждым мигом покрытию «сельди под шубой».

Ах… да, это она, ваша сестра. С которой вы поступили так гнусно. Она слизывает с губ и подбородка ваше скользкое семя, смотрит на вас недоверчиво. Забудете ли вы когда-либо, что с нею сегодня проделали?

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Хочу вас поздравить с победой над собственной грешной плотью, рыцарь.

Если вы вскрыли наконец второй мой конверт с надписью «Вскрыть по прочтении остального», если вы читаете сейчас эти мои строки, то я смею предположить, что вы выдержали заготовленное мною для вас испытание.

Конечно же, гнусное, бесчеловечное описание сцен надругательства над единокровною родною сестрой не могло не поколебать даже ваш развратный испорченный дух. Конечно же, вы отбросили моё «наружное» письмо с отвращением, как ядовитую змею, поклявшись внутри себя мысленно завязать с распутными мыслями.

И я вас понимаю, Уильям.

Может быть, вы при этом даже подумали нечто нелестное обо мне. Что ж, это жертва, на которую я должна была пойти, я должна была пасть, извлекая из глубин естества своего против воли самые «сладкие» и «чарующие» обороты для описания того, что в приличном обществе не назовёшь иначе как мерзостью.

Понимаю и прощаю.

Важно не это, а то, что теперь вы освободились от рабства у собственной похоти, отныне вас не влечёт больше к противоестественному.

Или…

Что-то меня начинают тревожить странные мысли, недостойные подозрения, которые следовало бы изгнать из головы. Конечно же, мой план сработал, он не мог не сработать, опираясь на те последние крохи вашего достоинства и морали, что есть даже в гнусном нечестивом крестьянине.

Ведь правда же, сэр Уильям?

Всё сработало по-задуманному?

__________С лёгкой тревогой за друга, Дженни.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Уильям!

Вы, наверное, сочтёте меня глупой за то, что я присылаю второе письмо в тот же день, присылаю второе письмо, в то время как после отправки предыдущего, двойного, возможно, и пары часов не успело пройти. К счастью, имения наши расположены совсем рядом, необъяснимое же беспокойство во мне с каждою минутою становится всё сильнее.

Меня охватывают нелепые думы и запоздалые сожаления о слишком рискованном эксперименте, хоть я и внушаю себе, что сомнениями своими лишь унижаю вас. Мне тем не менее становится страшно за вас — от мысли, что испытание это вы могли бы и не пройти.

Держитесь, мой друг.

Да, друг, как бы глубоко вы ни пали. Не позволяйте себе пасть ещё глубже самоуничижительными ложными мыслями. Я жалею теперь, что могла распалить в вас невольно иные фантазии, кто знает, к чему это могло вас привести?

Помните, что пресекновение своей земной жизни — не выход и даже не конец мук, помните, что, как утверждают священники, даже Иуда Искариот вполне мог бы быть прощён, не предайся он напоследок отчаянию и не соверши он подобного.

Если вы пали, то вина отчасти на мне. Не забывайте об этом. Если бы не мои дерзкие, самонадеянные попытки вытащить вас из пропасти, иных грешных дум и фантазий могло бы в вашем уме и вовсе никогда не возникнуть.

Не падайте духом, прошу вас.

И, что бы ни случилось с вами на самом деле по прочтении предыдущего моего письма, — молю вас, дайте мне знать. Мне должно быть известно, не совершила ли я роковую ошибку.

__________Со стыдом кусающая губу, Дженни.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Хах, леди Дженни.

Зря вы написали про губу. Мне теперь представляется, как я вожу своим срамным удом по вашему хорошенькому личику, по подбородку, по носику, по губам. И вам это нравится. Вы облизываетесь. Божественная леди Дженни рада облизать мужской член как заправская шлюха.

Что я пишу?

Я пьян, о небеса. Я в стельку пьян. Я прикончил не менее трёх бутылок бургундского и продолжаю пить. И передо мной лежит ваше новое письмо, на которое я должен что-то ответить. Как я отправлю этот ответ? Надо бы выбросить бумагу и начать заново.

Или нет?

Страшно даже представить, как вы будете это читать. Страшно, но в то же время где-то и сладенько даже…

Знаете, я как-то подслушал разговор между кучером и служанкой, они обсуждали однажды случайно попавшийся на глаза одному из них отрывок из писаний маркиза де Сада. Они же у нас грамотные, слуги, у нас же теперь век распространения грамотности. Кучер и говорит: «Это как моей кобыле нравится дать мерину понюхать, что у неё под хвостом. Некоторым просто нравится, когда на их говно смотрят».

Это он так про желание маркиза де Сада быть опубликованным и прочтённым, понимаете?

Хах, употребляю такие слова в письме к высочайшей леди, идолу своих дум. Здорово, да.

Спрашиваете, что случилось?

Да вы же знаете, отлично знаете, Дженни, вы не поняли ещё, с кем переписываетесь? Конечно же, ваш послушный развратный мальчик встал бестрепетно посреди комнаты, спустил брюки и — ах, как приятно вспоминать о подобном? — сжал свой детородный каменный уд пальцами, мечтая о единокровной сестричке.

И мне это н р а в и л о с ь.

Нравилось — представлять, как Сильвия мастурбирует. Нравилось — представлять, как Сильвия сосёт мой член, стоя на коленях, как портовая шлюшка.

Ох, кажется, моя плоть в брюках вновь каменеет, почти как в начале письма к вам. Конечно, ведь что может быть лучше блудных фантазий о родственниках?

Провёл рукою по брюкам.

Ой, наверное, это уже нарушение клятвы? Или можно считать, что я лишь расправил их? Ах-ха-ха, леди Джейн, у меня такое чувство, что душа моя всё равно безвозвратно погублена.

Ах, как возмутительно приятно было представлять личико Сильвии в потёках семени…

Нет, не буду об этом.

Вы, конечно же, поняли, что случилось потом. Ваша покорная девочка увлажнила снова ковёр своими выделениями. После чего с плачем и стонами опустилась на корточки, вскрыла второй конверт, прочтя его, готова была забиться головой об стенку, — но было поздно.

Всё, как вы и хотели?

О, мне будет нечеловечески стыдно за все эти подозрения, за всю эту напраслину, когда я протрезвею. Но сейчас мне хочется представлять вас именно такой, представлять лукавой и коварной развратницей — держу пари, вам хотелось бы, чтобы я потеребил себя сейчас легонько сквозь брюки?

Я ведь, наверное, сделаю это.

Или нет.

Я не решил.

Не бойтесь, Дженни, ха-ха, я не буду делать с собой ничего чрезмерно скоропалительного — пик таких настроений давно уж прошёл. Сейчас я если и погублю себя, то только лишь алкоголем. Или — поиграв с запретной своей плотью пальцами.

Да, кстати, я думал ещё обратиться к духовнику и раскрыться пред ним целиком на исповеди. Но представил себе, как он будет задавать наводящие уточняющие вопросы, расспрашивать о переписке, — и мне стало дурно. Выдать вас чьему-либо обозрению мне видится намного более страшным, чем выдать себя?

Смешно.

Простите, я, кажется, хрюкнул. Благородный рыцарь, да уж.

Всё, я, наверное, больше не буду писать, мне, наверное, и так захочется завтра снова повеситься от одних только воспоминаний об уже сегодня написанном, хотя вряд ли я буду отчётливо помнить каждую строчку.

Не пишите мне больше сегодня, леди Джейн. Ответить я всё равно едва ли смогу. Остаток сегодняшнего дня я планирую провести наедине с бургундским.

__________Поднимающий за вас тост, Уильям.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Уильям!

Теперь мне стало за вас по-настоящему страшно. Не бойтесь за возможные нарушения клятвы меж мигом чтения вами того «двойного» письма и мигом чтения нынешнего, считайте, что я даю вам на это задним числом индульгенцию. Я временно разрешила вам это ещё после отправки того сдвоенного конверта, пусть вы и не знали об этом.

Я перечитываю с тихим ужасом первые строки вашего предыдущего письма, мне становится жарко, дыхание моё учащается. Перечитываю ваши строчки о моих губах, о вашем постыдном органе, о том, что вы мечтаете сделать со мной, — и дыхание моё на миг замирает, жар же, кажется, уходит с щёк куда-то вглубь, вглубь и далеко вниз.

Вы уже писали о подобных нечестивых вещах, но никогда не писали об этом столь дерзко и прямо. Неужели это я, леди Джейн, сделала вас таким?

Наверное, да.

Стыдно сказать, но, похоже, надежды мои не оправдались, я неправильно расценила принципы работы испорченной мужской психики. Я хотела помочь вам, но сделала только хуже, навредила вашей душе, мне хочется наказывать себя за это вновь и вновь, бесконечно перечитывая те скабрёзные строчки…

Ах, сэр Уильям.

Может быть, в общении нашем давно уже больше мрака, чем света, больше уныния, чем ясной невинной радости. Возможно, нам следует прекратить навсегда эту связь, зашедшую слишком уж далеко, пока она не привела к чему-то ужасному? В этом случае я освобожу вас от принесённой вами некогда клятвы, от которой, возможно, больше вреда, чем пользы.

Я пойму, если вы решите сделать это.

__________С раскаянием, леди Дженни.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Леди Дженни!

Не знаю, что написать вам. Вы чистый ангел, но мне следовало ожидать, что моё предыдущее письмо к вам переполнит чашу даже вашего ангельского терпения.

Так говорит одна из сторон моего естества, иная же — со смесью противоестественного восхищения и тёмной радости — звала вас в мыслях недавно «божественной шлюхой» и призывала покорного мальчика Вилли склонить перед своею хозяйкой в очередной раз голову…

Что я делаю, леди Дженни.

Вы как в воду глядели, говоря, что переписка ведёт меня к странному?

Вы знаете, я в первые день или два после этой недавней попойки совсем не молился — ни в прямом смысле, ни в подсказанном вами переносном. Меня терзали воспоминания о проделанном накануне — и в то же время грызло злой мухой раскаянье за слова, что я позволил в письме. Я представлял вас то шмарой, то ангелом, вёл с вами в воображении разговоры, вы даже вынудили меня в фантазиях моих пару раз признаться открыто, что мне нравится мною проделанное, — хотя вслед за этим я сворачивал постоянно беседу.

На третий же день я проснулся с оцепенением плоти в паху, проснулся чуть ли не с болью в интимном месте. Зная единственный способ унять её хоть на время без нарушения клятвы, я стал совершать подсказанный вами ритуал, произносить подсказанные вами слова.

Ваш портрет строго смотрел на меня.

Я чувствовал, что должен себя наказать за кощунственные мысли в отношении вас, за вырвавшиеся у меня недавно в переписке слова.

«Разденьтесь, Уильям, — блеснули светло-серым цветом ваши глаза на чёрно-белом портрете. — Разденьтесь — и приоткройте чуть дверь».

Я сделал это.

«Встаньте на колени, мой рыцарь».

Я не знаю, просто представления не имею, почему моя безумная фантазия вложила в уста вам эти слова?

Я сделал и это, хотя сердце моё колотилось, дыхание же было сбивчивым. Я ласкал рукой свою срамную плоть, ласкал себя, стоя на коленях голый пред вашим портретом, признаваясь в готовности самоублажаться прилюдно в женском белье посреди королевского бала ради одной вашей робкой улыбки, зная при этом, что кто угодно может пройти мимо моих покоев случайно — Конрад, Альфред, та же лукавая Кэт? — и услышать мои слова.

От этой мысли через меня как будто прошёл флюид Месмера, колени мои задрожали, я почувствовал слабый взрыв где-то внизу. Нет, леди Джейн, то был даже не взрыв, просто внутри меня словно что-то лопнуло?

Я убрал руку, помня о вашем запрете, прервал движения пальцев ещё за мгновенье до этого, но сдержать неизбежное было попросту не в моих силах.

Несколько вязких, почему-то тягуче-тёмных капель сорвались с головки моего презренного органа и капнули неторопливо на пол…

Было ли это нарушеньем зарока?

Я не решил для себя, так как произошедшее не было полностью в моей воле. Впрочем, душу свою я и так в этот день почти видел пропавшей, даже не помня как следует, не был ли мною нарушен зарок во хмелю.

Теперь, зная о выданном вами чуть ранее разрешении, я чувствую себя лучше.

Спасибо вам, леди Джейн.

Вы спрашиваете, не хочу ли я прервать переписку. Вы спрашиваете, не хочу ли я получить свободу от клятвы, свободу грязного рукоблуда, о которой не так давно мечтало всё моё естество. Но платой за это должно стать расставание с вами, от мысли о чём болезненно сжимается моё сердце.

«Дело не только в этом, — насмешливо мерцают ваши ясные глаза на портрете. — Признайтесь же хоть себе, принц Уильям, вам нравится быть покорнейшим мальчиком прекраснейшей светлой леди, нет, больше того — её позорнейшей шлюшкой».

Ах, леди Джейн!

Это так…

Решение должно принадлежать вам, я не хочу причинять вам мучения, причинять нравственный дискомфорт, вынуждая общаться с греховодником и распутником без вашей воли. Мои чувства нелепо раздвоены в силу известных вам обстоятельств, но обе стороны моей двуликой натуры тянутся к вам.

Я люблю вас.

И одновременно — рисую с высочайшим наслаждением в мыслях ваше падение.

__________В отчаянии от собственной подлой низости, Уильям.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Сэр Уильям!

Я снова не знаю, честное слово, не знаю, что написать вам в ответ. Это может прозвучать странно, но я вам признательна за откровенность и за послушание, пусть даже эти безусловно славные ваши качества приобрели в последнее время не совсем обычную форму.

При чтении вашего письма щёки мои пунцовели, я не могла найти рукам своим места. Ах, написала это — и опять пронеслась внутри мысль, что вы можете понять это как-то не так. Ой, ну и пусть, почему леди должна каждый раз подсказывать рыцарю, как понимать её речь?

Вы верно усовершенствовали ритуал «молитвы», вызвав этим у меня невольное восхищение. Прошу вас, Уильям, отныне совершать его именно так три раза в день.

Раз вы решили повиноваться мне, на вас по-прежнему лежит священная клятва и долг по блюдению моих заветов. Уверены ли вы твёрдо в принятом вами решении?

Вы передали честь решения мне, но вы должны знать, что я не отступлюсь от задачи по спасению вашей души. Это была минутная слабость, продиктованная испугом за вас.

Хотите ли вы повиноваться мне в будущем?

Готовы ли вы делать то, что я прикажу?

Если вам нетрудно, принц Уильям, дайте ответ не прямо сейчас, а выдержав дня четыре. Дело в том, что кузина моя Марионель убедила меня поучаствовать в увеселительной прогулке по Нижнему Лондону и ближайшие дни я буду занята, вам же, я уверена, эти четыре дня помогут принять более обдуманное решение.

Не забывайте молиться.

__________В ожидании, ваша Дженни.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Леди Джейн!

Всё чаще и чаще чувствую себя лицемером, выгравировывая красиво каллиграфически в начале каждого нового сообщения эти вступительные слова. Слишком часто в воображении своём и мыслях своих я вижу вас совсем не как леди. Если бы вы только знали, что я творю порой, что я думаю и что ощущаю, перечитывая некоторые из ваших писем?

Я и не ведал никогда прежде, что переписка с прекраснейшей дамой может быть столь сладка и в то же время порочна — о нет, не хмурьтесь, великолепная Джейн, речь о порочности, вызванной лишь только моим участием в ней. Я и не представлял никогда, что буду рассказывать на письме леди из высшего общества, что делал рукою, представляя её без одежд, представляя её коленопреклоненной, представляя в мыслях противоестественные развратные действия её губ.

Простите, вам может показаться, что я отклоняюсь от необходимой темы письма. Но я пытаюсь дать вам понять, что переписка наша странно преобразовала меня, я не знаю, куда она меня приведёт, но не в силах остановиться.

Прямо сейчас, леди Джейн, мой срамной орган окаменел словно лёд. Я пишу об этом — кто мог подумать, что когда-либо я почти без смущения стану расписывать это барышне? — и внутри меня мелькает желание, чтобы вы его видели.

С улыбкой сжали своими нежными пальчиками.

Если я подумаю об этом ещё несколько минут, то рискую семяизвергнуться в брюки, семяизвергнуться без помощи рук, что не противоречит букве принесённой мной некогда клятвы, но почему-то кажется противоречащим духу. Все эти дни во мне копилась грязная похоть, о леди Джейн, похоть и вожделение, распаляемые каждой «молитвой».

Одновременно я ощущаю, как сдерживание этих чувств в попытке повиновения вам делает повиновение непередаваемо сладким, ощущаю неимоверную притягательность бытия куклой, возникает даже внутри ощущение, что я почти понимаю тех старинных героев, что говорили о неге самоотречения, о благе растворения в воле Прекрасной Дамы или своего сюзерена.

Следом приходит испуг — как смею я себя сравнивать с ними, моя грязь, мой порок определённо не имеет ничего общего с их высокими чувствами? И в то же время я не могу отогнать мысль, что бесстыдность, извращённость моих побуждений и действий парадоксальным образом делают моё самоотречение более полным. Роланд бы не посмел ради Прекрасной Дамы прилюдно ублажить свою грешную плоть в женском белье. Я — могу.

Вы меня спрашивали, хочу ли я всей душой подчиняться вам, о леди Джейн?

Готов ли я выполнить любой ваш приказ?

Больше всего на свете.

__________С внутренней дрожью и непередаваемым жаром, Уильям.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Сэр Уильям!

Вы понимаете, я надеюсь, что ваше повиновение нуждается в проверке. Прежде чем лечить вашу душу, я должна убедиться, что вы действительно можете выполнить любой мой приказ, каким бы трудным, постыдным и грязным он ни выглядел с виду.

Вам, возможно, знакомо мерзкое понятие «содомия». Злые языки говорят, что в мужских кругах сей порок распространён сейчас сверх всякой меры, ибо с тех пор, как вошло в силу правление королевы Виктории — да будет она благословенна? — нравы в сфере отношения меж полов стали куда более строгими и для мужской грязной похоти не осталось иного выхода.

Это кошмарный и гнусный порок, к которому я бы никогда не стала вас толкать, Уильям. Содомиты творят ужасное, они — если верить клочкам запретного, узнанного мною из книг древних монастырей? — вводят мужскую тайную плоть в отверстие, предназначенное для избавления от твёрдых отходов. Причём ходят слухи, что жертва подобного безумного обращения получает не меньшее удовольствие, чем сам обладатель мужской тайной плоти?

Как я уже сказала, я бы никогда не стала вас толкать ни к чему подобному. Но мне нужно проверить ваше доверие, вашу открытость, вашу готовность повиноваться мне.

Я хочу, чтобы вы содомировали сами себя, Уильям.

Вы должны встать на колени полностью обнажённый посреди своей собственной комнаты. Дверь покоев можете перед этим затворить на засов или придвинуть к ней что-то, ведь свершаемое вами на этот раз видится намного более странным, чем творимое вами ранее.

Возьмите в руку зажжённую только что вами свечу — она не должна быть толще указательного пальца, но и не должна быть слишком миниатюрной, она не должна сломаться в вашей руке и длина её должна позволять вам свободно держать её за нижний конец? — после чего введите себе в задний проход меж раздвинутых ягодиц, погасив её этим.

Если её конец туп, вы можете обкусать или обрезать чуть воск, чтобы придать удобную форму. Советую также смазать её жиром или маслом, так же как смазать им снаружи и изнутри ваше потаённое отверстие сзади.

Постарайтесь втолкнуть её в себя глубже. Ну, насколько возможно без исчезновения её целиком? Хотя, если риск этот возникнет всерьёз, сие будет значить лишь, что вы выбрали слишком короткую свечку, принц.

До предела.

Достигнув его, извлеките частично свечу, вытащите её примерно наполовину или даже почти целиком. Вслед за чем — введите её в себя снова, снова попытайтесь погрузить её в себя до предела, по возможности попытайтесь побить свой предыдущий рекорд.

И снова.

И ещё раз.

В какой-то момент вы, если верить записям монастырей, можете почувствовать, что ритм этих маятникообразных движений завораживает вас, будит грешные устремления вашей низменной плоти. Не противьтесь этому, Уильям, напротив, выберите такой ритм, что соответствовал бы пробуждающимся в вас грязным желаниям.

Не останавливайтесь.

Вам станет стыдно, вам и должно быть стыдно, приказ мой направлен не только на проверку вашей способности подчиняться, но и отчасти является новой попыткой пробудить в вас светлую сторону.

Чтобы ваш стыд был острее, представляйте на всём протяжении описанных действий, как за действиями вашими наблюдают три дамы — высокородная ваша сестра, скромная сударыня Кэт и некто ещё.

Третью даму выберите себе сами, но это должна быть красивая девушка или женщина — способная вызвать у вас греховные помыслы. Но не я — ибо обо мне, полагаю, вы будете думать так или иначе вольно или невольно.

Если ваша фантазия устанет представлять всех троих сразу или даже по очереди, развейте образы двух, оставьте образ сестры. Пусть она в воображении вашем вас укоряет?

Представляйте их облачёнными в неглиже или даже нагими.

Это усилит стыд?

Ваши срамные, гнусные, противоестественные движения свечкой должны продолжаться, покуда плоть ваша не откликнется на это потоком грязного семени или покуда в покои ваши не попытается кто-то проникнуть. В ином случае — действуйте не менее получаса.

Формально действия эти являются разновидностью рукоблудства, довольно мерзкой его разновидностью, но я разрешаю вам отступить в этом от вашей клятвы ещё раз. Но только лишь в данном случае и ради высокой цели избавления от оного порока в последующем.

Я знаю, что это жутко, Уильям, — жутко, кошмарно и стыдно. Это никак не похоже на описанные в старинных балладах подвиги сэра Роланда или сэра Персиваля.

Но в этом-то и заключается вся суть испытания.

Готовы ли вы выполнить т а к у ю волю Прекрасной Дамы, принц?

__________В сомнениях, леди Джейн.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Леди Джейн!

Так же, как прежде, я не знаю, я просто не имею понятия, как вам поведать о случившемся накануне. Если меня доныне пугала мысль растоптать тошнотворностью своих помыслов хрупкие соцветия ваших невиннейших дружеских чувств, то теперь естество моё будто бы верит всё меньше и меньше в упомянутую выше невинность. Мне хочется вдаться в детали, подобно тому упомянутому нашим кучером высокопоставленному французскому борзописцу, сделать из них своего рода поэму, срамное бесстыдное чтиво, будто бы могущее языками адского пламени пробудить блеск в ваших глазах.

Простите меня.

Глупо с моей стороны дознаваться, что вы чувствуете и чего вы от меня жаждете в реальной действительности, — вернее сказать, в одном из двух случаев это глупо, в другом же и вовсе преступно?

Так ли, иначе ли, выбора у меня нет, кроме как принять вашу помощь, вашу любовь и поддержку, сколь бы странные формы она ни приобрела и на какой бы путь не толкнула.

Я чувствую, что так надо.

Как вы и велели, я встал на колени нагой, я взял в руки свечку, не без трепета внутри предвкушая проникновение её фитиля в бездны моего организма, заранее подготовленная плошка с расплавленным салом стояла неподалёку. Воск свечи был обкусан заранее в соответствии с вашим советом, свеча была выбрана прочная, в меру тонкая, и проблем вроде бы быть как таковых не должно было — если только не полагать за проблему само намерение возможного наследника британской короны предаться подобию мужеложества.

Срам мой мужской был тем временем твёрже свечки, я тяжело дышал, чувствуя, что схожу с ума. Или, быть может, давно уже сошёл?

Может быть, это страшно, леди Джейн.

Может быть, реальная вы — не надуманная Джейн-греховодница из моих безумных фантазий? — отпрянете в гневе от букв этих строк, бросите письмо с отвращением.

Но — мне н р а в и л о с ь подчиняться вам, нравилась мысль о выполнении вами описанного, стыд же лишь распёр изнутри едва не до боли мои толстые брюки.

Не скажу, что я не колебался.

Но — проверка духа и мужества обычно на то и нацелена, чтобы человек мог испытать себя в борьбе с колебаниями. Чтобы укрепить волю, я разделся донага ещё пятнадцатью минутами ранее, прочёл предписанную вами молитву, чувствуя, как меня начинает трясти, жар собирается в низу моего живота, а серые глаза ваши на вашем прекрасном портрете начинают поблескивать смехом.

«Вот, значит, каков на самом деле мой молодой господин, — прыснула в кулачок в моём воображении Кэт. — Голенький как поросёнок и стоит на коленях. Любит, наверное, когда его бьют по попке?»

Она рассмеялась вполголоса, прикрыв рот ладошкой, я покраснел. Мне вспомнилось, как я и правда себя представлял по вашим словам избиваемым плёткой, представлял в мыслях, как это делает Кэт.

«Правда же? — Она в моём представлении наклонилась передо мною ниже, наклонилась так, что фривольное декольте её открыло мне все детали обычно скрываемого. — Я заметила, принц мой, что вы не можете отвести от моего выреза взор на застольях, когда я наклоняюсь. Вам же ведь нравится это?»

Её ироничный взгляд, хоть и воображаемый, просто испепелял меня, я зажмурился от стыда. Мне было стыдно как от содержания «сказанных» служанкою слов, так и от мысли, что я сам, по сути, вложил ей их в уста, сам распалил в себе стыд противоестественным образом и от этого лишь сильнее стал его ощущать.

Вспомнив, что по увещеванию вашему я должен представлять сразу трёх дам — сестру свою, Катрин и некую произвольную третью? — я попытался вызвать из воображения призраки двух иных дам.

Легче не стало.

Я попытался схитрить, леди Дженни, слукавить, хотя не ведаю даже, сумеете ли вы за то извинить меня. Убоявшись образа Сильвии, пред которой я и без этого безмерно виноват в своих грёзах, я решился использовать взамен образ Виолы.

Вы должны помнить её, низенькая черноволосая девушка с курчавой невысокой причёской и пепельно-сиреневыми глазами. Вы ведь не говорили мне, какую именно из сестёр я должен в фантазиях своих представлять?

Виола, двойник её, рождённый моим разумом, смотрела на меня с изумлением, в глазах её была скорее смешанная с любопытством оторопь, чем чистое отвращение. Взор её быстро перебегал с моего напряжённого срама на свечу в моей руке и обратно, она заморгала испуганно, губы её задрожали. Я чуть не застонал, вспомнив, что неделю назад проделывал мысленно с её и своею сестрою.

«Ответьте же, сэр Уильям, — прозвучал источником колодезной холодной воды голос Третьей. Она смотрела на меня не менее неподвижным взором глубоких голубых глаз, но взгляд её был спокойным, слегка любопытным, затягивающим в греховные бездны. — Вам задали вопрос, Ваше Высочество. Вы ведь не стесняетесь дать ответ на него при собственной же родной сестре, обнажив перед ней истинное своё нутро?»

Я чуть не задохнулся.

Третья из воображённых мной дам — я не уверен, что вправе вам назвать имя её, леди Джейн, так как по ходу письма рискую раскрыть слишком личные её тайны, меж тем как особа эта может входить в число вам известных.

Так получилось, что я встретился с ней ненадолго двумя лунами ранее — и эта встреча многое изменила в моём странном существовании. Нет, не романтика, не любовь, не подумайте, что это можно назвать так. Я не имею понятия сам, какое слово тут применимо.

Пусть она в строчках письма этого останется Третьей.

Итак, повторюсь, я чуть не задохнулся от неожиданности, хотя весь диалог вроде бы рождён был лишь моим буйным воображением. Виола продолжала рассматривать нагого коленопреклонённого брата своего с детским непосредственным любопытством, но теперь во взгляде её стала проскальзывать тень неодобрения.

«Ну же, милорд, — хихикнула Кэт. — Вам правда так нравится моя грудь?»

Она подбоченилась, встав так, что прекрасная грудь её открылась моему взору в прелестнейшем из всех ракурсов, — ох, леди Джейн, я не ведаю, как вам это описать. Я склонил голову со стыдом, чувствуя, как краска заливает щёки, склонил голову, пытаясь этим жестом продемонстрировать одновременно смирение и согласие.

«А мои ноги?»

Я поднял опасливо взор, но мог бы этого и не делать, фантазии мы видим без помощи глаз. Разум мой нарисовал сударыню Кэт в самой бесстыдной коротенькой юбочке, нелепо фривольной, сравнимой с тем одеянием, в коем когда-то глазам моим — ох, помните, леди Джейн, что я говорил вам о личных тайнах? — предстала Третья.

«Смелее, мой господин, — весело поторопила меня служанка, глаза её блеснули азартом, — не молчите. Вам они нравятся?»

Я склонил голову вновь, сухо кашлянув. Мне подумалось, что я слишком стесняюсь собой же придуманных фантомов.

— Очень.

Я выговорил это вслух. Глупо, наверное, беседовать с собою самим при помощи рта, но мне в тот момент показалось это правильным.

Кэт рассмеялась.

«То есть вам нравятся мои ноги и моя грудь. Смело, дерзко и пошло, вполне достойно крестьянского сынка, но не сановного отпрыска из коронованного семейства. Скажите, принц, — прыснула она в ладошку, — а полностью голой вы меня представляли?»

— П-представлял.

Голос мой был тих, но тем не менее вполне отчётлив, в отличие от воображаемо-бесплотных голосов трёх представленных мной искусительниц. О да, леди Джейн, это не описка — именно «трёх».

К этому мигу даже сестра моя будила во мне внутренних демонов, взгляд её был по-прежнему любопытным и наполнялся со временем презрительным холодком, но даже это меня искушало неведомым образом, я ощущал позорное удовольствие от падения прямо при ней.

«Скажите это, милорд. — Она хихикнула снова. — Скажите, что вам нравятся ноги, грудь вашей скромной и исполнительной служаночки Кэт… и какой вам нравится её представлять. Я хочу услышать это от вас целиком».

Кажется, сильнее меня ошпарить уже не могло.

— Мне, — голос мой словно таял с каждым словом, мне приходилось с усилием выдавливать из себя звуки, — очень нравятся… ноги и грудь моей служанки Кэт. Я… часто представляю её совсем без одежды.

Кэт торжествующе рассмеялась, я же покрылся потом, представив, что будет, если слова эти слышала реальная Кэт, а не её воображаемый образ, проходя случайно мимо моей комнаты.

Уд мой срамной налился почему-то заново кровью.

Виола взглянула на меня с ужасом. И словно с мольбой. Будто надеясь, что это шутка, что я не могу быть на деле таким?

«Вам же ведь нравится, что у вас такой обаятельный и непосредственный братик, верно? — поддразнила её весело Кэт. Безо всякой дистанции и этикета, словно обе были подружками одного уровня. — А вам — вам, милорд, нравится, что у вас такая очаровательная сестричка?»

Тут я почувствовал, что надо мной начинают забирать власть давешние полукощунственные ваши письма, о леди Джейн, письма, касавшиеся другой сестры, которые вы прислали мне в качестве испытания. Я знал, что скажет в следующее мгновение Кэт, я сам вкладывал ей в уста эти слова, но не смог остановить сорвавшиеся с цепи греховные помыслы.

«Мы ведь знаем, милорд, что это лишь ваши грёзы, ваше воображение, — усмехнулась Кэт. — Вам нравятся мои ножки — и вы укоротили мне юбочку. А хотите раздеть прямо здесь и сейчас вашу родную сестрицу?»

Колени мои дёрнулись невольно, бёдра сдвинулись и снова раздвинулись. Я смотрел неотрывно на Ви, залившуюся в ужасе краской, на Ви, прижавшую к груди руку, на Ви, одежда на которой под моим взглядом медленно таяла.

Она вскрикнула тихо, осознав вдруг свою наготу, — и свободная её рука вжалась в низ живота. Я же ощутил в этот миг, что готов без касаний себя семяизвергнуться на ковёр.

Что со мной?

Мне нравится представлять грех глумления, похоти и насилия над собственной родною сестрой? Что может быть более гнусным, более противоестественным?

«Вы видите, принц Уильям, — вступила вновь в разговор Третья, голубые глаза её сверкали загадочным пламенем, — человек не может заранее знать собственных глубинных чаяний и желаний. Вы не подозревали тогда, пару лун назад, — Третья назвала вслух имя одной знакомой моей особы из высшего света, — что желаете в глубине души грубо, как дикий зверь, наброситься на неё, сорвать с неё одежду и лишить её чести. Вы не подозревали при этом — теперь-то, Уильям, Вы понимаете? — и о собственных её желаниях. Теперь Вы знаете, что хотите плотски родную сестру, хотите унизить её, поставить на колени, излить семя ей на лицо, заставить глотать её всё до последней капли. Или Вы будете отрицать это, сэр Уильям, пряча от себя ужасную правду?»

Она рассмеялась хрустальным смехом, почти как тогда — две луны назад — перед самым расставанием. Мне стало страшно, я почти потерял границу миража и реальности, но в то же время был невероятно рад, что разговор этот иллюзорен.

— Нет, леди Третья, — тихо выговорил я, не отрывая взгляд от ковра. На самом деле, конечно, я обратился к ней по имени. — Не буду.

Взгляд мерцающих синих глаз Третьей стал глубже, глаза её уподобились двум безбрежным спокойным озёрам. Или — двум затягивающим омутам?

«Скажите это ей, принц Уильям. — Она уже почти что шептала, голос её был словно шелест, она продолжала выделять благоговейными интонациями едва ли не каждое произносимое ею личное местоимение. — Признайтесь в этом своей единокровной сестре. Воспользуйтесь тем, что происходит это не по-настоящему, скажите ей о Ваших желаниях».

Кэт захихикала вновь, слыша это, я же, вспотев, перевёл опять взгляд на Виолу, нагую, неловко дрожащую, загораживающую ладонями грудь и низ живота. Повинуясь движению моего разума, она вжала пальцы глубже в лоно, рука её задрожала, но тут же в шоке остановилась.

— Это… п-правда, Виола. — Я говорил негромко, но вслух, почти не думая уже о риске подслушивания, чувствуя, как с каждым словом с потаённого органа моего срываются капли странной прозрачной жидкости. — Я… хочу тебя изнасиловать. Раздеть. Поставить на колени. Я… х-хочу, чтобы ты… л-лизала мой срамной уд. Глотала… глотала моё вязкое семя… всё до последней капли.

Глаза Виолы расширились в панике, она в моём разуме уже стояла передо мной на коленях нагая, пытаясь сжать губы, которые против воли её приоткрывались. Я же ощущал себя выродком, мерзавцем, недостойным даже четвертования.

Всё это происходит лишь в моём воображении, все искушающие реплики рождены моим мозгом, я не могу в этот раз даже сбросить вину на чьи-либо письма — о нет, леди Джейн, разумеется, мне и в голову не пришло бы это.

Тихо журчащий в сумрачной комнате смех синеглазой ведьмы.

«А что Вы хотите сделать сейчас, принц? — она кивнула на свечу. — Расскажите».

Свеча, о которой я чуть было не позабыл, увлёкшись безумным, нелепым воображаемым разговором. Свеча, о которой я неожиданно миг назад вспомнил — вспомнил даже с некоторым облегчением, воспоминание это позволило мне отвлечься от Ви и вложить необходимую реплику в уста другой собеседницы.

— Содомировать себя, леди Третья. — После всего уже сказанного слова эти дались мне с удивительной лёгкостью. — Ввести эту свечку сзади в свой задний проход — подобно тому, как содомиты вводят друг другу туда свои непристойные органы.

Глаза Третьей ярко блеснули синим. Океан? Бесконечность весеннего неба?

«Простите, правильно ли я Вас поняла. — Она облизнула губы, меня почему-то пробрало дрожью. — Вы собираетесь, — она сделала паузу, — лишить себя по сути мужского достоинства. И Вы хотите, чтобы мы наблюдали за этим. Ваша служанка. Ваша сестра. Ваша, — ещё одна пауза, — помогшая Вам открыть некогда Вашу суть подруга из прошлого».

В глазах её что-то переливалось, воздух комнаты словно запах грозой.

«Вы хотите, чтобы мы видели это. Все три. Видели Ваше падение».

Лицо её словно приблизилось к моему. Или я просто стал представлять его чётче?

«Да, сэр Уильям?»

Я не мог внятно строить какие-либо оправдания и опровержения.

— Да, леди Третья.

С задумчивым видом синеглазая ведьма шагнула назад, опустившись в кресло, скрестив соблазнительно ноги крест-накрест, одежды на ней в этот миг уже не было. Я вспомнил мгновением раньше, что вы просили меня представлять всех троих дам в неглиже или вообще обнажёнными, — и отчего-то решил, как в тумане, последовать даже этой необязательной части вашего наставления.

Ресницы её взлетели.

«Действуйте же».

Я подчинился.

Зажечь свечу было делом секунды, мне не пришлось для этого даже вставать, я предусмотрительно разместил заранее рядом целый горящий семисвечник. Странно — разум мой окончательно потерял цепи? — но мне померещилось, что блеск свечи отразился шестью хищными огоньками в глазах трёх мнимых девушек.

Огонь почти что лизнул жаром мои ягодицы, Кэт привычно хихикнула. Раздвинув их резким движением — словно кидаясь в пропасть — я ввёл внутрь свечу.

Больно!

Не от жара даже — тот перестал чувствоваться уже спустя миг. Больно было от неизъяснимого, тягостного, противоестественного чувства внутреннего распирания, во столько же раз превосходящего неудовольствие от неудачного справления большой нужды, во сколько раз костёр превосходит искру?

Мне при этом не удавалось никак протиснуть внутрь свечку, я даже не мог нащупать концом её тайный проход, на миг меня охватил сверхъестественный страх, что высшие силы вздумали покарать меня за безумные игры и застили мне напрочь срамное отверстие.

Неужто я впервые за долгое время не выполню ваш завет?

«Никак не выходит, Уильям? — Леди Третья в моём воображении рассмеялась глубоким музыкальным ледяным смехом. И распрямила ноги, прекрасные длинные возмутительно нагие ноги, позволив себе слегка их раздвинуть. — Позвольте мне Вам напомнить кое о чём Вами забытом, принц. Что до поставленной Вами ранее на пол ёмкости с расплавленным жиром?»

Я запылал.

О плошке с жиром я вспомнил, разумеется, сам, но похоть заставила меня облечь это воспоминание в унизительную форму совета Третьей.

Вытянув руку к плошке, невольно приоткрыв рот, я обмакнул палец в противное скользкое месиво, напомнившее мне на миг моё семя. После чего — завёл руку за спину и попытался нащупать там дверь в мир миазмов.

Зажмурился.

Это было нечто непередаваемое, леди Дженни. Даже сейчас, когда я пишу об этом, организм мой пытается среагировать на воспоминания, выпустив часть смрада наружу. Простите, что упоминаю об этом при леди. Но, кажется, переписка наша вышла давно за пределы хотя бы условного этикета?..

В общем, палец мой нащупал искомое, хотя не без труда, даже скользнул слегка внутрь. Я чуть не задохнулся при этом от отвращения.

В то же время я чувствовал, что тело моё борется с пальцем, что всё естество моё пытается его вытолкнуть, что вместе с пальцем наружу пытается выйти и нечто кошмарное.

Представив, как всё это выглядит, — и как буду выглядеть я, если не смогу совладать с организмом? — я беззвучно застонал. Вспомнив о трёх уже наличествующих зрительницах, пусть и мнимых, я обратил на них свой мысленный взор.

Кэт смеялась как ненормальная и пыталась сказать сквозь смех что-то о том, что именно о таком «молодом господине» она всегда и мечтала.

Виола взирала на меня с отвращением, но в то же время со странным ищущим интересом, ей будто начинали доставлять удовольствие следы мук на моём лице.

Леди Третья смотрела в глаза мне, просто в глаза, словно не обращая внимания на мою противоестественную позицию и на проделываемые мною действия.

«Вот, значит, каково на деле Ваше падение, принц Уильям?»

Я в себя ввёл палец глубже, чуть провернув его, пылая от мысли о взоре маленькой Ви.

«Вам нравится представлять, что мы смотрим? Смотрим все три?»

Трудно сказать, удалось ли мне увлажнить отверстие должным образом, но неприличные позывы стихли на миг, хотя в кишках возникло неприятное ощущение.

«Представлять, как мы можем реально про это узнать?» — включилась в разговор Кэт. В глазах её мерцали смешинки.

Не отвечая на вопрос, я скрипнул зубами. Взяв снова в руки свечу, зажёг её вторично от рядом расположенного семисвечника, смазал осторожно и бережно края её наконечника тем же отвратительно пахнущим жиром.

«Да, милорд?»

Я ввёл её внутрь.

В этот раз ожог заставил меня негромко вскрикнуть, хотя боль снова быстро прошла. Кончик свечи меж тем всё-таки проник куда нужно, хотя и мгновением позже касания ягодиц, скользнув в запретную створку, вытеснив наружу капельку чего-то неаппетитного.

«Признайтесь же».

Я провернул слегка свечку, пытаясь ввинтить её словно болт. Меня ошпарило вязким приступом боли, стыда — и одновременно нелепейшего, постыдного, скорее даже психологического, чем физиологического удовольствия.

Виола теперь созерцала меня с нескрываемым живым любопытством, в глазах её даже проявился слабый ищущий блеск. Она будто забыла почти о своём ужасном положении предыдущей минуты, наслаждаясь теперь подглядыванием за собственным братом, наблюдением тайной стороны его жизни. Под её взглядом я ввинтил в себя свечу ещё глубже — и застонал.

— Да-а-а-а… — выдохнул я. Кажется, зрение моё застилали слёзы. — О боже… да!..

Глаза Кэт засияли ярче, будто она что-то задумала. Или это я задумал?

«Подползите же к двери, сэр Уильям, — шепнула вкрадчиво Третья, никогда ещё очи её не были такими синими и столь глубокими. — Не останавливаясь. Продолжая движения».

Я повиновался. И, уже зная, чего потребует от меня в моих же фантазиях синеглазая чародейка, сдвинул засов, положил руку на ручку двери, не чувствуя себя в силах сопротивляться.

«Распахните чуть дверь», — прошелестело в уме моём.

Дверь слегка приоткрылась.

В коридоре никого не было. А если бы кто-либо проходил? Конрад, Бернар или Сильвия? Да хоть даже реальная Виола или реальная Кэт? Колени мои задрожали, но отчего-то я лишь ускорил ритмично-колыхательные движения свечи меж своих ягодиц сзади.

Иллюзорный приглушенный смех хулиганки-служанки. Она единственная в моём воображении почему-то не стала нагой, хотя иное нижнее бельё может быть строже её тогдашнего одеяния.

«Теперь, — новое ехидное хихиканье, — повторяй наши имена».

«Виола. Кэт. Третья».

Голоса несуществующих в этой комнате девушек слились в унисон, я застонал громче, терзая себя свечой всё быстрей и быстрей, пытаясь найти загадочный будящий вожделение ритм, но чувствуя наслаждение скорее от нелепейшей смеси стыда и страдания, чем от чего-то физического.

«Тебе же ведь нравится это».

«Представлять, что мы здесь».

«Мечтать, чтобы мы пришли».

«Чтобы мы видели это».

Смеющаяся, закрывшая рот ладошкой, Кэт. Нагая, взмокшая Ви, смотрящая на меня всё ещё слегка осуждающим взглядом, в котором, однако, начинает проскальзывать понемногу азарт и мстительное торжество. Синие, застилающие весь мир, магические глаза Третьей.

«Чтобы мы с м о т р е л и».

Я скосил глаза в сторону, ища тень спасения, взгляд мой коснулся вашего изумительного портрета. Вы смотрели на меня с нежностью, теплотой и заботой, но в то же время — с ироническим удивлением, словно на оказавшегося слишком талантливым ученика.

«Что, принц? — кольнули меня озорством ваши глаза. — Вам уже не указ воля трёх прекраснейших леди, самым недвусмысленным образом выразивших вам свои пожелания?..»

— Не-ет… — свеча вдруг въехала внутрь чуть ли не наполовину, я вскрикнул раньше, чем успел понять, чем это пахнет. — О боже, я… А-ах!.. Виола! Кэт! Тре… Тре-е… А-ааах! Третья!.. Да! О боже, да-а!!..

Откуда-то из дальних глубин коридора послышался стук каблучков — мелодичный, интригующий, звонкий и словно бы едва уловимо шутливый.

Представив приближающуюся служанку — или всё же сестру? — видящую «наследника королевского рода» голым, стоящим на четвереньках, содомирующим себя свечкой, измазанной испражнениями, я взвыл. Смех девушек в моей голове стал ещё громче.

— Вииии-ииии-иии!..

Почему это вырвалось из меня?

Мерный стук каблучков остановился с достоинством у самой двери, двери, которую я всё же в последнее мгновенье захлопнул. Но я не мог ни найти в себе силы закрыть её на замок, ни прервать движения свечкой.

— Ты меня звал, брат?..

Воображаемая Виола чуть улыбнулась, улыбнулась сдержанно-лаконичной улыбкой порядочной гимназистки, предвкушая унижение и расплату своего брата за грех. Я застонал, застонал от стыда, зная, что реальная Ви за дверью и что ей достаточно лишь повернуть дверную ручку, чтобы убить меня.

— Виола! Нет… не надо… я… а-ах… Виола, Виола, Виола, Виола, Вио-о-ола!!.

Свеча в моей руке дёрнулась, одновременно с этим или даже чуть раньше дверь приоткрылась, за щелью мелькнуло встревоженное девичье личико.

Я, приподнявшийся было, вскрикнул, низ моего живота разорвало огнём. Струя семени окатила ковёр, я бессильно упал обратно, прикрыв в то же время вновь дверь.

— Ви-ии!..

Меня ошпарило наслаждением, я вскрикнул громче. За дверью послышался сдавленный взволнованный крик, служащий эхом моего.

— Уильям? С тобой… всё в порядке?..

Я не сразу ответил. Мне было нечеловечески хорошо. Я знал, что это неправильно, что это противоречит вселенским законам и законам людей, но само время в тот миг для меня как будто остановилось.

Я находился на вершине блаженства, миг стал для меня вечностью, неважным стало, что ручка двери сейчас повернётся вновь и сестра моя во всех деталях увидит своего осквернённого брата.

— Уильям?..

Взгляд мой снова коснулся портрета на стенке, вашего прекрасного портрета, о леди Джейн. Вы смотрели на меня с восхищением, теплом и любовью.

Я откашлялся.

— Виола, я… я… кажется, заболел. Попроси, пожалуйста, у доктора карбонатную мазь. Специальная свеча, которую он попросил меня ставить сзади против болей в спине, совершенно не помогает.

Да, глупо.

Но — лучше уж такое объяснение, чем никакого?

Так примерно и завершилась эта история, прелестная леди Джейн. Мне нечего особо добавить к вышеописанному, признаюсь лишь разве, что первые дня два или три по прошествии сих событий содрогался от смутных позывов животного страха, припоминая изложенное.

Разум мой и поныне претерпевает раздвоенность странного рода, когда я вспоминаю, как подчинялся созданиям собственного рассудка, как чуть не изнасиловал в мыслях родную сестру, как благоговейно рассматривал ваш портрет как икону с действиями при этом совсем не религиозного рода, — причём едва ли не всё перечисленное казалось мне на тот миг необходимым и правильным. Признаюсь вам честно, на миг от возобладавших над мною сомнений я даже заколебался было, писать ли вам ответ о случившемся.

Но день шёл за днём, Виола, похоже не осознала в полной мере увиденное ею сквозь дверь. Я заглядываю в глаза вашему изумительному портрету и вижу в них тёплый укор. Страх куда-то уходит — приливает, возможно, горячим металлом к низу моего живота?

Принесённая мною вам некогда клятва продолжает определять путь моих дум. Вы связали грех путами, что притягивает странным образом к нему мысли, когда я стою нагой на коленях пред вашим портретом и произношу вслух подсказанную вами когда-то литанию, мне почти хочется, чтобы в ней сказанное свершилось на самом деле.

Может быть, это безумие, но мне начинает казаться, что таково моё назначение, что в силах моих лишь только повиноваться вам до конца и хранить надежду на лучшее.

Пришёл, пожалуй, момент заканчивать это письмо.

Мне же пора помолиться вашему прекрасному образу.

__________С любовью, Уильям.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Принц Уильям!

Не могу не сказать, что ваша правдивая исповедь о вашем кошмарном падении вызвала вновь у меня целый перечень сложных изысканных чувств, страх, тревога и отвращение в каковом перечне заняли, увы, вовсе не последнее место.

Вы смогли извратить даже сравнительную невинную кулуарную мою просьбу, просьбу, свидетелем исполнения коей не должен был стать — в соответствии с моим к вам настоянием — ни единый из ваших знакомых. Вы её воплотили фактически на глазах у собственной родственницы, своей единокровной сестры, причём, судя по всему, получая от этого некое мерзкое наслаждение. Что вы за существо, сэр Уильям, вы отдаёте себе отчёт в том, что вы вообще за человек?

Вы применяете в кошмарных низменных целях образы трёх знакомых, трёх дам, две из которых относятся к высшему свету, а одна является вашей единоутробной сестрой. Вы не способны поверить в невинность и искренность дум своей письменной собеседницы, признаваясь в открытую, что именуете её «греховодницей» в мыслях и представляете её себе без одежд, развратно ласкающей собственное открытое тело.

Причём, что ужасней всего, даже при всём вышесказанном вы готовы ей подчиняться. Повиноваться послушно Дженни-развратнице, повиноваться Джейн-греховоднице, даже не веря уже в чистоту и оправданность её дружеской помощи.

Так, сэр Уильям?

Признайтесь, что так.

Я хочу, чтобы вы ощутили своё падение полностью. Я запрещаю вам вновь любые противоестественные прикосновенья к себе, запретные касания срамной плоти, — похоже, маркиз был неправ, поблажка греху лишь только усиливает власть порока в последующем. В сфере дозволенного, впрочем, останутся нечастые сдвигания бёдер — я сомневаюсь, что зверь без чести и совести, в коего вы, сэр Уильям, себя превратили, может себя здесь ограничить.

Перечитывайте время от времени это моё письмо.

Когда вы наконец осознаете то, что, по моему мнению и вашим о нём предположениям, должны осознать, отправьте мне подробный ответ о ваших мыслях и умонастроениях.

Я проверю, поняли ли вы хоть что-либо.

__________С грустинкой в уголке губ, Дженни.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Леди Джейн!

Чувствуя, что рискую не справиться с написанием вам письма, что стыд и робость склонят меня разорвать в очередной раз бумагу, я дал обет себе, что отправлю вам это начатое письмо, что бы за строки под действием вспышки чувств случайно в него ни попали. А если в письме будет клякса или вдруг почерк собьётся — то напишу его заново точно таким же за вычетом досадной ошибки.

Миновало ещё лишь только дней шесть или семь, вы, должно быть, полагаете, что для озарения этого мало, я и сам не ощущаю себя по сей миг озарённым, хотя перечитывал последнее ваше послание раз тридцать восемь. В первые разы — с печалью и чувством тоски. В последующие разы — с нарастающим внутри шумом сторонних блудливых мыслей, похожим на гул моря в прижатой прямо к уху раковине, шумом, которому я не в силах противостоять.

Может быть, я должен был осознать свою беспомощность и бессилие, леди Дженни? В этом случае — я уже осознал их. Так осознал, что бёдра мои дрожат ныне, порываясь сдвинуться.

Ваш простой и обыденный строгий запрет вернул меня к началу отсчёта, к началу нашей доверенной переписки, в то же время вызвав у меня вспышку ледяного колючего ужаса.

Отвлечься снова на спорт, на охоту, на тренировочные дуэли с братом?

Я предчувствовал смутно, что не в силах буду уже сие совершить, что даже портрет ваш, который я не найду в себе власти снять со стены, будет напоминанием мне о ваших наставляющих письмах, об извращённо-нелепых «молитвах», о постыдно-абсурднейших действиях — словом, обо всём том гротескно-причудливом мире, в котором я живу уже месяц и который по сути мне было предложено только что безвозвратно покинуть.

В то же время иная часть моего существа чувствовала стыд и смущение от ваших укоряющих фраз, взирая на первую как на выродка, как на ублюдка, неведомым путём появившегося на свет в благородной королевской семье.

Переписываясь с прекраснейшей леди, унижать её внутренне, внутренне и на письме, изображая распутницей, распутницей и греховодницей, предающейся вульгарным страстям прямо в моменты общения с высокосанованным своим собеседником?

Мечтать, желать отчаянно всеми силами, чтобы она оказалась такой? Превратить в порок святость, повиноваться в фантазиях своих Леди Грешнице, будучи готовым по воле её у всех на виду содомировать себя свечкой?

Простите меня, леди Джейн.

Вам может показаться, что я кривляюсь подобно клоуну-миму пред зеркалом, что я передёргиваю ваши слова из предыдущего вашего сообщения. На самом деле я таким образом отобразил перемену, плавно во мне происшедшую при новых и новых попытках перечитывать ваше послание, эту зыбкую перемену, когда стыд и страх во мне с каждым днём отступали и блёкли под натиском торжествующей похоти.

О да, леди Джейн, если первоначально я те абзацы письма перечитывал со скорбью и ужасом, то впоследствии начал ловить себя на тени блаженства, тени сладкого удовольствия, читая в письме, кем выгляжу со стороны. Это было позорно, позорно и постыдно вдвойне, — титулованный принц, читающий с окаменевшим лицом служащие моральным приговором ему горькие строчки, в то время как подспудно не менее каменеет бесстыдная плоть в его брюках?

Простите меня.

Я пытался сопротивляться искусу.

Увы, с каждым днём в теле моём как будто накапливалось всё больше горячего перца, достаточно было робкого взгляда на ваш яснейший портрет, чтобы плоть моя восстала от сна.

Позавчера я обнаружил случайно, что достаточно даже услышать лишь ваше имя?..

Простите.

Я знаю, что это не то сообщение, которого вы от меня ожидали. Вы понадеялись, что я отстранюсь в ужасе и стыде от недавнего периода своей биографии, взгляну на него глазами прежнего сэра Уильяма, я же — что делаю я? Я просто теряю рассудок, схожу понемногу с ума от целомудренного по идее запрета, я не знаю, что будет со мною и с душою моей, если вы не снимете его хоть ненадолго.

Пытаясь всё же последними крупицами ясного разума осознать, чего вы жаждете от меня, перечитывая ваше письмо вновь и вновь, я подумал, что беда моя, главный мой грех состоит в синдроме подмены реальности. Вы — может статься — не та леди Дженни, какой я вас вижу. Стоит ли удивляться, что вы унижены и уязвлены?

Я продолжаю в фантазиях рисовать вас распутницей, рисовать вас — простите за премерзкое слово — базарной шалавой. Я не могу эти грёзы выбросить из головы, они мной владеют, я хочу, чтобы они оказались реальностью.

Может быть, этого вы желали? Чтобы я признал, что проблема моя в подмене реальности?

Я признаю.

Прямо сейчас я стою на коленях пред вами, стою на коленях нагой перед вашим портретом, хоть вы и запретили мне касаться руками срамной своей плоти. Смотрю на вас с вожделением и вкладываю мысленно ответную похоть в ваши глаза.

Да, это неправильно.

Да, я хочу, чтобы святость оказалась пороком, а светлейшая ясноглазая леди Джейн оказалась развратницей, куртизанкой, блудницей, шмарой, кокоткою, шлюхой.

Я хочу, чтобы этот воплощённый ангел нагой ввёл в себя пальчики, как в творениях маркиза Де Сада, прижал ладонь к низу своего живота, отрывисто вскрикнул.

Я хочу, чтобы леди Джейн, чистая, невинная, непорочная леди Джейн…

…была б л я д ь ю.

О небеса!

Минуту назад свершилось непоправимое, ход светил как будто прервался, что-то исчезающе тонкое лопнуло внутри меня. Выведя дрожащим пером на бумаге запретное грязнейшее слово — и осознав с запозданием, что ничего не исправить, что вы прочтёте это, обет не позволит мне оставить письмо неотправленным, — я почувствовал сгусток непереносимого жара в низу живота, я закусил до боли губу, я застонал, кажется, едва ли не на всё помещение.

Бёдра мои дёрнулись конвульсивно в согласии с данным вами неделю назад в письме разрешением, дёрнулись раза два или три…

Я вскрикнул.

Семя, склизкое гадкое семя залило ковёр впереди, оросило обои на стенке, брызнуло даже парою крохотных капель на нижнюю часть вашего изысканнейшего портрета.

Что это было?

Я нарушил священную клятву? Или всё-таки нет? Рук я не применял, это, что бы то ни было, было слабо зависимым от меня.

Нервно хихикаю.

Прикусываю щеку, перечитывая письмо. Это безумие, но я теперь не могу его не отправить. Что хуже всего, я даже не знаю, как можно смягчить всё написанное, разбавить кошмар грязной похоти из вышележащих абзацев, по клеточкам же моего тела вместо стыда и смущения гуляет сейчас щекочущее чувство восторга. Словно я не пал, а возвысился. Не знаю, как сформулировать. Идиотское чувство.

Мне должно ныне, насколько я себя знаю, отчаянно хотеться заплакать. Как-никак — я только что своими руками разрушил последние шансы к доверию и дружеские мостки между нами? Но вместо этого — мне хочется засмеяться.

Кидаю вновь взор на портрет. В вашем взоре — ласковое недоумение и насмешка. «Что же вы, принц Уильям, не запечатаете никак сообщение?»

Да, пожалуй, «вы» правы.

__________С оторопью и смятением, Уильям.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Сэр Уильям!

Что ж, вынуждена вас с триумфом уведомить, что вы уже преступили запретную линию, отделяющую не просто английского лорда от неотёсанного крестьянина, но животное от разумного человека. Я не буду в деталях расписывать, сколько раз, насколько взволнованной, с каким я дыханием, мыслями, чувствами и эмоциями перечитывала кульминационные строчки последнего вашего сообщения — вы ведь всё равно же поймёте это как-то не так, правильно, мой глупенький мальчик?

Отныне я воспрещаю вам не только прямые прикосновенья к себе, но и всякие косвенные проделки с какими-либо предметами или те пресловутые «сдвигания бёдер» — разве что те будут случайны воочию или произойдут от столь острого импульса в чувствах, что вы не успеете волей своей остановить. Запрещаю пытаться себя подводить к той кошмарной черте, за которой, как выяснилось, семя ваше готово без помощи рук оросить интерьеры вашей собственной комнаты — запрещаю вам делать это как в будуаре, так и где бы то ни было.

«Молитвы» и прочие ритуалы остаются, таким образом, в прошлом. Что делать, если вы не понимаете хорошего к себе обращения, принц?

Новое письмо я разрешаю вам ко мне написать не ранее, чем через пару недель. Мы готовимся ныне к новому балу, и я не хочу, чтобы вы отвлекали меня своими глупостями.

__________Сурово нахмурившаяся Джейн.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Леди Джейн!

Простите меня.

Я знаю, что не имел права вас так унижать на письме. Я знаю, что сделал недозволительное, занося запись об этом на бумагу, за что, должно быть, сами демоны похоти одарили меня противоестественным удовольствием, но за что, может быть, мне придётся расплачиваться в последующей жизни.

Я знаю, что прошло лишь дней десять. Но молю вас, пресветлая леди Джейн, умоляю, ради былой нашей дружбы, ради сострадания, милости, любви и добра, — простите меня!

Я не могу больше терпеть этого. Я просыпаюсь уже третий или четвёртый день с оттопыренными панталонами — и едва успеваю себя удержать от нарушения обещания.

Вспомнив упомянутую вами мельком методику древних монахов, я пытался физически себя за это наказывать, но сделал лишь хуже. Мне представились насмешливые реплики Кэт, с азартом и с заговорщицки прижатой ко рту ладонью следящей за этим, я ощутил, что если буду продолжать «у неё на глазах» в таком духе — то рискую нарушить указ ваш и вновь подвести себя к запретной черте.

Прошу вас, леди Джейн, призываю — снизойдите к падению моему!

Я уже не знаю, на что мне надеяться и во что отныне мне верить. Каждый новый день мне теперь представляется возможным днём низвержения.

__________В ужасе, Уильям.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Принц!

Мне кажется, вы не до конца со мной искренни. Вы как будто взыскуете моего прощения, любви и тепла, но сразу за этим переводите диалог на срамные особенности своего организма.

Или всё проще? Вы просите вовсе не о прощении, вернее, не только о нём? Вам, плохому мальчику Вилли, просто-напросто хочется, чтобы высокородная леди Джейн позволила вам скользнуть грязно в панталоны ладонью и заняться развратнейшим рукоблудом? Так, что ли?

Если да, то так об этом и напишите. Прямо, открыто, этими вот словами. Будьте честны со мной, принц, если хотите, чтобы я была добра и благожелательна с вами.

__________Вскинувшая гордо голову Дженни.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Леди Джейн!

Да…

Да, вы правы. Воистину правы, правы тысячу и тысячу раз.

Я, грязный мальчик Вилли, действительно дико желаю, чтобы высокородная леди Джейн позволила мне скользнуть грязно в панталоны ладонью и заняться развратнейшим рукоблудом. Я правда хочу этого…

Мне нет оправданий, я схожу с ума от того, что только что написал, но нечестивые помыслы от осознания этого лишь усиливаются. Холодные ванны и пробежки по парку имения давно перестали мне помогать, если я держусь до сих пор кое-как, то благодаря выпрашиваемым тайно у старика-повара кубикам льда из подвала.

Пожалуйста, леди Дженни!

__________С мольбою, Уильям.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Принц Уильям!

Бедный, бедный мой мальчик, как же вам тяжело. Мужайтесь, страдания искупают вину, а вы виноваты не только передо мной, но также пред сударыней Кэт и сестрою вашей Виолой.

К слову, как протекает ваше общение с ними, не стало ль оно излишне холодным ввиду вашего замыкания в себе и предания безумным извращениям? Нехорошо, когда распадаются близкие связи, особенно — связи родственные.

Я хочу, сэр Уильям, чтобы вы общались сегодня с сестрою не менее двух часов — и не урывками по пять-десять минут, а одним цельным блоком. Придумайте какое-нибудь совместное мероприятие, прогулку, охоту, — ах, Уильям, мне ли вам объяснять?

Мне бы хотелось наладить меж вами те связи, что ваш срам мог навеки закрыть, а также заставить вас ощутить жгучий стыд от содеянного. Наказывайте себя стыдом за блудливые мысли, вспоминайте, какой вы её представляли или даже до сих пор представляете иногда, — чтобы леди Виола могла насладиться краской на ваших щеках, пусть даже и не ведая о подлинной её причине.

Будьте теплы с ней.

Как брат.

Я бы хотела, чтобы вы, учась к ней относиться по-родственному, а не как безумный развратник, коснулись специально раза три её тела — в тех самых местах, что у развратников будят обычно жаркие помыслы, но у вас, я уверена, сэр Уильям, стыд и благоразумие в полной мере задавят их. В районе груди, в задней области тела чуть ниже спины и в районе левой или правой ноги чуть выше колена.

Изобразите эти касания как случайные, как результат обычной неловкости, спотыкания или чего-то ещё. Да, в последнем случае это будет особенно сложно, но выдумать что-нибудь можно. Например, наклониться низко за оброненной брошью и, выпрямляясь, попытаться схватиться ради опоры за тонкий ствол деревца рядом, а вместо ствола случайно вцепиться в изящную девичью ножку?

Если вы будете победителем в битве с собой, если при этих касаниях чувства ваши останутся родственными, то леди Виола вам поверит без колебаний, вы же приобретёте драгоценнейший опыт укрощения собственной плоти.

Если же нет…

Вам, так или иначе, необходимо попробовать, сэр Уильям. Попробовать — и поведать мне сразу за этим о результатах.

Если вы и вправду желаете, чтобы я вас простила.

__________С улыбкою, Дженни.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Леди Джейн!

Я сделал то, чего вы от меня хотели, хотя не скажу, чтобы мне далось это особо легко. Надеюсь от всего сердца, что и вы дадите мне чаемое.

Подробности — не знаю, в силах ли я их приводить. Меня и поныне трясёт, мною правит чувство, что в любой миг может свершиться непоправимое…

Я пригласил Виолу после обеда на прогулку по парку, она смерила меня недоверчивым робким взглядом, как будто припоминая сцену почти двухнедельной давности, потом несмело кивнула. Я же застыл у стола, не смея сделать ни шагу, памятуя ваши слова, я представил свою сестру обнажённой, гадкий уд в моих брюках едва ли не сразу же отвердел.

Я смертельно боялся, что она обнаружит это, не менее опасался насмешливого взора служаночки Кэт — мне почему-то в это мгновение виделось, что взор её будет непременно насмешливым? — или непонимающе-ледяных взглядов наших высокородных родителей.

Она выпрямилась, встав из-за стола, я подал ей руку, думая обвить вокруг талии в джентльменском жесте и как бы нечаянно опустить на миг ладонь ниже, выполняя этим вашу волю насчёт трёх запретных касаний. Но Виола слегка отстранилась, взгляд её загадочно затуманился: «Я не понимаю, что с вами, мой брат».

Мне пришлось солгать, что я из-за погоды рассеян.

Я полыхал как болванка в горниле кузнеца.

Когда мы шли через парк, окаменевшее содержание гульфика препятствовало мне едва ли не на каждом шагу. Сестра, невинно щебечущая, рассказывающая мне о своих уроках хореографии с учителем Антуаном, пару раз как будто кидала удивлённый взгляд ниже моего пояса — и в эти моменты я чувствовал, как со мною готовится совершиться нечто ужасное.

Подержав её секунду за талию, помогая перейти через узкий шатающийся мостик, я всё же сместил ладонь на миг ниже в соответствии со своим планом. Ощутив в этот миг её хрупкие ягодицы, её нежную плоть, я представил невольно, как срываю с неё — с родной сестры — платье. В уме зародилась безумная мысль, что леди Виола невинна и благонравна, вряд ли она бы осмелилась поведать даже духовнику, произойди между нами в парке нечто постыдное, нечто позорное, нечто кровосмесительное.

Гульфик мой в это мгновение стал слегка мокрым. Я испугался, но, по счастью, это так и не обернулось ничем большим.

Вскоре мы присели передохнуть на скамейку у ворот, мне стало легче, но ненадолго. Надо мной довлел долг следующего касания, я же не представлял себе во всех тонкостях, как к этому подступиться.

Леди Виола щебетала вполголоса что-то о стихах, о поэзии, я же воображал, как кладу руку ей на колено, задираю бесстыдно край платья, проскальзываю ладонью ей под подол и касаюсь девственных бёдер.

Рука её приподнялась, указывая на дерево, которое, по её словам, просил нарисовать её преподаватель изящных искусств. Мне же представилось в этот миг, как её тонкие пальчики, её музыкальные пальцы касаются моего давно уже не мужественного достоинства.

Я задышал часто и глубоко.

Пытаясь себя устыдить, я попытался припомнить её пятилетней девчонкой. Она и тогда была миловидной — прямо-таки очаровательным ангелом с сиреневыми глазами.

Не помогло.

В воображении возникла уже откровенно безумная картина — как пятилетняя девочка, невиннейший ангелочек, делает то же самое пальчиками, — и я закусил со стоном губу.

— Что с тобой, Уил? — спросила меня сестра, чуть наклонив голову. — Тебе плохо?

Я не мог ей ответить, я пробормотал лишь что-то про занывший зуб и попросил её продолжать. Она хмыкнула и вернулась к своему рассказу, взяв при этом с земли небольшой прутик и принявшись им выводить на песке разные абстрактные узоры.

Вряд ли мне нужно вам объяснять, леди Дженни, что всё это время я мысленно представлял в её тонких пальчиках вовсе не прутик?

Стыд заливал мои щёки.

Позже я сам взял в руки прутик, изобразив что-то вроде шутливой дуэли с сестрой, это позволило мне как бы нечаянно уронить его ей на колени. Стряхивая поспешно грязную палку с её чистейшего платья, я словно случайно коснулся сквозь нежную ткань её жарких бёдер. Вы ведь не говорили, леди Джейн, что я должен коснуться её нагой кожи напрямую?

Виола не поняла ничего, но её колени под платьем сдвинулись, что привело к вспыхиванию в моём уме нелепых образов и надежд, которые я не решаюсь описать чётко.

Осознавая себя предателем, я предложил устроить более серьёзную дуэль на деревянных прутиках покрупнее. Виола приняла эту идею с восторгом, глаза её засияли.

Многие ли леди втайне мечтают в детстве о стезе противоположного пола?

Дуэль была быстрой и жаркой, из-за необходимости парировать атаки сестры и от них уклоняться я даже лишился проклятого окаменения в брюках, отчасти мне стало легче. Но в то же время я видел, как Виола вспотела под платьем, как она раскраснелась, как тяжело она дышит, что воскрешало вновь в моём разуме самые срамные картины.

Я вёл дуэль по заготовленному сценарию, я знал заранее, куда она отступит и где ненадёжное место. В намеченный миг она оступилась, споткнулась, — и я с испуганным видом склонился над нею, как искренне встревоженный брат, чудовище и подлец.

— Что с тобой? Тебе плохо, Ви? — Руки мои легли словно сами собою на её грудь. — Сделать тебе… искусственное дыхание?

Она смотрела на меня снизу вверх со странно покорным видом, я же ощутил, как от запретного прикосновения к ней, от ощущения двух нежных холмиков под своими ладонями просто схожу с ума. Мне показалось в тот миг, что я могу совершить над нею, над собственною сестрой, что угодно, Виола никому не расскажет.

Задышав часто-часто, она покачала головой.

Я убрал руки с её груди, те слушались неохотно. Правую руку я при этом сдвинул чуть на секунду, позволив себе ощутить очертания её дерзкой плоти, почувствовать плотный сосок.

— Со мной всё в порядке. — Она рассматривала меня со смесью тревоги и ужаса, продолжая лежать, взгляд её упирался всё чаще в мои оттопыренные брюки. — А… с… тобой?

Я закусил губу.

Мне против воли представилось, как Ви кладёт мне ладонь на постыдное место — или даже я сам склоняю её к тому, сказав, что у меня там опухоль, которую, по врачебному настоянию, должна массировать девичья ручка?

— Да. — Я чуть не застонал. Виола наверняка бы послушалась, она верит своему брату, но рано или поздно, хотя бы на исповеди у духовника, ужас бы всплыл. — Со… мной… тоже.

Мне захотелось несколько раз присесть перед ней на корточки, распрямиться и снова присесть, ощущая касания ткани брюк и гульфика. Но это бы неминуемо привело к запретному, да и само по себе было слишком близко к запрещённым вами движеньям коленями.

Виола наверняка бы всё поняла, поняла хотя бы интуитивно.

Продолжая со странной робкой покорностью смотреть на меня, она протянула мне руку, я помог ей подняться. Чувствуя, как гульфик мой заполняется тем не менее чем-то жидким — секрет некоей железы, так, леди Джейн, вы сказали? — я откашлялся и попытался завести невинный разговор о случаях, связанных с чьим-то забавным спотыканием и падением.

Не переставая думать при этом о падении собственном.

Пожалуйста, Дженни. Я в сущности всё вам уже рассказал, хотя не думал, что у меня хватит сил, остаток разговора с сестрой не представлял собой ничего особенного, хоть и был для меня непрерывным мучением.

Сейчас я чувствую себя просто ужасно. Я просто теку под столом — странное выражение, пришедшее мне на ум едва ли не только что, но я не знаю, как ещё это описать.

Я чудовище, подлец, лжец, лицемер и развратник. Я вожделею плотски обеих единокровных сестёр и рисую теперь едва ли не ежечасно в уме картины совокупления с ними.

Я не могу остановиться.

Сейчас я пойду принимать холодную ванну с кубиками льда — возможно, это поможет мне. Во всяком случае, ранее помогало.

Но потом в моём разуме снова возникнет Ви.

Ясноглазая крошка Виола, сжимающая пальчиками мой грешный отросток.

О, нет!..

__________С горечью и страхом, Уильям.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Уильям!

Знаете что, принц? Мне вдруг подумалось, что вы ведь и вправду игрушка, пожалуй. Ваши нелепые помыслы о моей и о вашей ролях подсказывают вам окольным способом правду, но ужас утаиваемой вами от самого себя истины в том, что игрушка вы своих собственных нечестивых желаний и грёз.

Вы ведь об этом догадывались?

Вы не задумываетесь о том, чего хочу я. Вы рисуете в фантазиях своих на месте меня некую лукавую ведьму-распутницу, наслаждающуюся вашим падением. Вы кладёте руку на нежную грудь собственной любимой сестры — и, вместо праведного беспокойства за её хрупкое здравие, упиваетесь кратким мигом касания её сокровеннейшей плоти.

Вас не останавливают даже воспоминания о взрослении её на ваших глазах, сэр Уильям?

Представьте, что было бы, будь она ещё малой девочкой и увидь она вас за вашими грязными действиями — вроде давешнего эксперимента со свечкой. Вообразите, как мерзко и тошно ей стало бы, увидь она вас сейчас, изнывающего от вожделения, сдвигающего и раздвигающего колени, не в силах с ним совладать. О да, принц, я вам дозволяю воистину сейчас сделать это, сдвинуть и раздвинуть колени сколько угодно раз под представляемым мысленно её взглядом, чтобы чувство безумия сцены этой было чётче и ярче.

Представьте, как Виола спросила бы вас, в испуге прикрыв рукой ротик, чем вы заняты. Набрались бы ли вы мужества, Уильям, искренне ей ответить?

А если бы она, обойдя ваш письменный стол, увидела вас за… той грязью, той мерзостью, которую вы совершали прежде регулярно рукою до Клятвы?..

Увидела там вашу руку?

Вы бы остановились, Уильям?

Или — нет? Занимались бы этой непередаваемой гнусностью, этим отвратительным извращением при собственной же сестре? Зная, что она смотрит с любопытством, что она видит, как подрагивают ваши плечи?..

Неужели вас бы не остановило это? И даже мысль, что леди Виола, невинная ваша сестра, может подцепить от вас заразу порока, оставшись одна, мысль о том, где могут к моменту этому оказаться её хрупкие пальцы?..

Видите, как ужасен способен быть безвредный на первый взгляд грех.

И даже при мыслях об этом — при мысли о том, как Виола нравственно падает, как она закатывает глаза в приливе противоестественной похоти, как её обнажённое тело сводит судорогой и ротик её округляется в бесстыднейшем стоне, — вы всё ещё хотите воистину этим заняться? Сделать это рукой?

Осознавая всю глубину вашей собственной пропасти и опасность рассматриваемого нами порока, вы всё ещё просите у меня в том разрешения?

Только по правде, Уильям.

__________В ожидании, Дженни.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Леди Джейн!

Прошу.

Да, вы, скорее всего, целиком и полностью правы. Это бесчестно и грязно. Я — раб своей похоти и по её повелению облачаю вас мысленно в одеянье порока. Даже сознавая все риски, я не в силах остановиться, описанные вами в прошлом письме опасности для Виолы вызвали у меня лишь прерывистый глухой стон и заставили мои брюки слегка увлажниться.

Я — зверь, я чудовище, я опасен для нормальных людей и я не могу даже ведать, куда это всё меня приведёт. Но не стану ль опасней я, если буду пытаться сдержать в себе хищника или под натиском всплеска безумия нарушу Обет?

Пожалуйста, Дженни.

Ради всего святого, прошу вас, дозвольте мне хоть раз…

__________С мольбою, Уильям.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Принц Уильям!

Вы превысили чашу моего вовсе не ангельского терпения. Я не знала, что вы способны питать сии помыслы к собственным родным сёстрам, включая и ту, которой доселе переписка наша касалась лишь обиняками. Сколько ещё постыдного, сколько разврата и недостойностей я по мере общения в вас увижу?

Вы хотите, чтобы я дозволила вам вновь рукоблуд — будем называть вещи их именами. Что ж, ваша взяла, я не в силах противиться далее вашим кошмарнейшим просьбам и я дозволяю вам это.

На определённых условиях, разумеется.

Вы виноваты пред сёстрами. Вы предали их обеих, хотя и разными способами, вы унижаете образы их в своих мыслях, вы нарушаете любое подобие поведения образцового брата.

Вы должны осознать это — вы должны ощутить всю меру своей бесконечной вины, так же как и меру той нравственной пропасти, куда вас загнали ваши несбыточные желания.

Вам следует принести извинения им.

Хотя бы одной из них, принц. Пусть это будет на сей раз достойная леди Си — довольно грязных фантазий о младшей сестре, наивно и преданно по глупости вам доверяющей. Я не веду речь об извинениях буквального рода — раскрытие правды о надёжном и доблестном добропорядочном брате своём едва ли добрая девушка выдержит? — но вы должны пред нею покаяться хотя бы фантомно, покаяться призрачно, ощутить себя винящимся пред сестрой и жалко осыпавшим свою голову пеплом.

Вам следует проникнуть к ней в комнату.

В миг её длительного отсутствия. Выбрав период, когда её заведомо не будет в своём будуаре ещё хотя бы час или два.

Что потом?

Об этом — в небольшой самодельной своего рода книжице, которую я сшила для вас на досуге и разместила внутри адресованного вам второго конверта. Но его вскрыть вы должны будете лишь в комнате Сильвии — и читать содержимое книжицы не более чем по одной страничке за раз в соответствии с их нумерацией.

Считайте это, Уильям, новым подстерегающим вашу честь и достоинство испытанием.

__________Закусив в предвкушенье губу, Дженни.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Леди Джейн!

Снова чувствую себя немного двусмысленно, обращаясь к вам так. Падшая часть моя шепчет злокозненно, что обладательница столь необузданного воображения едва ли достойна носить подобное титулование, но в то же время мне хочется против воли произносить его опять и опять, катая на языке, словно бы вкладывая своего рода интимность в тёплое доверительное обращение — как в знак доверия, соединившего нас странной незримой нитью в обход любых слов.

То, что я сделал вчера в покоях у Сильвии, было нелепостью! Горячечным бредом! Но… мне понравилось это — и при возвращении мыслями к этому я ощущаю отвердевание естества.

Вы точно уверены, леди Джейн, что это отвратит меня от порока?

Ох, извините меня. Я должен оставить недостойные подозрения, я это помню. К тому же части меня, всё время растущей как недоброкачественная опухоль, уже всё равно. Я готов идти за вами, куда бы вы, выглядя ангелом света, меня ни вели.

Да, я должен вам рассказать…

Не могу преодолеть ощущение, что вы знаете всё и так, что вы следили диковинным образом за моими мыслями и ощущениями, что вы были незримо со мною рядом в той комнате…

Простите.

Мне надо сосредоточиться.

Я проник к леди Сильвии в будуар едва ли не сразу после получения писем от вас, краска от нарисованных вашими письмами росписей в моих грёзах жгла мои щёки, я ощущал, что должен сделать хоть что-то, иначе сойду с ума. Это было кошмарно, безумно, порочно, но грешные образы не покидали мой разум, колени мои на протяжении дня еле удерживались от недозволительных скрещиваний?

Случай был невероятно удобным, леди Си отбыла на церемонию по вручению почётного приза за успехи в гекзаметральном стихосложении. Приза, вполне ею заслуженного, старшая сестрица моя всегда себя проявляла в гуманитарных науках, достойных дамы высшего света.

В коридорах я вдруг подумал о том, что мне привычно уже прятаться от прислуги, прежде не замечаемой, прислушиваться к малейшему звуку. Пороки часто меняют нас…

Но не буду уклоняться от сути.

Стоя посреди её элегантных покоев, где отдавалось предпочтение оранжевому и золотистому цвету в убранстве, вдыхая несмело ноздрями слабый сладенький аромат тыквы и дыни — так пахнут порою отдельные используемые моей старшей сестрой благовония? — я засунул руку в карман за предусмотрительно извлечённой мной из конверта тонкой самодельною книжицей.

«Великолепно, Уильям, — гласили первые строки первой же страницы в ней. — Следует ли мне применять к вам величественный титул "сэр"? Вы проникли к леди в апартаменты без позволенья последней, вы нарушили всякие нормы цивилизованности, и что послужило начальной причиной тому — избыточное грязное вожделение? "Шлюшка Вилли" — такое именованье, пожалуй, будет уместней для гадкого развратного мальчика».

Ноги мои задрожали, я ощутил, как — о нелепость? — от острых упрёков ваших моя запретная плоть наполняется жаром. Слуху моему померещилось ваше приглушенное хихиканье.

«Можете возложить на время на собственные брюки ладонь, если уж удосужились последовать моей воле, можете запретным образом коснуться себя — даже не раз и не два. Но — сдерживайте себя, принц Уильям. Вы ведь не хотите пасть окончательно прямо в покоях достойнейшей Сильвии, сделать это как будто под её строгим взглядом, утратив самообладание, свершив это прямо в апартаментах своей единокровной сестры?»

Рука моя, лёгшая на брюки уже после первой фразы, задрожала будто бы в лёгкой панике, я почувствовал, что мне хочется застонать. На миг мне действительно захотелось, всей плотью моей захотелось, чтобы сестра моя старшая — частью себя всегда для меня волощавшая менторские наставления — увидела меня таким.

«Что ж вы стоите недвижно в дамских покоях, сударь, если уж вы вероломно и подло проникли в них? — Почему-то и эта бичующая ваша фраза на новой странице представилась мне выдавленной вами сквозь смех. — Я хочу видеть ваше двуличие целиком, раз уж вы решили мне показать свой скрытый образ грязного зверя. Пройдите же к шкафчику леди Сильвии, поройтесь в её самых личных вещах, найдите её самые сокровенные и интимные предметы одежды. Сделайте это прямо сейчас».

Рука моя неохотно оторвалась от паха, я сделал шаг к шкафчику. Чувство нереальности происходящего, владевшее мною с самого начала выполнения просьбы из предыдущего вашего письма, усилилось едва ли не вдвое.

Уже недозволенное проникновение в чужие покои — покои леди! — было чем-то немыслимым, чем-то запретным, мне грозил пожизненный остракизм, если кто-то из проходящих в неурочный час мимо слуг увидит меня за подобным.

Но — перерывать без спроса личные вещи прекраснейшей дамы?

Причём — известной мне с детства строгостью леди Си?

Каждое движение моё от страха стало медленным и неуверенным, руки мои сделались липкими от пота. Со стыдом я подумал вдруг, что дело может быть не только в обычном поту, что на руках моих мог остаться запах моих тошнотворных выделений, — нелепо, конечно, я ведь совершал омовение, но в таких случаях ум не всегда повинуется логике. А вдруг леди Сильвия уловит этот смрад своим носиком, почует его на своих вещах по возвращении?

Мысль эта почему-то сделала ещё твёрже плоть в моих брюках.

Странный жемчужно-белый предмет во втором сверху ящике показался мне смутно знакомым, я застыл, осознав со смущением, что видел в чём-то похожем вас — да, вас, леди Джейн, в тот самый день, перевернувший навек остатки моего существования.

Зыбкий полупрозрачно-призрачный предмет одеяния, невероятно фривольный, но в то же время манящий. Я попытался изгнать из памяти пленительный образ вас перед зеркалом, но в то же мгновение — если не раньше? — мне представилась леди Сильвия в той же одежде.

Леди Си.

Моя грозная сестра за еле скрывающей тело шалью.

Рука моя прижалась вновь яростно к низу живота.

«Вам нравится представлять сестру вашу, принц Уильям, в подобного рода одеждах, не правда ли? — книжка, страницы которой я от безысходности снова открыл, укрепила моё ощущение, что вы незримо наблюдаете за мной откуда-то издалека. — Представлять, как она надевает медленно один за другим эти предметы одежды, красуясь величественно перед зеркалом. Представлять, как она снимает их».

Я клацнул зубами, стиснув их, чтобы не застонать.

«О, я не сомневаюсь, что это так. Ну же, сэр Развратник, прижмите к ноздрям своим деликатнейшие предметы её облаченья, вдохните их запах. Попытайтесь представить, что вы чувствуете аромат непосредственно тела леди Сильвии, интимных частей её тела, прижимавшихся в своё время прямо к этой одежде. Вам ведь хотелось бы этого?»

Рука моя задёргалась как попрыгунчик, я застонал тихо, прижав и правда к ноздрям откровеннейшую пижаму сестры, в воображении моём была лишь она, её прекрасное тело. Её нагие бёдра, её колени, кажется, мне представился даже смутно её нагой бюст?

«Поцелуйте её одежду, Уильям. Представьте, что вы целуете её — возвышенную и неповторимую леди Си — там, где никогда бы не осмелились поцеловать наяву».

Я сделал и это, жадно, как зверь, лобзая жемчужно-белую ткань её невесомой пижамы, выбирая при этом — хотя не без краски на щёках — самые запретнейшие места. Рука моя в какой-то момент слабо хлюпнула, я осознал, что в брюках моих стало мокро.

«Вам бы хотелось этого, правда ведь, сэр Уильям? Увидеть сестру свою леди Си — единокровную и недоступную — в облачениях подобного рода? Увидеть её совершенно нагой? Ну же, скажите вслух это. Не кратким "да" — скажите это всё сразу».

— Д-да.

Хотя и не вмиг, но последняя фраза ваша всё же дошла до моего одурманенного рассудка.

— Да, я хотел бы, — кощунственные фразы слетали с моего языка с удивительной лёгкостью, я уже даже почти не боялся, что их кто-то услышит, что кто-то может стоять за дверью этих покоев? — увидеть единокровную сестру мою леди Си-ильвию… в облачениях подобного рода. Увидеть её… ааааах… соверше-е-енно нагой.

Рука моя окончательно потеряла всякий стыд и совесть в эти мгновенья.

«За всё надо платить, достойнейший принц. За подобное — подобным. Кто хочет чего-либо от партнёра, должен быть готов пойти на аналогичную уступку сам».

Спину мою ожгло холодком, я угадал смутно дальнейший ваш текст, ещё не прочтя его.

«Разденьтесь, Уильям. Прямо здесь и сейчас. Целиком».

Чувство сюрреализма происходящего снова усилилось, стало всеподавляющим, реальность превратилась для меня вся в мистический сон — или в похабнейший сон? Я скидывал вниз рубашку, расстёгивал пояс брюк, извлекал из гульфика свою раздувшуюся сверх всяких мерок плоть, ощущая, что мне хочется истерически рассмеяться.

Отступив на шаг от последнего предмета одежды, я нервно хихикнул, чувствуя подступающее сумасшествие. А был ли я нормален когда-либо? Я стою голый в покоях старшей сестры и тискаю брызжущий влагой детородный отросток!

«Да, доблестный сэр. — Книжечка в левой руке моей, как всегда, предугадала моё настроение. — Непереносимо позорно, кошмарно, немыслимо стоять сейчас так в её комнате, правда ведь? Вот бы прекрасная Сильвия увидела вас сейчас?»

Я слабо вскрикнул от этой мысли, ноги мои почти подкосились.

«Возьмите в руку один из предметов её одеяния, сударь, — велела задумчиво следующая страница. — Тот, который вам запомнился больше всего. С которым вам больше всего понравилось баловаться. Возьмите — и прикоснитесь им к своей запретной плоти, проведите им по ней, словно бы вытирая её. Представьте, как сестра ваша следит за этими действиями, как личико её скорчивается в невыразимой гримаске отвращения и стыда, как она жмурится, не в силах созерцать собственного брата за этим. Можете также представить — о, только представить? — что касаетесь в этот миг своим недостойным органом её тёплой кожи».

Я представил — и орган мой от одной этой мысли сделался твёрже прежнего, стал каменным как скала, нет, металлическим, как поршень. Не контролируя себя, я прикоснулся слабо шелковистой пижамкой к своей алой плоти — и застонал, застонал тонко и прерывисто, мне пришлось замедлить действия почти до предела, чтобы не извергнуться прямо на ткань.

«Да, сэр Уильям. — Мне померещилось снова ваше хихиканье, ваша полуприкрывшая ротик ладонь, тепло в ваших смеющихся глазах. — Вам ведь хорошо, правда?»

— Д-да, леди Джейн. — Произнося зачем-то вслух эти слова, я почувствовал снова риск извергнуться на белёсый шёлк пижамки сестры. — Очень…

«А знаете, я вдруг подумала, что вы ведь хотели увидеть свою сестру не только нагой. Вы хотели узреть её в этих одеждах. Почему бы вам самому не надеть тот предмет облачения, с которым вы играли только что? И дополнительные предметы — если один только тот не составляет полного одеяния даже для спальни».

Что-то горячее запульсировало остро у навершия моего детородного уда, я отстранил даже в сторону белую ткань, дыша тяжело и часто. В глазах моих потемнело.

«Смелей, принц Уильям, — недвусмысленно повелела страничка. — Сделайте это».

Руки мои комкали, расправляли и снова комкали несчастный предмет одежды. О нет, леди Дженни, я не мог даже помыслить о неповиновении вам, хотя ещё месяц назад мысль эта показалась бы мне безумной. Но разве не к этому меня готовили те молитвы? Разве не в готовности сделать это я клялся когда-то каждый вечер?

К счастью, на пижаме не было никаких узелков и сложных застёжек, с которыми мужской ум не смог бы справиться. Но всё равно мне в моём состоянии непросто было понять, как начать надевать её.

«О да, доблестный сэр. Вы — леди Си. Так странно, так непередаваемо стыдно и сладостно ощущать себя девочкой?»

Щёки мои опять обожгло, я попытался облизнуть пересохшие губы, но язык тоже был довольно сухим. Я осознал, что строки ваши теперь опережают события, перевёл беспомощный взгляд обратно на пижаму — и, словно в некоем озарении, понял, куда следует продеть руки, а куда ноги, чтобы облачиться в неё.

Это было несложно.

Если не считать того факта, что упругая ткань едва ли не сразу сдавила тисками моё трепещущее достоинство, отчего мне пришлось закусить до боли губу, чтобы не излить семя теперь уже прямо на внутренности сестринской пижамы.

Слабо пошатываясь, еле удерживаясь, чтобы не прижать руку к паху и не кончить всё вопреки здравому смыслу, я кинул взор на новую страничку вашей книжечки.

«Я хочу, чтобы вы подошли к зеркалу, если, конечно, уже не стоите у него. Во всех дамских комнатах всегда есть огромное зеркало. Окиньте себя взглядом. Представьте, что вы — это леди Си. Сильвия, позами которой, жестами которой вы можете управлять. Примите те позы, сделайте те движения, за которыми вам хотелось бы видеть вашу сестру».

Вопреки ожиданиям, сделать это оказалось не так уж и трудно.

Главную сложность составил бугор в районе паха, который сестре никак нельзя было приписать, но, стоило мне загородить его рукой, как взгляд прилип невольно к чашечкам сверху, чашечкам, что должны были обхватывать прекрасную грудь. Мне легко было возомнить, что предо мной стоит леди Сильвия, строго меряющая меня взглядом, меня, недостойного брата, распутника, ренегата, проникшего обманным путём к ней в покои и облачившегося в интимнейшие из её одеяний.

От этих мыслей рука моя против воли зашевелилась, взгляд же леди Си в зеркале — вот дивное диво? — из презрительно-строгого сделался словно бы самую чуточку мягким. В нём мне померещилась крохотная доля рассеянности, словно бы неповторимая Сильвия — гроза и угроза всех моих недозволенных дум или дел? — на миг сама призадумалась, в каком виде могла бы сейчас приглянуться своему мерзкому брату.

В уме моём сама собой зародилась дикая мысль — мысль о движении, кое она могла б совершить. Вскинув свободную руку, я провёл ею дерзко по дивным чашечкам сверху, провёл, представив себе леди Си — как некогда вас? — ласкающей грудь. И — застонал, чувствуя, что другая моя рука, загораживающая с неловкостью пах, по-прежнему не бездействует.

Одновременно со мной слабо застонала она — призрачная Сильвия в зеркале — ноги её пошатнулись, щёки её зарумянились, в строгом взгляде появился словно бы лёгкий испуг. Ладонь её, прижатая к низу живота, задрожала как сумасшедшая, что привело к потере мною самим рассудка.

«Да, сэр Уильям. Правильно, — словно шепнула лукаво книжечка. — Не останавливайтесь».

Я вскрикнул — или то вскрикнула, утеряв власть над собой, зазеркальная моя сестра? Ноги мои подогнулись, я полуприсел на корточки, видя в то же время, как сползает на пол она, не отводя взора от её глаз, горящих никогда не испытываемыми ей на публике чувствами.

Пальцы мои — или её, этой лицемерки, этой ханжи, этой высокороднейшей резонёрки, а на деле, оказывается, развратной шалавы? — согнулись, рот приоткрылся в алчущем, бесстыдном, возмутительном стоне.

«Да, это она, принц. Ваша сестра. Такой вы хотели всегда её видеть?»

Отведя взгляд от пылающих жаром строчек, я кинул его снова в зеркало. Леди Си там уже раздвинула ноги, полулёжа на полу у стены, почти плача от пароксизма желания, задыхаясь от неудовлетворённого влечения, — и рука моя стиснула плоть сквозь пижаму опять, стиснула её ещё раз, стиснула заново.

Моя неповторимо-строгая Немезида.

Ангел возвышенности и чистоты.

Сходящая с ума от похоти шлюшка, стонущая от вожделения, самоудовлетворяющаяся бесстыже пред зеркалом, едва лишь оставшись наедине с собой в своей собственной комнате.

Лицо моё исказилось, а рука уподобилась молнии, я вскрикнул громче. Вскрикнул опять. Пламя взорвалось в низу живота, девушку в зеркале трясло и глаза её были наполнены негой.

Я зажмурился от осознания непереносимого — словно бы я, лично я и прямо сейчас, дерзновенной рукой своей совращаю её, вгоняю леди Си в круг похоти и страстей, ввожу её в мир порока, мир счастья? — и, всего несколькими движениями, заставил её и себя почти завизжать, сгорая в огне, чувствуя нестерпимую боль и одновременно невыразимую сладость, нас растворившую.

…Глаза мои приоткрылись.

Сначала я посмотрел в зеркало.

Увидев там вовсе не девушку — увидев там юношу, наследника высокого рода, в опоганенной склизким семенем женской пижаме. Развратника и греховодника с довольным сверх всякой меры лицом, держащим до сих пор на срамном уде своём дрожащую руку.

Ощущение взгляда в Ад…

…Передёрнувшись, я кинул взор в вашу книжку.

Перелистнул несколько страниц — с поддразнивающими фразами, явно написанными на случай, если у меня будет больше выдержки? — и прочитал дальнейшее.

«Вам ведь п о н р а в и л о с ь это, ваше высочество, не правда ли? О да, вам тошно и стыдно, тускло и мерзко, но вы никогда не забудете той отвратительной бездны, которую сегодня узрели в глубинах себя».

Дыхание моё почти остановилось. Я не мог, казалось, пошевелить даже взглядом, как не мог и спорить с написанным. Мне действительно это понравилось — и в то же время я понимал, что по всем законам нравоучительных басен теперь обречён.

Пожалуй, лишь вирши маркиза де Сада бы пощадили меня?

«И леди Си в и д е л а это, о да, вы можете не сомневаться, Уильям. Не физически — но она в некоем смысле смотрела на вас всё это время. Видела каждое ваше действие и каждый ваш шаг, принц. Как вы думаете, что она должна теперь чувствовать?»

Я закрыл на минуту глаза.

Я не мог представить это, лучше было не пытаться. Дыхание вернулось ко мне, но стало сиплым и слегка сбивчивым.

«В этом и состоит цель вашего духовного пути на моём попечении. Вы должны осознать свою духовную низость, осознать её целиком. Понять, что беспомощны без проводника, после чего довериться мне целиком».

Я давно понял это, пресветлая Джейн.

Я — ничто без вас. Тряпка. Даже если не говорить о том, что ввиду данных клятв глупый мальчик Вилли не может без дозволения своей леди заняться отвратнейшим рукоблудом.

И мне это нравится, что самое странное. Мне просто невыразимо, истерично, даже умопомрачительно это нравится, хотя порою от долгих мыслей об этом мне хочется плакать…

«Приведите теперь одежду прекраснейшей Си в порядок и спрячьте обратно в прежнее положение. Возвращайтесь к себе. Но следы семени с её облаченья не оттирайте — пусть всё остаётся как есть. Если ослушаетесь, считайте с этого момента недействительными любые мои разрешения на действия с вашей плотью».

Меня словно ударило под дых, в висках закололо. Не то чтобы я представлял, как вообще можно теперь оттереть от семени пижаму сестры, однако — даже не попытаться? Прямо так сунуть в шкафчик бельё её с грязными белыми брызгами?

Это ведь не леди Виола, которую смущение и неопытность могли б удержать от вопросов при появлении странных следов на одежде. Сильвия вполне может устроить прислуге скандал.

Но…

Как в тумане предо мной пронеслись все предыдущие дни. Я сознавал, чётко осознавал, что не смогу совладать с собственной плотью без вашего разрешения.

За дверью мне послышались чьи-то шаги. В панике я сорвал быстро пижаму с себя, кажется, чуть повредив одну из второстепенных ажурных лямочек.

К счастью, тревога оказалась ложной.

Пожалуй, больше мне не о чём рассказывать, леди Джейн. Я сделал всё как вы хотели. Или как не хотели — я путаюсь слегка в ваших планах.

Сижу теперь с бумагою и чернилами, готовясь запечатать письмо и вызвать человека для отправки его к вам, а затем — предаться сну. В этот раз я не тяну особо с отчётом, как видите, составил его на следующие же сутки после случившегося. Но — странное дело — меня пробирает вновь так, как если бы тело моё копило плотскую страсть две недели.

В этом, бесспорно, виновны воспоминания, которые мне пришлось оживить при подготовке послания. Вчера я лег спать как в дурмане, не думая ни о чём, но сегодня меня преследуют неотступно мысли о леди Сильвии, о том, что могла она вчера думать и чувствовать. Поняла ли она, что случилось, увидев забрызганную пижаму, заглядывала ли вчера вообще она в этот ящик шкафчика? Или, быть может, сочтя непонятные брызги новомодным средством от моли, натянула опоганенный шёлк на себя, прижалась всеми нежными участками своей плоти к моему мерзкому семени?..

Сильвия…

Сестра моя и наставница, как я виноват перед вами…

Простите меня, леди Дженни. Мне не следует записывать для вас эти сумбурные помыслы. Я не в полной мере понимаю, зачем пишу это, хотя часть меня — понимает прекрасно. Но лучше я не буду вдаваться в эту скрытую грязь, мне и так перед вами неловко.

Лучше мне завершить на этом письмо.

__________С благодарностью, искренне ваш Уильям.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Сэр Уильям!

Как видите, я тоже нарушила неписаную традицию задерживаться на время с отправкой следующего письма, взамен уговорив своего человека сразу же принести вам ответ. Интуиция подсказала мне ознакомиться немедля с вашим пространным отчётом — и я не ошиблась, судьба в полной мере вознаградила меня за спешку.

Мне нравится ваша откровенность и доверие, принц. Мне нравится, что вы слушаетесь меня, даже осознавая, что вам неведомы в полной мере мои душеспасительные мотивы. Мне нравится, наконец, даже стиль, которым вы пишете мне ваши письма.

Но, конечно, вы понимаете, что всё это было лишь тестом, было всего лишь проверкой, которую вы в очередной раз не сумели благополучно пройти? Я уповала на волю вашу, на вашу выдержку в борьбе с искушением, вы же — опять провалились, выполнив досконально все указания книжечки, самоудовлетворяясь гнусно пред зеркалом и испытывая от этого сумасшедшее удовольствие.

Плохой мальчик.

Вы должны быть наказаны. В знак кары я потребую от вас представить мысленно невообразимое в постели своей перед сном, представить себе такое, чего в принципе не только не могло бы быть никогда, но и что не имеет права на существование.

Представьте сестру свою младшую леди Виолу полностью.

Целомудренно обнажённой.

Представьте сестру свою старшую леди Сильвию.

Бесстыдно нагой.

Представьте, как вторая совершает шаг к первой, кладёт ей руку на грудь совсем не родственным жестом, смотрит в глаза смущённо ахнувшей девушке, проводит пальцами по её пурпурным соскам. Тело леди Ви вздрагивает, она закусывает губу, давя протест, губы леди Сильвии искривляются в лёгкой улыбке.

Старшая ваша сестра обнимает младшую, целует её в край брови — странно, но поцелуй этот не выглядит вовсе невинным? — целует в уголок рта. Правая рука её, обвившаяся вокруг талии Ви, соскальзывает назад, проникает меж ягодиц хрупкой девушки, леди Ви чувствует касание пальцев сестры в районе сокровенных заветных интимнейших створок — и глаза её недоумённо приоткрываются.

Леди Сильвия улыбается.

Пальчики её, касающиеся леди Ви самым бесстыднейшим образом, то проникают чуть глубже, то на миг отстраняются, златоволосая девушка словно бы держит на взводе заряженное оружие страсти.

Виола стонет безвольно, Сильвия тем временем чуть наклоняется, впиваясь поцелуем в её робкую грудь. «Нравится?» — слышен вкрадчивый шёпоток. «А если вот так?»

Следующий поцелуй златоволосой девушки касается области живота. Но это не всё — губы Си приоткрываются, кончик её языка проскальзывает по дрожащей от удовольствия коже, Виола чувствует, как язычок этот движется сверху вниз к запретнейшим уголкам её тела.

«Продолжать?» — шепчет коварно сестра…

Что ответит Виола? Что будет дальше?

Вы, принц, должны будете во всех красках вообразить себе это — как и вообразить описанную выше сцену — когда будете сегодня лежать перед сном в постели. Да, это нелепейшее зрелище для ума, да, это кошмар, бесстыдство и грязь — представлять себе своих невинных сестёр греховодницами подобного рода. Но, Уильям, вы должны быть наказаны за свои похотливые думы.

Накажите себя.

Держите в уме своём эти образы не менее получаса.

Разумеется, поскольку это кара за нечестивые поползновения, она никак не должна породить нечестивых поползновений новых. Вы не должны запретным образом касаться себя.

Впрочем, воля ваша уже выявила отвратительную слабину, поэтому я вам всё же даю разрешение на эти касания — скрепя сердце и с крайним сожалением. Даю вам дозволение даже семяизвергнуться — хотя не знаю, каким чудовищем нужно быть, чтобы под действием гнусных образов этих дойти до такого.

В этом случае, Уильям, можете остановить процедуру. Но вы должны будете собрать семя в стакан или бокал, после чего тайно поместить его в лёдник на какую-нибудь дальнюю полку.

И детально мне рассказать о случившемся.

Но постарайтесь сдержаться от этого.

__________Кусая хмуро губу, леди Джейн.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Леди Джейн!

Я не смог.

Вы, конечно же, знали, что я не смогу…

Я лег в постель, пригасив газовый рожок, но даже в темноте чувствуя на себе ласково-насмешливый взгляд вашего возвышенного портрета. Я закрыл глаза, попытавшись представить отчётливо обрисованную вами картину.

Едва ли не сразу я ощутил, как топорщится моё одеяло, почти что услышал ваш тихий смешок. Жмурясь крепче, я представил, как поцелуи леди Си опускаются всё ниже и ниже по животику Ви, как Ви тихо стонет, как бёдра её раздвигаются…

Я перевернулся в этот момент на живот, думая так обуздать вожделение, но стало лишь хуже. Я ёрзал в кровати, мой отвердевший уд скоблился о простыню, а леди Сильвия в моём воображении в этот миг — о нет, неужели я напишу это? — бесстыдно лизала свою младшую сестру между ног, алчно вылизывала её, впитывая каждую капельку выделений, хоть я и не имею понятия, есть ли таковые у дам и отличаются ли они значительно от мужских.

Ви в моём уме закричала.

Я перевернулся рывком и схватил рукой уд, чувствуя, что не могу, не в силах уже удержаться, не могу себя остановить.

Я застонал слабо сам, а Сильвия с коварной улыбкою в моём разуме — как я смогу отныне смотреть в глаза сёстрам своим наяву? — перевернулась, изменила своё положение над беспомощным телом Виолы так, что пред глазами малышки оказались интимнейшие участки тела развратницы, запретнейшие уголки её плоти.

И тихо шепнула: «Лижи».

Виола вскрикнула протестующе, попыталась освободиться, но в следующее мгновение губы Сильвии снова добрались до её естества.

Кончик её языка затанцевал, загарцевал на заповеднейших складках, леди Ви застонала, всё тело её напряглось как будто в преддверии заключительной судороги. Но вдруг язык Сильвии неожиданно замер — и она словно бы со смехом сквозь голос вновь повторила команду.

В сиреневых глазах Виолы стояли слёзы…

Она, почти плача, провела языком по открывшейся ей алой расщелинке…

Я вскрикнул.

Это было превыше моих, превыше чьих бы то ни было сил. Невозможное, невообразимое, нелепое совокупление двух прекраснейших дам, являющихся мне к тому же единокровными сёстрами, тонкий язычок леди Ви меж ног беспардонно смеющейся Сильвии, моя собственная позорная длань, стиснувшая мерзкий уд до предела, — всё это сжалось в одну жаркую точку и заставило меня закричать. Меня рвало на постель, рвало раскалённым свинцом и расплавленным оловом, низ живота моего словно стал дверью, распахнутой в саму преисподнюю.

…Я собрал кое-как семя с простыни в хрустальный бокал и спрятал в лёдник. Собрать, разумеется, удалось не всё, часть безвозвратно впиталась в ткань.

Бокал стоит там до сих пор.

__________Не знающий, что ещё добавить, Уильям.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Да, Уильям.

Простите, но сил расточать более волю рассудка на жеманные интеллигентнейшие приветствия или прощания у меня теперь нет.

Вы знаете, кто вы. Знаете, быть может, лучше меня, наивной девчонки, думавшей перевоспитать прямое порождение Ада. Как глупа я была, думая, что пытаюсь помочь вам, в то время как вы на свой лад играли со мной словно кот с мышью?

Вы знаете, чем вы вчера занимались в постели. Вы знаете, что сказала бы ваша мать, что сказали бы прекрасные леди Сильвия и Виола, откройся им мимолётно хотя бы ничтожная часть ваших кошмарнейших помыслов. Вы знаете, что изрекла бы вслух служанка Катрин, как искривилось бы гримаской отвращения её прелестное личико, выясни она вдруг, в какие ситуации вы мысленно её ставите и какие слова в уста её вкладываете.

Знаете ведь?

Более того, бьюсь об заклад, вам это нравится.

Вы ведь наверняка сейчас опять рукоблудите, гнусно ласкаете свою презренную плоть, читая эти мои гневные обличающие строки письма. Нет? Я хочу, чтобы вы делали это. Засуньте руку прямо сейчас под пояс собственных брюк, Уильям, я вам приказываю! Любое другое поведение будет лицемерием, будет ложью, грехом едва ли не худшим, чем блуд.

Да, перечитайте моё письмо с начала сейчас, дойдите вновь до этой текущей строки, испытывая греховное удовольствие. Я не сомневаюсь, что вы сейчас это делаете, такова ваша подлинная природа.

Вам нравится мысленно подвергать унижению даже ближайших людей, упиваясь пусть даже воображаемой властью над ними, глумясь над высоким и подвергая насмешкам всё самое лучшее. Как я могла не понять?

Представьте Виолу спящей, представьте, как проникаете втихаря ночью украдкой в её опочивальню и с тихим присвистывающим дыханием греховодника расстёгиваете пуговицы своих брюк. Представьте, как ваш гнусный орган ложится на её великолепные чёрные волосы, странствует по её кукольному лицу. Прижимается на миг к её губкам — черты личика Ви вздрагивают на миг, щекотка дыхания её осеняет навершие вашего грешного уда. Но дитя всё ещё спит, хотя губы её приоткрылись.

Вы бы проникли так в апартаменты Виолы, принц, если бы я приказала? Ответьте не мне — себе. Не прекращая постыдные ласки, выведшие наружу всю вашу суть.

Вы б завёли свой низменный уд глубже меж её губ, пользуясь тем, что ротик её отворился? Дабы почувствовать, как эта юная фея будто бы лижет вам его язычком.

Верно ведь, принц?

Не останавливайте себя.

Можете ввести в свои мерзкие грёзы и Сильвию, старшую вашу сестру, всегда бывшую вашим ментором и авторитетом, чем она наверняка унижала вашу дьявольскую гордыню. Воздайте же ей добром за добро, превратите её в фантазиях ваших в марионетку вашей противоестественной похоти, представьте, как нагой она стоит на коленях пред вами и как ваш смрадный источающий зловоние орган касается её личика.

Вот она вытягивает руку вперёд — не понимая происходящего, не понимая, что за злая воля руководит её действиями? — и её пальчики стискиваются неуверенно на вашей плоти. Красная, тяжело дышащая от стыда, изо всех сил сражающаяся с собой, но неспособная остановить ни одно движение своего тела, она приоткрывает ротик — и, зажмурившись от ужаса, вытягивает язычок.

Игривая, заставляющая вас содрогнуться щекотка, танец сестринского язычка по цепенеющему стволу. О, принц, вам это так приятно?

Ответьте — хотя бы себе самому.

Представьте снова Виолу, приоткрывшую полубессознательно губки уже целиком, лижущую ствол вашего бесстыдного органа словно самую лучшую из конфеток. Вы с едва слышимым стоном на краю пропасти выдёргиваете его, отстраняетесь слабо — и ваше семя разбрызгивается по невинным чертам её личика, по чёрным волосам. Вы с тихим вздохом ещё на шаг отступаете, вы готовы провалиться сквозь землю, но дитя по-прежнему спит, а жемчужно-блестящие струйки на её губах и лице придают ей странное очарование.

Представьте вновь Сильвию, умирающую от стыда, Сильвию, которая против воли своей — голая перед родным братом! — взяла в свой рот целиком ваш детородный орган и двигает взад-вперёд по нему кольцом крепко сдвинутых губ на манер опытной проститутки. Она смотрит отчаянно вам в глаза, словно пытаясь взмолиться о помощи или о пощаде, но язык её наперекор этой безмолвной мольбе ускоряет движения, щекочет головку — о, принц! — не в силах сдержаться, вы извергаетесь в рот ей, пытаетесь вновь отступить, но, как и в прошлый раз, это приводит лишь только к тому, что жемчужно-белые струйки осеняют волосы и лицо вашего строгого ментора.

Признайтесь, вам ведь приятно в фантазиях своих мысленно представлять это, Уильям? Признайтесь не мне — себе.

Вы ведь сейчас рукоблудите, чувствуя себя на краю, представляя сестёр, заляпанных вашим семенем, беспомощных и прекрасных?

Вы ведь хотите этого.

Ответьте хотя бы себе самому, принц, не прекращая постыдных движений ладони. Я серьёзно, отвлекитесь от дальнейшего чтения письма временно и ответьте себе самому — вы бы хотели увидеть ваших прекрасных сестёр в семени вашем, хотели бы, чтобы они распробовали ваше семя на вкус? Ответьте в течение ближайших пяти секунд, не давая себе времени на размышления, на лукавство, на ложь и увёртки. Хотели бы — или нет?

Я жду, Уильям.

Итак, я надеюсь, вы дали ответ.

Если он был отрицателен, то я за вас рада, вы сумели успешно пройти хотя бы моё новое испытание и частично освободить свою душу из силков Преисподней. Вы в этом случае можете не вскрывать второй вложенный внутрь конверт с надписью «Прочесть после основного письма!», содержимое его было написано не для вас и вы в его чтении больше совсем не нуждаетесь.

Если же он был положителен или близок к такому — это печально. Ну, разверните тогда упомянутый выше конверт, достаньте письмо оттуда и прочитайте написанное.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Что ж, сэр Уильям. Я не могу сказать, чтобы выбор ваш оказался для меня неожиданностью, я чувствовала нарастание этих струнок в вашей душе и с умением опытной пианистки играла на них. Мне было нужно вывести вашу грешную суть на чистую воду — чтобы вы узрели себя и ужаснулись.

Прежде я пыталась использовать для этого ваши грёзы, но грёзы как таковые нечасто оборачиваются на практике чем-то плохим, это послушный мирок, подвластный нашим желаниям. Это плохой тренажёр для укрепления воли и здравости мозга, позволяющей нам отличать хорошее от дурного.

Пару раз, впрочем, я подталкивала вас к свершению рискованных действий в реальном мире, но угроза достоинству обычно затрагивала при этом только лишь вас и не затрагивала кого-либо третьего. Извращённые рыцарские понятия вполне могли вас заставить при этом не думать особенно об угрозе?

На этот раз будет иначе.

В этот раз вам придётся непосредственно ощутить, как ваши кошмарные грёзы ставят под удар чужую честь и достоинство, как вы превращаетесь в зверя, открыто глумящегося над другим человеком, — и как это гнусно.

Вы — напоминаю вам, что вы поклялись, Уильям, исполнять мою волю? — достанете в ближайшие дни из лёдника бокал с вашим гнусным семенем. Даю вам на это суток двенадцать — хотя если вы, принц, станете с этим тянуть, то рискуете, что запах жижи станет совсем омерзительным. Сразу за этим вы добавите туда мёда, воды, каплю розового масла и щепотку корицы, тщательно перемешаете. Пропорции выберете так, чтобы бокал целиком заполнился сладким жидким коктейлем неопределённо-приятного вкуса и запаха, напоминающего о медицинских делах.

Разлейте его по двум рюмкам поменьше.

Навестите по очереди — сначала с одной рюмкой описанного выше коктейля, затем со следующей? — леди Виолу и леди Сильвию.

Поведайте каждой из них, что это особенный эликсир, присланный вам знакомым лекарем-травником из Индии, с которым вы начали переписываться благодаря попыткам написать диссертацию по химии. Согласно легендам, он даёт долголетие и улучшает навеки внешность. Можете не особенно изображать убедительность, можете рассказывать об этом со смехом — вы ведь, в конце концов, не какой-нибудь восточный там суевер? — но в целом делайте вид, что доверяете эликсиру.

И убедите каждую из них распробовать его, выпив не меньше половины рюмки. Про вторую половину рюмки скажите, что её необходимо втереть прямо в волосы, в волосы, лицо, шею и плечи.

Если у вас будет шанс, принц Уильям, пристально наблюдайте за этим, следите без перерыва, как сестринские губы касаются вашего семени, как девушка пьёт его, как склизкие сопли, вонь каковых лишь слегка скрашена благовониями, размазываются по её личику, шее и волосам…

Я хочу, чтобы вы неотрывно следили за этим, осознавая всю мерзость происходящего. А также — осознавая, что вы, не кто иной как только вы сами, Уильям, поставили Виолу и Сильвию в это безумное положение.

Ведь, не будь ваши грёзы столь ужасны, постыдны и омерзительны, не выдохни вы минутою ранее положительный ответ на мой прямой честный вопрос, не пришлось бы вам ныне читать эту часть моего письма?

Вы этого хотели.

Обычно я оставляю вам отступные своего рода, Уильям, здесь же их нет. Вы слишком глубоко провинились перед своими сёстрами, чтобы иметь шанс отступить.

Впрочем, вы можете разорвать целиком все отношения и всякую переписку со мной — вам для этого будет достаточно до истечения двенадцати дней не выполнить мною назначенное. В этом случае я вас освобожу от всех мне принесённых обетов, включая и держащий в плену низменную часть вашего естества. Но до тех пор, пока вы не осуществите указанное — или же не откажетесь к исходу двенадцатого дня от связи со мной? — я вам воспрещаю любые «молитвы» описанного мной образца, воспрещаю вам любые попытки самоудовлетворения за пределами чтения и перечитывания вами этого моего письма, разрешаю лишь разве что эпизодические и не приводящие к чему-либо сильному сдвиганья коленей. Если вы выполните указанное — вам будет дозволен один молитвенный ритуал и одно семяизвержение.

Я жду отчёта о наказании, сэр Уильям.

Да, разумеется, впоследствии вам будет необходимо письменно и правдиво поведать мне о произошедших в связи с моим приказом событиях. Обо всех — включая пронёсшиеся в вашей голове мысли и испытанные ощущения.

Решайте.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Леди Джейн!

Чем дальше, тем всё труднее мне исповедаться пред вами во мной совершаемом. Вы были правы, рассуждая о том, что унизить другого для рыцаря и для джентльмена может быть куда хуже, чем унизить себя. Чего вы не знали — или, быть может, не сумели предугадать? — что даже безмерный космический ужас этот в душе моей, привыкшей к стыду, способен будет расплавиться в греховное противоестественное удовольствие.

Как вы догадывались, я действительно мастурбировал грязно, предавался отвратительному греху Онана, читая предыдущее ваше послание. Следуя вашему указанию — и одновременно словно бы наслаждаясь тем, что оно освобождает меня от ответственности.

Я ублажал свою плоть, читая и представляя себе, что сделал бы с Виолой и Сильвией против их воли. Я был почти на краю — удерживая себя лишь величайшим напряжением воли, ведь семяизвержение вы мне в этот раз не позволили.

И, само собой разумеется, находясь в бреду противоестественных дьявольских грёз, едва ли не на каждый вопрос ваш в письме я выдыхал «да». На каждый — включая и финальный вопрос о том, какими своих сестёр я бы захотел видеть.

Это было кошмарно.

Но не меньшим безумием было, когда я обнаружил, прочтя ваше жуткое поручение во втором вложенном конверте, что с уст моих сорвался идиотский смешок, что рука моя сжалась крепче на презренном органе. Мне — хотя и на миг — понравилось это. Понравилась мысль сделать это с Сильвией и Виолой.

Я не знаю, что я совершил бы, не оставь вы мне странной лазейки в виде возможности необратимого окончательного разрыва всех с вами отношений. Допускаю самые нелепые и гротескные вещи вроде самоубийства, ухода в монастырь, рассказа духовнику обо всём или просто признания в плаче во всём перед сёстрами. Но шанс отделаться от навязанного мне обязательства путём двенадцатидневного безучастия и бездеятельности одарил меня лучиком слабой надежды. Я пригасил огонь горелки рожка и смежил веки, пребывая в уверенности, что дней через дюжину мне придётся забыть навеки о вас, хотя эта мысль вызывала слёзы.

Лёжа в постели, я думал, какой же я жуткий зверь, сколь бесплодны любые ваши попытки помочь мне — ах — если вы действительно этого жаждете. Думал я и о том, что будет, если верны самые омерзительные и тёмные мои домыслы о ваших мотивах, будет ли разочарована моим выбором Леди-Грешница из этой «возможной вселенной» — и, о ужас, прекрасная Дженни, мысль эта вызывала у меня тремор не меньший, чем мысль вызвать разочарование у Леди-Ангела.

Я ощутил вскоре, что мне хочется перечитать ваше письмо опять, причём перечесть самые грозные и самые осуждающие его строки едва ли не в самом начале. Это казалось нелепым, я не понимал причин этого, но вдруг вспомнил, что вы дозволили мне самоудовлетворение при «чтении и перечитывании» этого вашего сообщения. Сердце моё слабо ёкнуло — я ощутил, что не вполне над собою властен.

Я зажёг снова рожок газовой горелки, я извлёк ваше письмо из секретного ящика тумбочки, я всматривался изо всех сил в хулящие мою падшую душу строчки.

Мне представилось, как Сильвия и Виола узнают ещё и об этом впридачу, как они узнают ещё и об этих моих фантазиях, узнают, что я мечтаю проделать с ними.

Представилось — и естество моё окаменело едва ли не до прочности стали, пальцы ладони моей под одеялом едва не мгновенно ощутили слабую и тёплую влагу.

Я испугался, прервал почти сразу этот нелепейший опыт, сердце моё колотилось как сумасшедшее. Я дал себе клятву — хотя в этот раз не клялся душой или чем-либо чётко-конкретным, хватит с меня подобных смертельных обетов? — что больше не буду использовать эту хитрость с «чтением и перечитыванием».

И — ощутил почти сразу же, что сделал ошибку.

Пульсирующий твёрдый орган не желал утихать, в темноте я перевернулся несколько раз с боку на бок лишь для того, чтобы сладостно потереться им о простыню. Даже во мраке я ощущал с портрета ваш ласковый взгляд — о нет, не ваш, взгляд Леди-Грешницы из самых гнусных моих фантазий? — и вы словно бы смеялись надо мною.

«Вы сделаете это, Уильям. Вы обязательно это сделаете».

Я это сделал.

Я не знаю, стоит ли мне описывать долгую борьбу с собой. Это выглядит лицемерно, но вы приказывали не упускать в описании никаких событий и мыслей. На протяжении ближайших трёх дней я пытался следовать изначальному плану, пытался вести происходящее к разрыву переписки с вами, но каждый раз, оставшись наедине с собой в своей комнате, доставал из тумбочки ваше письмо и принимался вновь и вновь перечитывать самые позорные его строчки под вашим смеющимся взглядом.

О нет, данную себе клятву я не нарушил, держась её хотя бы на этот раз. Однако ведь дозволенных вами в письме «сдвиганий коленей» она не касалась?

Мне меж тем становилось всё хуже, жар между ног опалял мозг. Кто мог подумать, что привычка к регулярному семяизвержению может быть столь пагубной?

На четвёртый день я себе воспретил даже «сдвиганья коленей».

На пятый день я заметил, что рассматриваю с нездоровым интересом, как леди Ви ест кукурузный початок, как губы её касаются оранжевых клеточек. Я отвёл взор, но на миг воображению моему нарисовалось её личико в сперме.

Следом мой взгляд упал на сидящую за обеденным столиком Сильвию, рука её потянулась к вилочке, мне же на миг представилось с невероятнейшей чёткостью, как нежная и строгая ладошка её стискивает нечто совершенно другое.

Да, я, принц Уильям Эрнест Гарольд Тейлор и потенциальный наследник британской короны, мысленно представлял, как старшая сестра моя под столом ласкает ладонью мой penis. Представлял во всех красках — и, выше того, мне это нравилось.

«Нет! Я не сделаю этого! Я не сдамся! — такие или примерно такие мысли вспыхнули где-то в тот миг в моей голове. — Победить — или проиграть. Я должен выдержать, я это сделаю, я не буду поддерживать эти безумные игры. Или так — или я немедленно выполню то кошмарное повеление. Клянусь в этом!»

Да, леди Джейн, я дал себе мысленно клятву, сидя за столиком, что если паду хоть даже в этом, паду в мелочном самоудовлетворении, то паду и во всём остальном.

Руководило ли мной благородство, остатки рыцарской чести или подлое коварное расчётливое желание обречь себя на поражение? Я теперь уже и не ведаю сам.

На восьмой день я проснулся с собственной рукой в панталонах.

Не помню уже, что мне снилось. Кажется, что-то, связанное с Сильвией. Будто бы я с помощью некоей хитрости, похожей на ту, что в фантазиях своих думал применить к Виоле, склонил её к тому, чтобы поиграть с моим грешным удом, подержать в руках, согреть его своим дыханием?..

Я застонал, выдернул из панталон руку, попытался себя убедить, что подобные сонные действия не относятся к регламентируемым клятвой.

Чувствуя, как этот предмет одежды едва ли не лопается на мне, достал из секретера письмо. Перечитал его, представил Сильвию голой.

И — сдвинул ещё несколько раз собственные колени.

Вы понимаете, что после этого я начал делать. Я ощущал при этом странное противоестественное облегчение, подобно яблоку, отделившемуся от ветки и начавшему наконец падать на землю. Словно со стороны я видел, как пальцы мои достают из лёдника бокал с заиндевевшим семенем, ждут его хотя бы относительного нагревания для лучшей размешиваемости, добавляют внутрь мёд, розовое масло, корицу и воду.

Дальнейшее было просто.

Сильвия не сразу поверила в дурацкую историю о каком-то брамине, изобрётшем эликсир долголетия. Ноздри её расширились с отвращением, когда она вдыхала вонь «эликсира», губы её коснулись наконец слизистой жижи, что-то во мне кричало «Не пей!» — но одновременно брюки на мне разрывались от противонравственной похоти, я с ужасом чувствовал, что в паху моём становится мокро от вида того, как миловидная девушка, бывшая мне другом, родственницей и наставницей, смотрит в глаза мне и медленно пьёт глоток за глотком моё скользкое семя.

Когда она допила до половины, что-то слабо «стрельнуло» внизу в моих брюках. Я попытался сглотнуть слюну — и только тут понял, как пересохло моё горло.

Я сказал ей, что пить дальше не надо, что вторую часть эликсира надо размазать по лицу, волосам и шее. Кажется, она приняла это с некоторым облегчением?

Я смотрел на белёсо-жёлтые разводы на её коже, пошатываясь.

Я вспоминал, как когда-то — декаду или вечность назад? — оставил в её шкафчике её исподнее убранство в осквернённом виде, следуя указанию из вашей книжечки. Вспоминал, как — в мимолётных греховных фантазиях перед сном — пытался представить себе леди Сильвию соприкасающейся с капельками моего семени, пытался представить её реакцию на это.

«Теперь она вся в вашей сперме, Уильям, — словно бы шепнул за гранью сознания ваш насмешливый голосок. Шепнул — и хихикнул. — Вся целиком».

С кружащейся головой я покинул апартаменты Сильвии.

Виолу в сравнении с этим обмануть было значительно проще, хоть я и чувствовал стыд в связи с этим. Да, обмануть — я не прятался за словами, я сознавал, что являюсь в этой истории обманщиком, злодеем и лицемером.

Она смотрела, тревожно хмурясь, в моё раскрасневшееся от похоти и стыда лицо, перевела взгляд на рюмку в моих руках. Вытянула руку вперёд — я даже дрогнул, не до конца веря сам, что собираюсь смотреть, как леди Ви, как малышка Ви, как это юное девственное создание пьёт худшие мои испражнения.

Пальчик её коснулся края коктейля, отдёрнулся, за ним потянулась ниточка слизи. Виола облизнула подушечку пальца — меня передёрнуло.

В сиреневых глазах её что-то чуть изменилось, сверкнула шаловливая искра.

«Ты мне не поможешь, Уилл? — так или как-то похоже поинтересовалась она. — Если уж ты угощаешь. — Она прыснула смешливо в собственную ладонь, я же вспомнил со слабым ужасом, как в полузабытые годы, когда нам было лет по девять-семь, порою дурашливо кормил её яблочным вареньем с ложечки, в то время как Ви сидела у меня на коленях. — Как в детстве».

Отказать я не мог.

Я сел на край её ложа, меня слабо трясло, я мог лишь надеяться, что она не обратит внимания на моё состояние. Мгновением позже леди Ви оказалась прямо у меня на руках, я ощутил жар её тела и вес её бёдер, мои брюки едва ли не сразу вновь вспучились изнутри. Будто бы ощутив неудобство, Ви поёрзала чуть-чуть у меня на коленях, почему-то хихикнув, я же почувствовал, что вот-вот извергнусь в собственный гульфик.

«Ну же, Уильям, будьте истинным джентльменом, — надула она губки капризно. — Обслужите благородную даму».

Не будучи уверен, в каком мире я пребываю, не видя ложки и не будучи в силах встать, я макнул палец в рюмку и поднёс его к губам леди Ви.

Невинная фея слизнула капельку моего семени, закрыв глаза, бёдра её чуть дрогнули. Я почти застонал, испытывая неописуемые, жуткие желания.

Это было как пытка.

Капля за каплей, липкая ниточка за липкой нитью, я скормил ей всю верхнюю половину запрещённого людьми и богами коктейля. Девушка хихикала время от времени, словно в смущении чувствуя, что происходит что-то не то. Я чувствовал себя мерзко — и в то же время до крайности хорошо.

Когда я сказал ей, что вторую половину рюмки надо втереть в волосы, лицо и шею, я почти не удивился её просьбе помочь ей в этом. Не удивился — лишь снова слабая влага брызнула в мои брюки.

Да, я это делал, Джейн.

Руки мои странствовали по шее моей младшей сестры, я втирал своё липкое семя фактически уже в её голые плечики, втирал, не будучи в силах остановиться.

Забыв себя, видя перед собой лишь прекрасное юное тело, то место, где плечи и шея переходят в очаровательный стан, глупо спросил: «Может быть, стоит… ниже?»

Виола застыла, я ощутил на себе её взор. Прежде чем я успел осознать, что сказал, прежде чем я успел от стыда провалиться сквозь землю, она тихо шепнула: «Да».

И прикрыла глаза.

Я её трогал так, как никогда в жизни раньше, как брат не может трогать собственную сестру. Пальцы мои касались изгибов её груди, скользнув в декольте, я размазывал склизкую жидкость по благоуханной коже, жалея лишь — о безумие! — что содержимого рюмки так мало.

Я потрогал её правый пунцовый сосок, нанося на него капельку «магического эликсира». Виола задышала чаще, но не открыла глаза, я же вновь ощутил себя на самом краю семяизвержения.

Это было безумно — и непередаваемо хорошо.

Когда сказка кончилась, когда эликсир в рюмке истёк, я несколько секунд не знал, что делать, лишь шумно дышал, глядя на сестру. Потом из последних остатков самообладания вытянул руку вперёд — и с беспечным видом пощекотал её за ухом.

Ви открыла глаза, дыша не менее тяжело, чем я. Посмотрела на меня — и, прежде чем я успел понять что-то, поцеловала в край подбородка.

Сразу за этим она вскочила с моих коленей, вроде бы не заметив бугра на моих брюках, и со смехом засобиралась на конную прогулку куда-то.

Не ведаю до сих пор, что это значило?

Простите, я не в силах больше писать. Запаковав письмо и отправив вам, выполнив этим свою часть соглашения, наверное, приступлю сразу же к выполнению подсказанного вами молитвенного ритуала.

__________В смятеньи, Уильям.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Леди Джейн!

Не произошло ли чего-либо? Вы мне не пишете уже, вероятно, неделю. Я бы не должен особенно сказанному удивляться, последнее моё письмо дало все предпосылки к обрыву общения, но мне бы хотелось видеть в этом вопросе определённость.

Учитывая некоторые обеты и ритуалы, через которые я прохожу, думаю, вы понимаете затруднительность нынешнего моего положения.

__________Со стыдом, Уильям.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Ах, Уильям, Уильям.

Я даже не знала, улыбаться мне или плакать, читая предпоследнее ваше письмо. Вы явно теряете способность осознавать, в сколь глубокую бездну падаете.

Вы хотя бы осознаёте, что вы фактически изнасиловали бедную маленькую Виолу, воспользовались телом юной малышки Ви без её воли и осознанного согласия?

Скажите, а если бы она, сидя у вас на коленях, приподняла сзади юбочку и на ней не оказалось исподнего? Если бы рука её легла на ваш топорщащийся гульфик, высвободила смрадный уд из убранства, сжала пальчики крепче? Что бы тогда, о Уильям, вы, образованный достойнейший юноша и возможный наследник британской короны, с собственною сестрой в это самое мгновение сделали?

Скажите это себе.

Представьте это в деталях, представьте во всех подробностях. Вам ведь нравится это? В Писании сказано: «Кто смотрит на женщину с вожделением в сердце своём, тот прелюбодействует». Если это воистину так — а кто мы такие, чтобы сомневаться? — то вы сейчас согрешаете с единокровной сестрой.

Хи-хи.

Прошу извинить меня, я слегка нетрезва, я вернулась минуту назад с небольшого светского раута, где дамами моего круга была испита пара рюмок ликёра. Быть может, я напишу что-то здесь, о чём мне придётся впоследствии чуть пожалеть.

Я должна быть серьёзней.

Или, может быть, нет?

Помните, вы сказали в своём предпоследнем письме, что опасались расстроить воображаемую тёмную мою ипостась, которую вы придумали в безумных диких грязных мечтах, которую вы прозвали в фантазиях Греховодницей или Грешницей? Меня заинтриговало это.

Вам ведь действительно нравится, вас ведь действительно манит эта несуществующая моя сторона? Признайтесь мне честно. С кем вы бы хотели держать общение через следующее моё письмо — с Леди-Ангелом или Леди-Грешницей? Ну, откровенно?

Я бы могла отыграть для вас эту роль. Естественно, в воспитательных целях — чтобы вам показать подлинный облик греха.

Если вы этого хотите.

Но вы должны написать это, принц. «Я хочу, чтобы пресветлая леди Джейн стала в общении со мной развратной грязной порочной блудницей. Я хочу стать рабом Леди Грешницы — и покорно осуществлять едва ли не всё, что Леди Грешница скажет».

Чтобы вам легче было принять решение, опустите прямо сейчас ладонь вниз под стол и погладьте себя в непристойном месте сквозь брюки. Погладили? Теперь прекратите. Разум ваш в столь важный миг должен быть свободен от колебаний.

Я запрещаю вам трогать себя в срамном месте каким-либо способом, запрещаю вам следовать нашим ритуалам и даже сдвигать лишний раз бёдра. До тех пор, пока вы не ответите на письмо — и не получите ответ от меня с отменой ограничения.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Леди Джейн!

Я снова подозреваю, будто вы надо мной слегка надсмехаетесь, играете мной, как мальчуган лёгкими касаниями пальцев играет с колокольчиками старинной игрушки. Я чувствую почти неустанную тянущую щекотку в низу живота, я почти в бреду или сне и не могу отличить иллюзию от реальности, но это непередаваемо сладкое чувство.

Я попытался опять отнестись к происходящему как к испытанию, я попытался выдержать это. Но ваш запрет на любые срамные прикосновенья к себе просто сводит с ума. Причём я по опыту прошлых сражений с собой знаю, что далее будет хуже, если я буду слишком долго тянуть, то рискую не суметь дождаться ответа.

Выбрать непорочность и благочестие? Да, следовало бы. Вписать это быстро в письмо и как можно скорее запечатать конверт. Все пророки и все мои титулованные предки как бы требуют от меня этого. Но я чувствую в то же время, как кровь бьёт в виски, я слишком долго тянул с написанием этого письма, слишком поздно сообразил, что разделаться с этим нужно как можно быстрее. Мысль о том, как святое оборачивается низменным, как прекраснейший ангел в вашем лице становится похотливейшей куртизанкой, заставляет мой рот пересохнуть, а бёдра вновь задрожать.

Я… нет, я не могу.

Неужели я напишу это? Хотя вы уже видели гораздо более грязные строки, в том числе и равнозначные этим.

Я…

Я хочу, чтобы пресветлая леди Джейн стала в общении со мной развратной грязной порочной блудницей.

Я хочу стать рабом Леди Грешницы — и покорно осуществлять едва ли не всё, что Леди Грешница скажет.

Ох…

Почему у меня ухнуло сердце? Такое ощущение, будто я поставил кровью подпись на контракте, подобное чувство я испытал тогда, когда дал вам святейший обет после позорнейшего своего проступка в вашей опочивальне.

__________Без комментариев, Уильям.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Великолепно, Вилли.

Глупенький наивный мальчик. Засуньте руку в штаны и поласкайте себя там, да, сделайте это прямо сейчас. Вы ведь мечтали об этом едва ли не всё то время, что ждали ответного моего письма? Или, быть может, даже сорвались случайно, зайдясь после этого в ужасе за свою грешную душу? Ну, не менжуйтесь — считайте, что я задним числом позволила сие вам.

Наслаждайтесь.

Можете снять с себя всю одежду, да, немедленно. Раб Леди Грешницы — кстати, я бы хотела, чтобы отныне вы обращались ко мне в личных письмах именно так? — должен читать её сообщения голым.

Да, конечно, вы можете по-прежнему ласкать пальцами свой нечестивый уд, Вилли. Просто-напросто не доходите до семяизвержения. Жизнь во грехе ведь вообще намного слаще жизни во свете?

Вам ведь действительно уже искренне нравится ваше текущее рабство, кукольный принц? Я хочу, чтобы вы произнесли вслух это. Естественно, не прекращая ласкать рукой свою скоромную плоть.

Смеюсь.

Вы так жалки. И вам так нравится это. Так приятно смотреть на мальчишку, заворожённого тобой до полной утраты достоинства.

Вы ведь понимаете, что вы моя игрушка, Вилли?

Ласкайте, не прекращайте теребить себя пальчиками. Вам идёт так стоять посреди комнаты в предельно глупом претенциозном виде. Но — ах! — не смейте доходить до семяизвержения, пока я не разрешу вам это.

А знаете что? Я хочу, чтобы вы запечатлели на себе это. Возьмите прямо сейчас карандаш, перо или кисточку, после чего на своей груди напишите — да, во всю ширь и крупными буквами! — надпись «Раб Леди Грешницы».

Я запрещаю вам удовлетворять постыдно себя или читать намеренно дальше письмо после этого предложения, пока вы не выполните это.

Сделали?

Ах, какой вы смешной. Вот бы Виола или Сильвия во время следующего вашего купания увидели эту надпись. Они кое-чего не знают о родном братике?..

Человек, принёсший письмо, должен был доставить вам заодно маленькую сувенирную карточную колоду для девочек. Карты эти, хотя и считаются условно «детскими», тем не менее вполне пригодны для имитации игры в покер. Перетасовав случайным образом колоду, взяв себе пять карт и три раза по желанию меняя часть их, в конечном итоге вы можете получить одну из характерных для покера игровых комбинаций — или не получить её. Список этих комбинаций вместе с некоторыми прилагающимися к ним действиями вы можете прочесть ниже.

Прочтите же его поскорей, я прошу вас, глупый мой мальчик Вилли.

Не прекращайте ласкать при этом себя.

ПАРА. Насыпать в свой гульфик перед семейным застольем мелкого и колючего талька. Сдвигая и раздвигая ноги, достигая греховных ощущений, как можно чаще смотреть на сестёр и на служанку Кэт, на тех из них, кто будет присутствовать, мысленно их представляя в развратных видах или за развратными действиями.

ДВЕ ПАРЫ. Во время семейного застолья прямо и непристойно ласкать себя рукой под столом, делать это почаще. Разоблачения всё же избегать.

ТРОЙКА. Беседуя с Сильвией или Виолой, держать на коленях бумагу и писчее средство, записывать там свои гадкие о собеседнице грёзы. В духе «Я бы хотел увидеть сестру свою Сильвию голой, увидеть руки её между ног, увидеть, как она бесстыдно ласкает себя». Или даже в духе прямого обращения к ней: «Виола, я бы хотел увидеть тебя без одежды. Увидеть твою прекрасную грудь, твои остренькие соски». Не лгать — действительно стараться фантазировать грязно о собеседнице и записывать эти фантазии. Подчёркивая при этом — хотя бы однажды за запись — сестринский её статус по отношению к вам. Уничтожать этот текст каким-либо образом или делать его трудночитаемым вам запрещается.

СТРИТ. Выйти среди ночи в коридор имения полностью голым с шарфом в руке. Будучи в таком виде, завязать себе шарфом глаза, заняться самоудовлетворением, повторяя вслух различимо: «Я раб Леди Грешницы, я её позорная шлюшка». Не прекращать и не снимать шарф, пока семяизвержение не будет достигнуто.

ФЛЭШ. Совершить описанное в предыдущем пункте среди собственной комнаты днём. Дверь комнаты должна быть при этом всё время приоткрыта примерно на половину фута, вы должны стоять так, чтобы вас теоретически могло быть видно. Процедуру можно прерывать ненадолго, можно временно отходить в сторону, если покажется, что кто-то приближается, но ориентироваться можно только на слух с осязанием и потом следует возвращаться к прерванному.

ФУЛЛ-ХАУС. Пронаблюдать за Виолой, за Сильвией или хотя бы за служанкою Кэт во время её полного омовения, попытаться увидеть её полностью голой — или хотя бы большую часть её тела. Заняться при этом самоудовлетворением и, если получится, достичь сладострастного пика.

КАРЕ. Рассказать Виоле, Сильвии или Кэт с озабоченным видом про несуществующую болезнь, пришедшую с тропиков и якобы крайне заразную, которая выдаёт себя особым вкусом и запахом кожи в районе ступней, причём уловить этот запах может только мужчина. Или — напомнить ей про эту историю, если она уже слышала её раньше. Под этим предлогом взволнованно попросить у неё разрешения обнюхать её ступни. Попытаться лизнуть, если в прошлый раз она не проявила отрицательного отношения к этому. Или поцеловать — на тех же условиях.

СТРИТ-ФЛЭШ. Заняться рукоблудом в присутствии Кэт, Сильвии или Виолы во время разговора с ней — и попытаться по возможности достичь семяизвержения. Действия свои можно скрывать от неё.

ФЛЭШ-РОЯЛЬ. Как бы случайно пролить на срамное место надетых на себя брюк горчицу, майонез или ещё какую-то пищевую приправу, после чего попросить служанку Кэт вытереть. Быть крайне убедительным, при необходимости молить чуть ли не со слезами её действовать как можно быстрее, чтобы уменьшить шансы на продуманное поведение. Попытаться сделать всё так, чтобы она вытерла пятно своей нежной приятной ладонью или хотя бы через салфетку.

ПОКЕР. Среди ночи выбраться из своих покоев и проникнуть в конюшню, по возможности не поднимая шума. Отцепить лошадь и поехать на ней верхом в лес. В глубине леса спешиться, раздеться целиком и забраться на лошадь опять, оставив всю одежду на земле. Вновь покататься по лесу, выбирая разные тропки, покататься полностью голым, занимаясь при этом самоудовлетворением. Достичь семяизвержения прямо на лошади. Попытаться найти одежду и вернуться домой.

Вы, я вижу, в ужасе, принц?

Рука ваша, плохой мальчик Вилли, однако, не знает стыда и запретов. Я видела, в какое безумство пришли ваши пальцы, когда вы читали про последствия комбинации «тройка». Ах, как вас заводит мысль унизить себя, пасть перед близкими, подвергнув их в это же время низменному глумлению?

Ну, не пугайтесь.

Вас не будет никто заставлять всё это проделывать. Понуждение может быть лишь в сфере добра, меж тем как грех доброволен, вы же, Уильям, признав на письме своём прежнем желание побеседовать с Леди Грешницей, тем самым как будто попали под сень его тёмных крыльев.

Соглашаться с тем или нет — решать только вам.

Хотите быть рабом Леди Грешницы?

Если вы дадите согласие, ваш путь будет отныне усеян терниями. Надпись, что я вам велела изобразить на себе едва ли не в начале письма, вы должны будете повторить на груди при помощи острой иглы или лезвия — выцарапав до крови. Вы также должны будете ежедневно не менее раза в сутки — если пожелаете, то и больше? — как можно раньше случайно перетасовывать полученную вами сегодня колоду и описанным выше способом собирать ту или иную комбинацию. Фальшстарты запрещены — если начало складываться что-то, вас не устраивающее, вы не вправе сказать «Я просто баловался с колодой», объявить этот раз недействительным и начать заново. Правило «Взялся — ходи».

К чему вас будет обязывать в эти сутки та или иная комбинация карт, описано выше. Не выпадет никакой комбинации — отлично, ваш день свободен.

Попытка может сорваться.

Если риск разоблачения станет почти стопроцентным или если вам помешают обстоятельства — скажем, в случае выпавшего фулл-хауса может так получиться, что никто из перечисленных дам не совершит в этот день омовения или что они все уже его совершили? — вы можете отменить всё. Но в этом случае вы должны заново разложить себе карты, если до полуночи осталось достаточно времени.

Если вы всё же осмелитесь на свой страх и риск последовать воле карт даже в опаснейших обстоятельствах и если вас за этим поймают — то есть если вас реально увидят в позорнейшем виде и если это будет осознано публикой? — вам разрешается не позже чем день спустя после этого излить своё семя. Должны же вы получить хоть какую-то награду за ужас?

Вам запрещаются установленные нами ранее ритуалы. Нет, вы можете проводить их, можете ласкать себя сколько вздумаете, но без семяизвержения.

Семяизвержение вам отныне могут позволить лишь карты.

Да, именно так, мальчик Вилли — вы, высокородный аристократический принц, будете отныне рабом смеющихся девочек, изображённых на этих картонных прямоугольниках. Если же, так получится, по развращённости вашей семяизвержение случится нечаянно, в ближайшие сутки вы обязаны будете воспользоваться колодой описанным образом пять раз подряд — с вытекающими последствиями.

Правильно, Вилли.

Разложите иерархически вниз рубашками все эти игральные карты перед собой, стисните крепче пальцами себя в непристойном месте, всматриваясь в изображения. Вам нравится эта насмешливая черноволосая девочка с почти что мальчишеским дерзким взглядом, изображённая с колючим хлыстом в роли пикового валета? Ах, на этой «колоде для девочек» фигурантки изображены прямо-таки пронзительно юными, почти недозволительного для грязных дум возраста, но я знаю, Уильям, вы не остановите всё равно ваши пальцы. Так же, как еле могли остановить их месяц назад, разглядывая мой давний рисунок с невинными феями?

Смотрите на них.

Взгляните на валетессу червей, взирающую на вас с таким румянцем на щёчках, как если бы знала, чем вы будете, глядя на неё, заниматься. Не правда ли, ножки этой светловолосой прекрасной хрупкой кокетки обнажены так фривольно, как никогда не могла бы позволить себе взрослая дама?

Взгляните на валетессу бубей, чья полупрозрачная оторочка платья наверняка вас наводит сейчас на грязные помыслы. Признайтесь, Уильям, если бы вы реально увиделись сейчас с ней, у вас бы мелькнула мысль запустить украдкой ладонь в панталоны? Или даже — о ужас — вы бы это проделали?

Взгляните на валетессу крестей, чей невиннейший облик, ясные прозрачные очи лишь распаляют в вас грешные мысли. «Не может быть, — в ужасе смотрит на вас эта шатенка своими невыразимо чистыми светлыми глазками. — Вы бы и впрямь способны были сделать это мне на лицо? И на губы?»

Вы, хотя даже не думали об этом секунду назад, неспособны сейчас отогнать от себя воображаемый образ её осквернённой. Этой невиннейшей девочки, стоящей на коленках пред вами, залитой клейким семенем, униженной и поруганной вами.

Да, Уильям?

Дама пик смеётся над вами. Её нагие колени, бёдра её манят взгляд, вы не можете прогнать мысль, что её формы чересчур выпуклы для несовершеннолетней хрупкой феи-видения, но в то же время осознаёте, что иначе её никогда не отобразили бы на карте колоды так вольно. Она, насмешливо искривившая рот и заложившая одно колено на другое, выглядит воплощением вожделения, воплощением всех ваших тайных греховных фантазий.

«Какой позор, вызов и провокация, — усмехается она с презрением. — Такой взрослый воспитанный мальчик в рабстве похоти у нарисованных девочек. Не способный что-либо им возразить, повинующийся прямоугольникам из картона?»

В глазах её словно бы появляется серебряное свечение.

«На колени».

Да, встаньте на колени, Уильям. Встаньте голый на колени прямо посреди собственной комнаты, встаньте голый на колени перед разложенной колодой карт.

«Он так хочет кончить, что где-то потерял от волнения брюки, — смеётся над вами, полуприкрыв рот рукой, дама червей. Её прижатая к личику ладонь выглядит так, словно она в шоке от дурашливого стыда. — Ах, какой бедный мальчик?»

«Кончить» — если вы не знаете, Вилли, этого редкого выражения? — означает на говоре некоторых народных низов приблизительно то же самое, что и «семяизвергнуться». Точнее — «испытать то же самое милое пиковое ощущение, что обычно у мужчин с семяизвержением неразрывно связано».

Она ведь права, правда, Вилли?

Вы жутко хотите этого?

К слову сказать, то сладкое пиковое ощущение тоже имеет обозначение в жаргонарии медиков. «Оргазм» — такое название мне встречалось в инкунабулах.

Ах, как это мило, Уильям. Вы это чувство испытывали, вероятно, две тысячи или три тысячи раз за свою грешную жизнь, но впервые узнали, как оно называется?

«Он хочет не знать его имя, — бросает с недовольно-жеманным видом дама бубей. Она словно бы смотрится в зеркало, личико её демонстрирует отстранённость и скуку, но её правая длань вжата в низ живота, отчего ваше похотливое воображение сразу же объявляет её лицемеркой. — Он хочет его испытать».

М, эта девушка ведь права?

Сожмите крепче свой уд, Уильям. Головка его наверняка уже увлажнилась, как бывает у грешников? Сожмите крепче его — глядя по очереди в глаза нарисованным на этих картах очаровательным девочкам — и произнесите отчётливо:

— Я хочу испытать оргазм, стоя голый на коленях посреди комнаты пред девочками из игральной колоды. Я мечтаю, чтобы Леди Грешница мне дозволила это.

Скажите это ещё раз, Уильям.

О нет, я не дозволяю пока вам извергнуться жижею на пол, так же как и куда-то ещё. Но я хочу, чтобы вы испытали всю гамму пленительных чувств, которой можно достигнуть, не изливаясь семенем на пол, ковёр и колоду.

Произнесите это ещё раз.

Хихикаю.

Да, принц. Вы уже близко? Если нет, если вы ещё не у самого края, если вы ещё в силах терпеть, то повторите ту заветную фразу ещё и ещё, глядя в глаза этим очаровательным девочкам, этим прекрасным созданиям. О нет, не надо читать в письме этом дальнейшие строки, пока не начнёте шататься у самого манящего пика.

Вы на краю?

Я разрешу вам это, Уильям. Позволю вам кончить. Если вы поклянётесь всем самым священным и важным для вас, что с близлежащего дня будете следовать неустанно двенадцать недель описанным выше правилам становления рабом Леди Грешницы — и по истечении срока, ни неделею раньше, ни неделею позже, напишете мне откровенно о своих ощущениях.

Клянётесь в том, Вилли? Будете сыном греха, будете рабом милых девочек с детской игральной колоды, которые так насмешливо на вас сейчас смотрят?..

Да — или нет?..