Последнее падение паладина

ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА:

— вот, собственно и всё. Увертюра и финал миниатюрного фэнтези-цикла. Начало и середину его — https://bestweapon.fun/post_72015 и https://bestweapon.fun/post_72036 соответственно — можно прочесть по ссылкам.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Я знаю, что сопротивление бесполезно.

Отливающий зеленоватым цветом колдовской аркан цепко охватывает меня с головы до ног, земля же ароматом прелых листьев заполоняет ноздри и мешает на чём-либо сосредоточиться. Почему мне ни разу не говорили, что, когда лежишь так лицом вниз, неимоверно трудно дышать?

Быть может, попытаться развеять магию пут?

Но, если это мне и удастся, я буду по-прежнему чисто физически опутан верёвкой. Чтобы освободиться, потребуется как минимум несколько перекатов, а за это время меня свободно убьют.

«Свободно».

Губы мои пытаются искривиться в хмурой усмешке.

«Свобода» — одно из часто ассоциируемых с Хаосом слов, по крайней мере, у хаоситов. Но за моё пленение в ответе не Хаос.

— Ты использовал меня, — шелестит еле слышно у меня в ушах.

Негромко, но от того не менее угрожающе.

— Использовал словно вещь.

Вещь?

С вещью я никогда не подумал бы сделать и десятую долю того, что было мной сделано некогда. Но едва ли сейчас наилучшее время отвечать сарказмом на пафос, если мне дорога моя шея.

— Я… не хотел, — осмеливаюсь приоткрыть рот я. — Ты… ты же… знаешь.

Одно прикосновенье к плечу, движение, больше похожее на удар, заставляет меня помимо воли приподнять голову. Зелёные глаза Лимии, расширенные и потемневшие как облако в грозовой вечер, сверкают теперь совсем не смущением.

— Я знаю, — выдавливает она почти сквозь зубы, выплёвывает со странной смесью омерзения, негодования и как бы даже некоторого недоумения. — Я знаю, что ты с самого начала хотел этого. Ты наслаждался происходящим, пользуясь обстоятельствами, словно бы снимающими с тебя вину. Ты мог отвести шарики с ядом в сторону или сжать в кулаке, мог удержать меня от их сглатывания или сдержаться от этого сам — все эти мысли мелькнули на миг на краю твоего разума. Но куда глубже под ними текла река извращённой похоти и тяга отдаться покорно её потоку.

Она выпрямляется. Рыжие волосы её колышутся в потоках ветра, на лице её стоит отсутствующее выражение, а острый твёрдый каблук её сапога-полутуфельки — как непрактична может быть с виду обувь со скрытыми магически-ритуальными функциями? — больно впивается мне прямиком между рёбер.

— Теперь, — срывается с её губ, — я вижу, почему Наставник Хедцер говорил, что помысел может быть приравнён к действию.

Рот мой приоткрывается, готовясь сказать, что Наставника Хедцера из её Цитадели у нас окрестили бы религиозным фанатиком.

Но тут же уныло закрывается.

Нет смысла пытаться что-либо доказать, оправдывая себя. Это не даст ничего, так уж сложилось, что ум мой в отдельных нюансах известен ей теперь едва ли не лучше, чем мне.

Что к этому привело?

______________________

— Врата, значит, — я ковырнул носком землю. Комочек грязи отлетел в сторону.

— Это всего лишь предположение, — негромко произнесла Лимия. — Миф, которому нет доказательств.

Мы расположились на камнях у входа в пещеру, обнаруженную нами недавно.

Отсюда прекрасно просматривался символ над входом — два пересечённых крест-накрест овала — тот самый, который смутил чем-то минуту назад мою спутницу, заставив её остановиться, побледнеть и забормотать что-то невразумительное относительно нереальных врат и древних артефактов.

— Тогда что заставило тебя вспомнить о них? Этот символ, — я кивнул в сторону гравировки, — если не ошибаюсь, давно используется у вас едва ли не каждым чародеем для создания портала, соединяющего две точки в одну — или нечто наподобие этого.

— Суть не в символе самом по себе. Знак этот, два овала, пересекающиеся под прямым углом, считается символизирующим слияние и единство двух бесконечностей, пространства и времени, а также Реальности и Нереальности. Поскольку знак этот также можно прочесть как слитые друг в друге четыре сердца, некоторые трактуют его как отсылку к единству четырёх стихий, четырёх сторон света, четырёх измерений.

Воительница Порядка ещё раз кинула взгляд на немудрёный узор.

— Суть не в символе самом по себе. Суть в том, как давно он нанесён.

— И как давно? — поднял бровь я.

Она приоткрыла рот. Закрыла его, сглотнув слюну и почему-то виновато опустив взор.

— Не менее трёх тысячелетий тому назад. Пятью тысячелетиями позже, чем образовалась сама эта пещера. Это видно по магическому фону.

Понятно, почему она смущена. Видеть ауры, духов и тому подобную мистику — то, что может едва ли не каждый мало-мальски нахватанный обитатель этого мира. То, чем так и не удалось овладеть мне.

С другой стороны, может ли кто-нибудь из местных усилием воли развеять файербол, сколько бы Силы вражеский маг в него ни вложил? Развеять, просто-напросто убедив себя, что с научной точки зрения по законам термодинамики подобный объект невозможен?

— Тогда, что, символ этот не был так популярен? — деликатно кашлянув, спросил я.

В действительности у меня было куда как больше причин смущаться пред Лимией, но лучше бы она о них никогда не узнала.

— По легендам, впервые его использовал три тысячелетия тому назад именно чародей Фибикус. Использовал именно для того, чтобы стабильно соединить две бесконечности, противопоставленные друг другу и отражающие друг друга. Создать Врата Нереальности.

Если бы мы находились в кино, то при произнесении ею последних двух слов наверняка вдали послышался бы раскат грома.

— Нереальность… — проговорил я.

И снова ковырнул носком грязь под ногами. Нервозное настроение спутницы понемногу стало передаваться и мне.

— Это вроде как тонкий мир, не правда ли? Астрал, зазеркалье, нечто подобное? Откуда чародеи берут силу?

— Не только, — проговорила Лимия. Взор её был упёрт в землю. — Нереальность — то, что соединяет в одну точку вход и выход портала, даже если путешествие через него кажется мгновенным. Нереальность — то, откуда приходят пророчества и сновидения. Нереальность — наши мысли, наши чувства, наша душа. Мудрые чародеи считают, что сама жизнь в нашем мире стала развиваться тогда, когда возникла слабая связь меж Реальностью и Нереальностью, хотя причин её возникновения до сих пор не знает никто.

Я кивнул.

Большая часть выслушанного, на самом деле, была мне прекрасно знакома благодаря лекциям Финло и его друзей-хаоситов. Как бывший айтишник, я даже выдумал тогда на коленке гипотезу, вроде как объясняющую мучающий местных философов парадокс: что заставило Нереальность соприкоснуться с Реальностью?

Будучи связной информационной системой без ограничения на количество и скорость распространения данных — да-да, все эти знакомые нам ещё из уст наших земных эзотериков клише «в астрале нет времени» и «чтобы оказаться в каком-то месте, достаточно подумать о нём», — Нереальность имела приличный шанс срастись в единое целое с большим или меньшим уровнем целеполагания, наподобие Соляриса, мыслящего океана, описанного у Лема. Вот только конструкт этот неизбежно столкнулся бы с проблемой нехватки свежей информации, без которой трудно функционировать любому разуму или псевдоразуму. Если Нереальность мгновенно передаёт данные, то вся имеющаяся в ней информация теоретически может быть быстро усвоена достаточно развитым разумом, а что ему делать дальше? Начнёшь тут поневоле запускать щупальца в соседние параллельные миры.

Коли последовательно придерживаться этой теории, то я, Лимия, все остальные — просто разные щупальца информационного спрута по ту сторону Мироздания.

Осознающие себя отдельными субъектами, ибо материальная структура мозга располагает.

— Говорят, Нереальность весьма хаотична? — невесело усмехнулся я.

Наблюдение, как будто противоречащее теории о едином целеполагающем просветлённом дедушке-Абсолюте, проживающем за гранью вселенной. Хотя если живому человеку вскрыть кишки и заглянуть внутрь, то мы тоже увидим там лишь хаос.

Лимия вскинула глаза. Я запоздало вспомнил, что для неё слова «порядок» и «хаос» не являются просто абстрактными оборотами.

— Нереальность, как и Реальность, представляет собой бесконечность своего рода, — несколько резко ответила она. — Присваивать характеристики ей в целом имеет не больше смысла, чем заявлять, что Реальность целиком покрыта грязью и камнями.

Паладин Порядка обвела рукой вокруг, явно намекая на внешний облик окрестностей.

— Порядок, так же как и Хаос, проистекает в наш мир из Нереальности.

— Откуда же сотни тысяч предосторожностей магов, вздумавших по ней прогуляться?

Лимия смерила меня взглядом.

— В девяти случаях из десяти, когда говорят о перемещении по Нереальности, подразумевают необжитые её участки, и близко не осенённые светом Порядка, светом культурных человеческих ценностей. Впрочем, — нехотя добавила честная воительница, — в настоящее время таких участков большинство.

В настоящее время?

И как, интересно, они рассчитывают колонизировать, упорядочить и подчинить то, что сами же считают бесконечностью по ту сторону бытия? Тихи и скромны слуги Порядка, ничего не скажешь.

— Хорошо, — провёл я рукой по лбу, словно отгоняя смешанное чувство восхищения, недоумения и жалости. — Хорошо. Так всё-таки, что плохого было в проекте мага Фибикуса, вздумавшего соорудить пробой туда, куда и так постоянно отправляются на прогулку сотни чародеев, путешествующих через портал?

Ресницы паладина дрогнули.

— Есть некоторая разница. При обычном странствии через Нереальность ты не погружаешься в неё до конца.

— А Врата этого чародея растворяют тебя в ней, так, что ли? Чем это тогда отличается от смерти?

Лимия прикрыла на миг глаза.

— Фибикус… я лучше начну с самого начала.

Она вздохнула.

— Фибикус, согласно легенде, был чародеем Хаоса, причём зашедшим дальше других по этому роковому пути. Его не удовлетворяла ни слава, ни власть, ни мирские блага, ни чистое познание само по себе. Хотя область магии, связанная с Нереальностью прямее прочих, была изучена им назубок, но двигало им нечто отличное от жажды знаний.

Взяв в руку тросточку, она стала чертить что-то ею в грязи. Кружок? Или овал?

— Он считал нашу действительность, мир, в котором мы живём, принципиально несовершенным. Он считал, что мы — наши сущности, предки наших сущностей? — допустили ошибку, придя эоны лет назад сюда, поселившись в плотской реальности. Он полагал материальное бытие тюрьмой, ловушкой для разума, бастионом ограничений. Будучи хаоситом, — губы рыжей девушки горько искривились, — он ненавидел любые и всяческие ограничения, видя в них волю Порядка, проявление враждебной силы.

Мне подумалось, что ненавидеть ограничения можно и без метафизических догм. Вежливости ради, однако, я не стал прерывать Лимию.

— Ему жаждалось свободы. Абсолютной свободы, которой ему не могла предоставить наша реальность.

Она негромко фыркнула.

— Его не устраивали телесные странствия через Нереальность — оставаясь в теле, ты остаёшься заложником плоти, а если тебя её лишит одно из обитающих там созданий, то ты всего-навсего умрёшь.

Тросточка в грязи вырисовала ещё один овал.

— Его не устраивала также и смерть. Хотя, умерев, ты вернёшься в Нереальность, порождением которой и был, но при этом слишком велики шансы утратить себя, развеяться или — опять же — стать добычей некоей обитающей там бестелесной сущности. Светлый Пантеон пытается защищать идущих путём Порядка по ту сторону бытия, но хаоситу ничего не стоит посмертно попасть на зуб голодного фантома, хищного духа — который может как просто поглотить тебя, уничтожив, так и влить в свои структуры, сделать своей частью, сервом, рабом.

Два овала соединились в один.

— Нереальность полна как пугающих зон, так и медовых ловушек. Существующих для того, чтобы притянуть странника, заманить — и использовать.

Я зябко поёжился.

Мне вспомнились прочитанные ещё на Земле культурологические книжки о мытарствах и искушениях загробных царств в разных религиях мира. Подумалось: так ли всё просто было с «выбором», который полагал ошибочным Фибикус?

Если на минуту забыть о неподтверждённых теориях насчёт единого целеполагающего Абсолюта, рассматривая вместо этого Нереальность как террариум различного рода созданий — в конце концов, человек тоже ведь состоит из отдельных эритроцитов, лейкоцитов и кишечных палочек с отдельными устремлениями? — то нельзя ли предположить, что наши сущности или предки наших сущностей просто были насильственно вытеснены в материальный мир, подобно тому как кистепёрая рыба, говорят, стала искать спасения от хищников на суше?

— Фибикус знал об этом. Он не был дураком, хотя его сознанием всецело владела идея вернуться в Нереальность, вернуть себе желанный уровень свободы, как ему казалось, когда-то отобранный и полагающийся ему по праву. Оказаться в мире, который можно будет лепить по своему желанию, словно сон.

— Ему никогда не снились кошмары? — поинтересовался я.

Лимия пожала плечами:

— Хаоситы редко думают об этом.

Помолчав, она добавила:

— Создание стабильного прохода, который бы связывал воедино реальный мир с Нереальностью, снабжал надёжной защитой от агрессивных сущностей, наделял запасом энергии для формирования кокона своих грёз и при этом не лишал бы навсегда тела — Фибикусу хотелось всегда иметь теоретическую возможность вернуться, — требовало невероятно сильного магического заряда. Задача была бы проще, будь требуемый проход однократным. Но Фибикус, что несвойственно большинству хаоситов, думал не только о себе, он жаждал создать Врата, теоретически доступные каждому, Врата, которыми при желании могло бы уйти всё человечество.

Разобрать узоры, выводимые тросточкой Лимии в грязи, было уже в принципе невозможно.

— Легенда гласит, что он нашёл какой-то источник силы, по-настоящему надёжный и мощный. Но тут…

Лимия смущённо запнулась.

— Все предания обрываются, как если бы некто попытался утаить часть знаний от широких людских толп. Есть несколько историй откровенно неправдоподобного рода, пытающихся утверждать, что Фибикус заключил сделку с якобы существующим личным аватаром Хаоса, или с Хомяком Времени, или ещё с кем-то из сущностей Предвечной Пустоты.

— Это возможно? — пожелал знать я.

— Теоретически — да, но… — Лимия неловко провела в воздухе пальцами, — практически — нет. Теперь, когда я думаю об этом, мне кажется… мне кажется, будто кто-то целенаправленно распространил по миру эти истории, чтобы скрыть истину.

— Об источнике энергии?

Я оглянулся по сторонам.

И окинул новыми глазами окружающую местность. Окрестности легендарного Мёртвого Озера, по мифу, образовавшегося в результате срыва некоего титанического эксперимента предыдущей цивилизации. Повышенный магический фон, стоящий уже восемь тысячелетий и до сих пор мешающий работе некоторых артефактов моей спутницы.

— Ты думаешь, здешнюю рассеянную силу можно… как-то использовать?

Кажется, голос мой осип.

— Чем, по-твоему, является высокий волшебный фон? — хмуро спросила Лимия. Она зябко поёжилась. — Там, где регулярно используют сильное волшебство, Реальность и Нереальность сближаются.

— Но тогда почему никто…

Я осёкся.

— Потому что чародею Фибикусу удался его план. — Ссутулившись, она невесело фыркнула. — Удался, скорее всего, чересчур хорошо.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Врата Нереальности и вправду напоминали внешне пару пересечённых овалов.

Физической, твёрдой частью сооружения был большой металлический восьмиугольник, блестящая рама, украшенная по углам странными магическими иероглифами и разноцветными драгоценными камнями. Это не было украшением в обычном смысле — я знал, что по воззрениям местных магов кристаллы имеют свою связь с Нереальностью, пусть и не столь тесную, как у живых существ, но более стойкую.

Между углами восьмиугольника слабо мерцали едва заметные лиловые потоки энергий, тонкие лазерные лучики, образующие восьмиконечную звезду.

«Октограмма», — вспомнил я термин.

Пересечение двух овалов, двух эллипсов было иллюзией вторичного рода, возникающей из-за сиреневого ореола, которым была охвачена каждая из четырёх пар лучей октограммы.

Эллипсы, как и октограмма, были тонким узором, едва уловимым, еле доступным взору. Вся внутренность металлического восьмиугольника была залита ровно колышущимся и тускло светящимся фиолетовым туманом.

Или жидкостью?

Я сделал пару шагов вперёд, заворожённый пульсирующим сиянием. Лимия схватила меня за руку.

— Что ты делаешь?

— Ты думаешь, это может… оказаться опасным? — Почему-то в полумраке пещеры я перешёл на шёпот. — Ты говорила сама, что Фибикус стремился к безопасности для каждого пользователя Врат и даже предусмотрел возможность вернуться обратно.

Голова моя шла кругом, мешая собраться с мыслями. Переливы фиолетового тумана манили меня.

— Стремился. И — хотел предусмотреть. Мы не знаем, осуществил ли он это реально.

— Если не осуществил, то зачем же возвёл всё это? — возразил я, просто чтобы что-то возразить. — Мне кажется, любой эксперимент, любое новое деяние в науке или магии сперва осуществляют черновым образом, лишь потом переводя в отрепетированную операцию или ритуал. Эти же титанические Врата выглядят финальным образцом.

Губы Лимии дёрнулись.

— Кто знает логику хаосита?

Впрочем, она сама сделала пару шагов вперёд, оказавшись со мною рядом.

— Теперь я понимаю, — негромко пробормотала она, не отводя глаз от лилового пламени. — Теперь понимаю…

— Что, Лим?

Я слегка смутился, назвав её так. Не считая пары фривольных сцен, когда Лимия незаметно для себя проглотила несколько шариков чародейного афродизиака, наше общение редко было столь фамильярным.

— Понимаю, почему легенды повествуют об ужасных чудовищах и диких чарах, окружающих Мёртвое Озеро, — не обратив внимания на мою оплошность, проговорила воительница Порядка. — Как понимаю и то, почему мы ни разу за все недели нашего путешествия не встретились ни с чем подобным.

Она запнулась, щёки её заалели.

— Ну… почти.

Вспомнила, как жар похоти охватил всё её тело? Как она осталась нагою под моим взглядом, как тёрлась пламенеющими от страсти бёдрами о ножны своего же собственного меча? Я пожалел о розыгрыше с афродизиаком почти сразу же, но самообладания моего хватило лишь на то, чтобы не воспользоваться ситуацией до конца и списать произошедшее на дикую магию Мёртвого Озера.

— Ты полагаешь, легенды эти распространили, чтобы никто не добрался до Врат? — кашлянул я, пытаясь отвлечь её от опасных воспоминаний.

Хорошо ещё, что вторую сцену подобного рода она сама выкинула из памяти при помощи волшебного амулета. В этот раз причиной всему послужила случайность, но для отвода подозрений мне пришлось самому проглотить волшебный шарик, в результате чего я повёл себя с Лимией не совсем джентльменским образом.

— Врата Нереальности несут в себе угрозу для человечества, соблазн для слабых духом. Зачем бы мы ни находились здесь, наше место тут, в этой реальности, Врата же позволяют тщедушному человеку забыть о предназначении, уклониться от долга.

— Так говорит учение Порядка? — хмыкнул я.

Мне так и не удалось постичь до конца догматы местной метафизики, но в озвученных Лимией словах мне виделась тень скорее эмоциональных соображений.

Сторонники Порядка помешаны на преобразовании мира, превращении его в нечто справедливое, благое и, разумеется, упорядоченное. В Нереальности же нет нужды что-то преобразовывать, особенно если Врата снабдили тебя прочной незримой бронёй.

— Что плохого будет, если самые слабые уйдут через Врата? Те, кто является самыми слабыми в вашей системе понятий, кто близок к хаоситам или кому не нравится постоянное служение идеалам? Мир в результате достанется вам без боя.

— Каждый человек окружён родственниками и близкими, за каждым тянется вереница невидимых нитей. — Лимия словно повторяла заученные когда-то слова. — Один, уйдя в Нереальность, потянет за собой десятки. Десятки потянут сотни. Величина человечества сократится до предельно малого радиуса, а потом… теория о законах психодинамики…

Осёкшись, она вновь покрылась румянцем.

— Та самая теория, которая полагается у вас запрещённой, фактически ересью? — Я усмехнулся. — Помню, мне рассказывал о ней Финло… Дескать, действие равно противодействию, а в случае сохранения на планете одних сторонников Порядка из них рано или поздно выделятся новые хаоситы.

На Лимию было жалко смотреть.

— Что ж, я могу понять, почему предшественники твоих руководителей решили скрыть существование Врат и распустить жуткие сказки об опасностях Мёртвого Озера. Но почему они не уничтожили их?

— Хотела бы я знать, — выдохнула она.

Она сделала ещё один шаг. Ножка её, открытая обзору меж сапогом и нижним краем юбчатой кольчуги, чуть подогнулась.

— Этот зал… почти переполнен магией. Сила… так и захлёстывает его изнутри.

Я отвёл глаза от нагого колена, снова напоминая себе, что мощь брони в этом мире определяется чарами.

— Быть может, — задумчиво проговорила Лимия, — на эти Врата или на пещеру в целом наложено мощное заклятье защиты, питаемое тем же источником, что и Врата сами по себе, питаемое недрами Нереальности?

Она сделала ещё шаг вперёд, разглядывая огромный восьмиугольный проём и фиолетовую дымку за ним.

— Это объяснило бы, почему никто не попытался уничтожить Врата.

— Или перенести, — добавил я почти в унисон.

Мне подумалось, что Великое Огненное Заклятье оставило бы от этой пещеры со всеми её чарами лишь расплавленную лужицу кипящей лавы, но, учитывая и так переходящий все разумные меры волшебный фон этого места, использование столь мощных чар тут могло бы вконец стереть границу меж двумя видами бытия.

Минуту, а откуда я знаю тактико-технические характеристики Великого Огненного Заклятья?

— По-моему, граница нечётка, — подала голос Лимия. Она дрожала, глаза её странно блестели. — Нельзя создать столь глубокий, столь долговечный пробой между мирами, рассчитывая при этом удержать его в узенькой рамке металлического восьмиугольника.

Я вздрогнул.

— Ты хочешь сказать, мы уже в Нереальности?

Паладин Порядка облизнула губы.

— Надеюсь, что нет. Фибикус… должен был предвидеть. Но… в каком-то смысле, какой-то частью… этот зал реален не до конца.

Язычок её пробежался по губам снова. Те так и не сомкнулись до конца вновь, и я, не будучи в силах отвести от них взор, поймал себя на странном чувстве, что Лимия специально оставила их приоткрытыми.

— Мы… должны исследовать это место, наверное, — почему-то залившись краской, поспешно проговорила она. — Раз уж мы тут… хотя надолго задерживаться здесь едва ли безопасно.

Я бы лично охотно поизучал Врата подольше, а то и шагнул из любопытства в них. Мне всегда было интересно, как выглядит Нереальность изнутри.

— Никак, — еле слышно произнесла воительница Порядка. — Её воспринимают часто как лиловый туман с клубящимися в полумраке символами, как диковинные чародейные тропы, не знающие верха и низа… но всё это — результат научения, откладывающихся в сознании традиций, закреплённых привычек…

Я что, озвучил свои мысли вслух?

— Лим, — кашлянул я, испытывая вал неясных тревожных предчувствий. — Быть может, нам и впрямь лучше покинуть пещеру. У нас есть цель поиска, и…

— Смотри, — почти беззвучно выдохнула она.

Проследив за её взглядом, я ошеломлённо сморгнул. За фиолетовой мглой, колышущейся внутри восьмиугольной арки, просматривался еле заметно пульсирующий зеленоватый огонёк.

Где я уже видел эту пульсацию?

— Око, — выговорила одними губами моя спутница. И я, хотя не видел в данный момент её лица, отлично разобрал сказанное ей.

Око Зервана.

Легендарный артефакт, древнее всех и всяческих Врат, позволявший, согласно мифам, управлять ходом времени, этой загадочной стихии мироздания. Реликвия, считавшаяся давно утраченной, но неожиданно всплывшая год назад из глубин океана истории, неведомо как оказавшись в руках хаосита Визандлиуса и став причиной нового столкновения меж Первоначалами.

По итогам конфликта Око снова было утрачено, исчезло самым таинственным образом, хотя сторонники обоих Начал предприняли ряд тайных мер для его поиска. И — как ещё один не предвиденный никем побочный результат боя — в мир этот выбросило меня.

Случайность, которую так никто и не объяснил.

«Скорее всего, чародеи обеих сторон попытались одновременно применить друг против друга мощь Ока, — вспомнились мне велеречивые рассуждения Финло. — Таким образом сформировалось поперечное течение времени, воронка, засосавшая сюда жителя другого мира, представляющего иной вариант развития нашей истории».

Можно ли счесть приведённое объяснением?

— Я видел его лишь несколько мгновений, — признался я не менее тихо, едва шевеля губами, но почему-то пребывая в уверенности, что Лимия слышит меня. — Я ничего не понимал тогда, был дезориентирован… непонятное незнакомое место, раскиданные повсюду тела лишившихся Силы волшебников, странный светящийся зелёный кристалл в виде пирамидки… Если бы я тогда додумался хотя бы положить эту безделушку в карман…

— Тебя бы могли убить, — обронила моя спутница.

Я промолчал. С правдой не поспоришь.

Тем временем Лимия сделала ещё пару шагов вперёд, не отводя взгляда от едва различимой мерцающей зеленоватой искры по ту сторону арки. Ножки её на фоне Врат окутались лиловым свечением.

«А я сексуальна», — обожгло меня вдруг стыдом, оторопью не совсем своей мысли.

Нога моя на каблуке невольно запнулась. Что это ещё за слово, чуждое нашему миру, пахнущее похотью и использованием человека как вещи?..

Я оглянулась.

Парень, сделавший вслед за мной уже полтора шага, парень в не соответствующей этому миру одежде, воплощающий собой нечто бесконечно нездешнее и неопределённое, манящее, но угрожающее, — хотя и показавший будто бы, что ему можно доверять, — недоумённо моргнул.

То есть это я моргнул?

— Нереальность, — проговорил я, придя понемногу в себя, отогнав странный всплеск мыслей Лимии. — Та теория, с точки зрения которой все мы являемся разными щупальцами единого организма.

— Осознающими себя как разные субъекты благодаря материальной структуре мозга.

Рука Лимии уже почти что касалась клубящейся фиолетовой дымки, плотной, словно поверхность воды. Использовала ли она ранее такие слова?

— Но граница меж Реальностью и Нереальностью…

— …здесь размыта.

Знал ли Фибикус об этом эффекте, практически не выдающем себя при обычных чародейских сношениях с миром за гранью? Или так происходит лишь тогда, когда у заветной черты стоит более одного человека?

Я встал рядом у арки, тоже почти касаясь ладонью колышущейся поверхности Врат, почти ощущая её дрожь.

— Око Зервана.

Тускло мерцающий источник зеленоватого света за межмировой гранью стал виден чётче, можно было разглядеть каждый край рифлёной пятисторонней пирамидки, свободно коснуться кончиками пальцев её кристальных боков.

Как легендарный артефакт мог оказаться там?

— Неважно, как, — проговорила Лимия. Или, может быть, я? — Если он располагается там, то мы должны…

— …извлечь оттуда его.

Ладони наши синхронно нырнули за грань.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

— Смоделируем условную ситуацию. — Голос Наставника Элимия звучал сухо и ровно. — Вы знаете, что ваш друг вступил в любовную связь с девушкой, бывшей объектом его первой привязанности этого рода, по её наущению и втайне от наречённой — также вашей подруги — с кем готовится вступить в брак через неделю. Вам известно, что наречённая высоко ценит верность и не согласилась бы вступать в брак с изменником, даже если бы вскрывшаяся измена была гарантированно последней. Как вам следует поступить?

Я подняла руку.

— Да, Лимия?

— Разве правда не приоритетна во всех неопределённых условиях? — Тон мой звенел от волнения. — Брачный союз двух людей, двух душ не может быть основан на лжи.

Уголок губ Наставника Элимия еле заметно дрогнул.

— Правда…

Взор его почему-то с лёгким смущением скользнул в сторону, коснувшись поверхности хрустального стола, используемого иногда в качестве средства связи.

— То, что вы только что неосознанно процитировали, Лимия, основано на копилке народной мудрости, собрании афоризмов, прошедших сито многовекового отбора и доказавших своё соответствие жизненной сути в статистическом большинстве случаев. Мой же урок, урок этиматики, основан на предпосылке желательности в некоторых случаях частного аналитического подхода.

Он окинул взглядом учебный зал.

— Это может вам вообще никогда не понадобиться. Поверять абстрактными значками и формулами созвучия тонких чувств — труд не из лёгких, и можно понять человека, выбирающего довериться вместо этого изречениям коллективной мудрости. Более того, учитывая, как чувствительны строгие формулы даже к мельчайшей ошибке в начальных условиях, практичней во многих случаях слушать собственную совесть — отпечаток народных дум и голос Порядка в себе — чем пытаться вычислить что-нибудь на бумаге.

Я, покраснев, тихо опустила ладонь.

Хотя и нехорошо думать так, но мне не особо нравился этот факультативный урок, урок, предлагавший рассматривать чувства как что-то мёртвое. Мне куда больше нравились уроки душесловия, преподаваемые Наставником Ализантом, где чувства преподносились прежде всего как чувства.

К слову, Наставники Элимий и Ализант не особо симпатизировали друг другу. При встрече второй иногда любил шутливо поддеть первого: «Ваш урок ещё не исключили из расписания в Цитадели, коллега? Знаете ли, ересь матемагии некогда чуть не сгубила мир».

— К вопросу о начальных условиях, — поднял руку Тармот, прыщи на лице которого ещё не вполне отцвели. — Будет ли означенная измена и вправду последней? Каковы характер и желания той девушки, которая…

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

— Каждый человек соединён с другими людьми десятками незримых связей, — проговорил неспешно глубокий музыкальный голос Наставника Ализанта. — Эти незримые связи, эти тончайшие хрустальные нити по выражению мага Ревича, сплетаются в ажурную паутину, обволакивающую собою наш мир.

Он сделал паузу, позволив установиться на пару мгновений звенящей тишине в зале.

— Не это ли прообраз Порядка? — негромко, словно сам удивляясь собственным размышлениям, произнес он. — Указатель, позволяющий нам не умом, так сердцем увидеть внутри себя, ради чего мы живём?

Я не в силах была отвести заворожённый взгляд от его статной фигуры, от его светлых волос, вслушиваясь в каждый звук его слов.

Иногда мне казалось, что в чувствах моих — нечто большее, чем священный трепет пред Высшим Наставником.

— То, что было однажды соединено, не сможет уже разомкнуться, — молвил вновь Наставник Ализант, рассматривая из-под прищуренных ресниц учебный зал. — То, что было связано, нельзя до конца развязать. Законы магии и законы жизни едины — однажды установившаяся связь не может быть разрушена целиком…

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

— Странное имя.

— Он не утверждает, что оно настоящее. По его словам, едва поверив до конца, что находится в мире волшебства, он решил именовать себя той придуманной кличкой, которой пользовался в своём мире для общения с друзьями по Интернету.

— Интернету?

— Судя по описанию, нечто вроде мира снов или зазеркалья, этих тонких прослоек Нереальности, но крайне примитивное, грубое. Там нельзя что-либо потрогать или ощутить, но зато пребывание там доступно теоретически каждому.

— Общедоступное зазеркалье в мире без волшебства? И знание при этом опасных аспектов магии имени?

Голос Орзеуса дрогнул.

— Лимия, мне бы не хотелось учить тебя твоему делу, благо что ты и так недавно оставила место учёбы, но мне кажется, что наш гость водит тебя за нос.

Я ответила ему ровным взглядом.

— Если и так, упорствовать ему теперь уже остаётся недолго. — Не запинаться, не отводить глаз, мой руководитель превыше всего ценит спокойный профессионализм. — Его аура противоестественна, я пока не научилась чётко читать её эмоциональные колебания, но похоже, что пребывание в замкнутом помещении стороною в четыре шага понемногу наводит его на требующиеся нам мысли.

Зубы мои невольно сцепились от воспоминания о друзьях, погибших в схватке за Око, схватке, к которой имел касательство допрашиваемый мной аномал с насмешливым голосом.

— Я планирую сделать условия содержания более строгими, — жёстко добавила я. — Так или иначе я выведу его на чистую воду…

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

…Глаза мои распахнулись.

Смутные ощущения в теле, память мышц позвоночника говорила о том, что меня только что с невероятной силой схватили сзади за плечи и оттащили от Врат.

Я моргнула…

…моргнул?

Зелёные очи напротив, очи, пылающие яростным изумрудным огнём, столь не похожим на тихое сияние пирамидки, мгновенно вернули мне личную и половую самоидентификацию.

— Я знаю, что ты сделал со мною.

Этот еле слышный, клекочущий шёпот мало общего имел с обычно мирными интонациями паладина Порядка.

— Лим…

Руки мои рефлекторно вскинулись, словно в попытке заслонить лицо. В следующую же секунду их захлестнуло зелёным арканом лэйзи.

— Лим? — прошипела прямо в лицо мне моя давняя спутница, подтянув меня ближе на сымпровизированном поводке. И рассмеялась — странным, надтреснутым смехом. — Ну да, тебе понравилось… тогда… так меня называть.

Она знает?

Я кинул опасливый взгляд на аркан, спеленавший мои руки плотно до боли, и ко мне невольно вернулись воспоминания о Цитадели Тиндор. Хотя и парой урывков, смутно, но я помнил её.

Что из моих воспоминаний обрела взамен Лимия?

— О, как ты наслаждался моей наивностью, — слетали разящие реплики одна за другой с уст воительницы, быть может, впервые в жизни изведавшей вкус предательства. — Наивностью невинной простушки, решившей, что вправе довериться порождению мира, где под словом «Порядок» понимают чисто прибранное жильё и где осмеяли бы за прямоту даже Хаос?

Она дёрнула за путы снова, вынуждая меня сделать шаг вперёд прочь от Врат, дёрнула ещё раз, опять и вновь, подтягивая к выходу из пещеры.

Спотыкаясь, чуть было не ушибив пару раз ногу о камень, я доковылял кое-как до самого входа, замерев прямо под злополучным символом двух перекрещённых эллипсов — или овалов? Застыв напротив мрачным изваянием Немезиды, Лимия протянула свободную руку к треугольному амулету на груди, и тот слабо засветился.

«Считывает то воспоминание», — с холодом понял я.

Врата ознакомили её с теми событиями лишь от моей стороны, от моего лица, вынуждая её отсеивать противоестественные для паладина эмоции. Не потому ли столько ярости было в её голосе, словно гневом она воздвигла барьер меж вспоминаемым и вспоминающей?

Паладин Порядка моргнула пару раз, черты её лица разгладились. И снова кинула на меня взгляд — уже не столько с гневом, сколько с обидой и разочарованием.

— Я доверяла тебе. Я, — губы её горько выгнулись, — действительно думала, что ты, как и я, марионетка диких волшебных сил.

Аркан лэйзи тем временем двинулся, освобождая мои затёкшие конечности. Но, прежде чем я успел толком обрадоваться свободе, прежде чем я хотя бы опустил до конца руки, Лимия с окаменевшим лицом метнула верёвку вновь.

Зеленовато-переливчатый талисман захлестнул всё моё тело, с головы до пят, практически уподобляя меня мумии. Бессильно рванувшись в путах, я лишь утратил равновесие, упав в результате носом прямо в прелые листья.

— Ты использовал меня, — прошелестело у меня еле слышно над ухом. Негромко, но оттого не менее угрожающе. — Использовал словно вещь.

Рот мой приоткрылся на миг в тщетной попытке ответить хоть что-то. Сказать, что я не хотел?

— Я знаю, — выцедила она почти что сквозь зубы. — Я знаю, что ты с самого начала хотел этого.

Несколькими хлёсткими, уничижительными оборотами она расписала мои мотивы и мои действия едва ли не чётче, чем когда-либо смог бы я сам.

— Теперь, — слетело горькое с её губ, — я вижу, почему Наставник Хедцер говорил, что помысел может быть приравнён к действию.

Каблук сапога-полутуфельки, не слишком практичный с виду, но наверняка нагруженный парой-тройкой скрытых магических функций, впился мне прямиком между рёбер, заставляя прикусить щёки от боли.

В силах ли я, по сути, как-то ей возразить?

______________________

— То, что ты пытался меня унизить, используя подобно предмету или безмолвной рабыне для ублажения своих скотских порывов, ещё бы можно было попробовать оправдать и простить.

Тон паладина Порядка тих и размерен, в нём как будто не плещется уже особенной ярости. Почему же он ещё пуще побудил меня съёжиться?

— Хуже всего то, что ты обманул моё доверие.

Голос её понижается почти до шёпота.

— Предал его.

Пауза, нарушаемая лишь гулом крови в моих висках и чувством лёгкого недоумения в разуме.

Какой смысл в этих пафосных репликах? И как она представляет себе первое без второго? Или я должен был протянуть ей блинчик с зачарованной начинкой, сказав: «Знаешь, Лим, здесь волшебный возбудитель. Просто мне хочется посмотреть, как ты будешь корчиться нагая от страсти, самоудовлетворяясь об ножны собственного меча»?

Не то чтобы я не ведал, в чём виноват.

— Согласно писаниям древних мудрецов, живших ещё до Разделителя, — голос её так же тих, но где-то брезжит едва уловимым шелестом тень злорадства, — надлежит воздавать злом за принесённое зло, ударяя по руке, нанёсшей удар.

Лимия смолкает на пару мгновений.

— Принцип Меры, он же Закон Возмездия. Правивший миром за века до того, как светлые вестники дали обществу Закон Наивысшего Блага.

Ещё миг тишины, лишь слышится шум дыхания из явно раздувающихся ноздрей.

— Я раньше не верила тем, кто говорил, что Принцип Меры был нужен, что он и сейчас требуется в диких уголках мира, где не ведают о Слове Порядка. Теперь я вижу, что те, кто старше, не ошибаются.

«Особенно твой Орзеус. Параноик, коих поискать?»

Но этого я не произношу.

Я и без этого уже слишком много раскрыл о себе, даже не открывая рта.

Тем временем рыжеволосая валькирия — по звуку чьего дыхания угадывается едва ли не большая ярость, чем когда она держала меня в заточении, убеждённая в моей причастности к гибели немалой части её друзей, — одним гибким беззвучным движением опускается на корточки рядом. Пальцы её касаются моего подбородка, подныривая под него, вынуждая в невольном испуге вздрогнуть и вновь приподнять голову.

— Злом на зло, — негромко, едва различимо, произносит она, не отводя от моего лица взгляд. — Мерой за меру.

Свободная её ладонь бесцеремонно шарит по моей одежде, зачарованные путы лэйзи расступаются на миг под её пальцами, не мешая обыску.

Вот рука её проскальзывает в потаённый карман, карман, где хранились остатки колдовских шариков, которые я так и не нашёл духу в себе раздавить.

— Лицемер, — фыркает она с почти шипящими нотками, созерцая горстку мерцающих алых жемчужин.

По телу моему проходит холодная судорога — чтение мыслей? — но мигом позже я осознаю, что о применении этих шариков некоторые воспоминания у нас просто-напросто одинаковы.

— Ты применил бы их снова, ещё раз, применил их вновь и опять. Быть может, театрально разыгрывая внутри себя колебания, наслаждаясь при этом втайне, как доверчивая дурочка пред тобой раздвигает ножки и открывает ротик. Ты же так ярко представлял себе это?…

Её ладонь с шариками повисает прямо у моих губ. Кончик кинжала, вдруг оказавшегося в другой руке Лимии, упирается под подбородком в кожу моего горла.

Пламенный её взор устремлён мне прямо в глаза.

— У тебя, по крайней мере, есть выбор, — шепчет воительница. — Мне ты его не предоставил.

Губы мои безвольно приоткрываются, меж тем как рука паладина Порядка безо всякой деликатности прижимается к моему лицу и втискивает шарики в рот.

«Сразу все?»

От одной мысли этой меня ошпаривает кипятком, пронзает молнией. В своё время один-единственный шарик заставил меня перейти черту, пересечь моральный порог — хотя, по словам Лимии, роль снадобья во влиянии на мой ум была не так уж значительна.

Быть может, попытаться нейтрализовать магию, хоть я и никогда не имел дел с чарами этого сорта?

Кинжал придвигается к моей шее плотнее, зелёные глаза валькирии гневно сужаются, ещё прижатая к моему лицу рука совершает резкое движение — словно в порыве не то свернуть мне шею, не то перерезать глотку. Кисловатый сок невольно раздавленных меж зубами во рту волшебных бусин стекает вниз по моему горлу, кадык мой дёргается, прежде чем я успеваю осознать произошедшее.

— Ты должен почувствовать, — приглушенным шёпотом, почти шелестом, срывается с её губ. — Узнать, ощутить на себе, каково это.

Отстранив руку с кинжалом от моего горла, убрав и другую руку, Лимия чуть отодвигается. Колени её, ещё сидящей рядом на корточках, продолжают призывно маячить пред моим взором.

— И ты почувствуешь.

Поджав губы, рыжеволосая фурия выпрямляется, я же, чувствуя волны жара, идущие по всему телу, еле давлю невольный досадливый выдох. Нагие колени, созерцаемые мгновенье назад в столь чарующем ракурсе, ныне открыты моему взгляду лишь снизу.

Так ли этого мало, впрочем?

Пара разрядов, слабо подобных электрическим, проходят через мой организм. Я кусаю губу, не в силах отвести оцепенелый взор от её ног.

Что со мною?

Это куда как жарче, чем было в поздние подростковые годы, когда я открыл для себя впервые горячие сайты Сети. Это куда как жёстче, чем было в средние подростковые годы, когда я часами сражался дома с желанием позвонить по тому или иному из эротических телефонных номеров, рассматривая газетные фотографии Флоренсии Фортио.

Её бёдра, её колени, нагие икры, полускрытые за кожей высоких сапог, буквально чаруют меня, сводят с ума. Когда же я ухитряюсь приподнять голову и скользнуть взглядом ввысь, дыхание моё замирает в груди сгустком пламенеющей плазмы.

Открыв рот, закрыв и тут же снова открыв, закусив вновь губу, но не могучи удержать рвущийся вовне стон, я поёрзываю в путах.

— Л-лим… — срывается с моих уст.

Зеленоглазая валькирия взирает на меня сверху вниз ничего не выражающим взглядом.

— Что?

Она, пожалуй, вправе убить меня сейчас, осознаю я вдруг с холодком. Даже не упоминая о прошлом, уже за одно только то, как я бесстыже заглядываю под её кольчужную юбку, не в силах отвести вожделеющий взор от её пленительных бёдер?

Но воительница Порядка будто и не замечает моего взора. Более того, она как бы случайно переступает с ноги на ногу, расставив бёдра чуть шире.

— Лим-мм-ммм…

Я уже не узнаю сам своего голоса.

— Пож-жалуйста…

Во взгляде её проскальзывает тень слабого любопытства, едва различимого. Как у энтомолога при изучении редкой разновидности таракана?

— Пожалуйста — что?

Тон её холоден, холоден и осторожен, как у человека, продвигающегося вперёд по льду. Меня же под её взором скручивает вновь безумная вспышка похоти, вынуждая застонать сквозь зубы, побуждая потереться учащённо о землю окаменевшей плотью в штанах, подобно блудному кобелю, насилующему почтальонскую ногу.

— Ты хочешь, чтобы я, — Лимия делает паузу, — освободила тебя? Избавила от пут, как минимум, твою правую руку? Или, — тон её становится вкрадчивей, — возможно, хочешь, чтобы я коснулась тебя своею рукой?

Умей сарказм убивать, я бы уже в это мгновенье освободился от мук.

— Н-неее-ее-ет…

Взвываю, как пёс, сам уже не зная, чего я жажду. Озвученное ей слишком уж сладко, чтобы стать правдой?

Чуть наклонившись, Лимия касается колена ладонью в абсолютно невинном жесте. От совершенно обыденного жеста этого меня словно ударяет током и выгибает судорогой единовременно, я дёргаюсь и извиваюсь в путах, ничего не желая так, как освободить хотя бы одну конечность, если не правую, так хотя бы левую.

— Чего же ты хочешь?

Голос её по-прежнему ровен. Кончики её пальцев неспешно почёсывают колено, вводя меня в исступление.

Вот Лимия выпрямляется снова, рука её застывает вновь у бедра — удерживая как бы невзначай взор мой у края золотистой кольчужной юбки, у того самого уголка, где сталь скрывает сводящую с ума благоуханную плоть.

— В-вверх…

Это не возглас. Скорее, выдох?

— Да?

Брови паладина взлетают.

— Вверх… — повторяю я, лихорадочно дрожа, чувствуя, но не осознавая почти, как пересохло у меня во рту. — К-кольчуга…

— Кольчуга?

Её очаровательное личико еле заметно хмурится. Интересно, притворяется она или вправду не понимает?

— Прип-подними её, — вылетает из моего горла.

Я кусаю язык, терзаю собственные губы, краем разума осознав изречённое. Но, так или иначе, остановить себя не в моей власти?

— Вот, стало быть, как.

Черты её лица постепенно разглаживаются, меж тем как голос её остаётся бесстрастным и словно бы даже приобретает толику отчуждения.

— Я начинаю догадываться, что скрывается за твоими словами. Ноги мои прельщают тебя, манят, искушают и вводят в соблазн, поэтому, — Лимия делает паузу, — ты хочешь, чтобы я подняла выше край одеянья?

В тоне её проскальзывает нотка философичности.

— Ведь так?

Обливаясь потом и одновременно сгорая заживо от похоти и стыда, я не в силах выдавить из себя хоть что-то членораздельное. Тело моё непроизвольно содрогается снова, потираясь ужом о почву.

— Взгляни на себя, — теперь в интонациях грозной воительницы проскальзывает нотка насмешки. — Лишённый остатков воли, неспособный даже связать пару слов, всеми своими чувствами и мыслями сосредоточенный лишь на моих коленях и бёдрах. При том, что ты уже видел их, обозревая их целиком, но тем не менее готов едва ли не на всё, чтобы полюбоваться снова?

С этими словами она вновь приопускается рядом на корточки, но в этот раз колени её чарующе полураздвинуты передо мной. Открывая целиком желанные загорелые бёдра, открыв даже зыбкую ниточку белья.

— Ты готов ради этого даже на смерть, не так ли? — Речь её словно доносится до меня откуда-то издалека. — Я говорю о твоём жалком существовании лишь потому, что для большинства хаоситов нет ничего дороже, а в вашем диком мирке распад нравов зашёл едва ли не дальше, чем когда-либо снилось Хаосу.

Её рука снова касается колена, проводит по нему. Пальцы её чуть проскальзывают под кольчугу?

— Ты хочешь… чтобы рука моя… переместилась выше. — Неизвестно почему, голос Лимии обретает вдруг сладкие нотки, а паузы между словами удлиняются. — Что, если… платой за это… будет твоя жизнь?

Кончики её пальцев замирают на правом бедре.

— Что, если… в оплату увиденного… я прерву, не медля потом ни мгновенья, её тонкую нить?

Голос её становится вкрадчивей, пальцы подрагивают. Что она делает с моим разумом?

— П-пожалуйста…

Я зажмуриваюсь до боли, пытаясь удержать рвущиеся наружу слова, но это не помогает. Под закрытыми веками моими так же стоит изящная ладонь воительницы Порядка под кольчужной юбкой, нежно лелеющая бедро.

— Ты… хочешь этого?

Голос Лимии мягок, мягок и нежен. Он никогда не приобретал подобных интонаций прежде?

— Хочешь, чтобы я… сделала это?

— Д-да…

В следующий миг я кусаю вновь губы, покрывшись коркой липкого пота, осознав, что произнесённое обрекает меня на участь, едва ли сулящую сладострастное облегчение.

Освобожденье от похоти, разве что?

Глаза мои, распахнувшись при этом, позволяют снова узреть сидящую предо мною на корточках рыжеволосую валькирию в невыразимо влекущей позе, валькирию, пальцы которой неторопливыми изучающими движениями проскальзывают по паутинистой ленте белья.

— Страшно? — едко, но верно трактует Лимия мои движения и мой взгляд.

И — с лёгкой мрачной усмешкой — отвечает себе:

— Не думаю. Беда большинства прихвостней Хаоса в отсутствии внутреннего стержня, исчезновением коего можно было бы их испугать?

Взгляд её снова касается моего лица, раскрасневшегося и явно покрытого влагой.

— Хоть жизнь и ценна для тебя, ты слишком обезумел от вожделения, чтобы осознать целиком смысл утраты её. Если я хочу достучаться до твоего разума, вынудив осознать всю беспомощность и ужас своей ситуации, побудив ощутить на себе моё положение, — валькирия прикусывает губу, — мне стоит приугасить хотя бы часть твоего пыла.

Её поблескивающий язычок пробегается между губок, мгновенно отвлекая меня от осмысления её слов.

— Быть может, — тон её заговорщицки падает, — лишив тебя чересчур лёгкой возможности распалять его?

Встав, она смеряет меня мирным вроде бы взором. Мгновением позже болезненный удар сапогом под дых выбивает из меня стон, а ещё один удар — хлёстко нацеленный в чувствительную часть боковины — вынуждает почти невольно перекатиться на спину.

— Какое жалкое, позорное зрелище.

Голос воительницы приглушен, глаза её изучают вздутый изнутри бугор на моих брюках. Жар между ног не унимается толком даже под действием боли?

— Наглядное обозрение того, что постигает рано или поздно лиц, вставших на путь, отличающийся от единственно верного.

Непрактично острый каблучок её полусапога-полутуфельки опускается прямо мне на промежность. Вдавливая, вжимая в брюки болезненно воспалённую плоть.

Это только что прозвучал мой стон?..

— Ты просто похотливое животное, лишённое разума.

Каблук её виляет.

— В тебе не осталось ни искры духа, отличающего созданий Порядка от неразумных и слепых тварей, ты мечтаешь сейчас только о моём каблуке, всем существом своим жаждешь, чтобы он не останавливался ни на мгновение. — Некогда гневный и шипящий, ныне голос Лимии сладок как мёд. — Ведь так?

Сапожок её чуть смещает центр тяжести.

— Да… — выдыхаю я сквозь дурман вожделения, сквозь дымку в собственных глазах. — О да, Лим…

Каблук её отстраняется от моих брюк.

— Скажи это.

Глотая слёзы, я повторяю сказанное ею, хотя и не помня его наизусть, воспроизводя с пятого на десятое. Как знать, не унижаю ли я себя в итоге даже сильнее, чем унизила бы она?

— Тебе ведь нравится это. — Сапог её вновь водружается на распалённую плоть, только уже не каблуком, а мыском. — Нравится… быть похотливым животным. Не правда ли?

— Д-да…

Слышу ли я сам себя?

— Что — да?

Мысок её сапога как бы неспешно танцует, поигрывает со мной.

— М-мне нравится… о-о-оххх… нравится быть… похотливым живо-оотным…

Опять кусая губу, чтобы не закричать, я почти сразу же осознаю, что в этом нет никакого смысла.

— Как странно. — Будто с выражением лёгкого неудовольствия на лице, Лимия покачивает головой. — Видеть столь чётко истинную сущность того, кем чуть было не увлеклась.

Углы её губ почему-то чуть искривлены, мыс её сапога продолжает поигрывать с моей плотью, периодически сменяясь твёрдым наконечником каблука.

— Тебе неимоверно приятно то, что я сейчас с тобой совершаю. — Не снимая с моих брюк ножку, она слегка наклоняется, лицо её оказывается прямо над моим лицом, а взор её зелёных очей — устремлённым в мои глаза. — Ты ведь даже не воспринимаешь это как пытку, даже как особое моральное унижение. Не так ли?

Интонации её голоса понижаются, переходя почти на доверительный шёпот.

— Тебе же лишь нравятся эти ощущения, сладко почувствовать кое-что остренькое возле своего паха?..

Каблук её вжимается плотнее в брючную ткань.

— Ты же… лишь наслаждаешься этим?..

Язык её пробегается снова по её губам, в чертах лица гордой воительницы на секунду словно повисает странная застенчивость.

— Да?..

Сапог её меж тем совершает ещё пару невыносимо сладких движений.

— Или нет?..

Губы мои распахиваются…

— Да, — срывается с моих уст. — О да…

С медленно каменеющим ликом валькирия выпрямляется, сняв стопу с заветного уголка моих брюк. Прежде чем я успеваю осознать случившееся — или хотя бы податься навстречу только что оставившему меня источнику несметного удовольствия? — длань рыжеволосой фурии оказывается на рукояти меча. Резкое движение, тихий шипящий звук — и оружие паладина покидает ножны.

К счастью, по лезвию не пробегают золотистые искры, как стало бы, будь воительница Порядка по-настоящему зла?

— Ты этого хотел.

Ледяная сталь въезжает мне прямиком между бёдер, заставляя ощутить холод даже сквозь брюки.

— Нравится? — Губы Лимии сводит в сухой усмешке.

Меч в её руке совершает новое резкое движение — вверх и чуть-чуть вперёд. Слышится треск вспарываемой ткани, треск брюк, разошедшихся почти по шву в самом занятном месте.

— А теперь?..

Лезвие выныривает из закутка меж моими бёдрами — выныривает, чтобы тут же прижаться острием к получившей свободу плоти.

Плоти, до сего момента не получившей, как это ни странно, ни единой царапины. Как можно было так точно вспороть материю брюк, не задев кожи? Тонкие навыки паладина — или опять действие вложенных в металл чар?

Долго ли, впрочем, эта невредимость продлится?

— Могу проставить месячный балл в Цитадели, что теперь тебе страшно. — Лимия не сводит с меня мрачноватого взора пылающих изумрудных очей. — В чём дело? Тебе же приятно было ощущать остроту между ног?

Острие её меча слегка гуляет из стороны в сторону, дразня, щекоча, почти царапая упругую плоть.

— Приятно?

Сталь боевого оружия движется всё быстрее, то прижимаясь обухом, то обжигая льдом касанья плашмя.

— Остро?..

Замерев внутренне, но вздрагивая внешне от каждого прикосновенья, я стискиваю губы плотнее, чтобы не выпустить наружу ни одного вздоха, ни одного стона. Кто знает, как ей удаётся не оцарапать меня, но не разрушатся ли чары от малейшего звука?

— Ты ведь получаешь от этого удовольствие даже сейчас. — Воительница Порядка следит пристально за моим лицом, неуловимо мрачнея с каждым мгновением. — Извиваешься от наслаждения, сознавая, что одного движения меча достаточно, чтобы распрощаться навек кое с чем. Мечтаешь, чтобы лезвие прижалось крепче к твоей плоти, одновременно боясь этого.

Рукоять меча в её руке вдруг поворачивается, вынудив сталь блеснуть — и побудив меня изо всех сил стиснуть зубы в сладкой пытке колючей щекотки.

— Ведь так?

Она повторяет резкое, почти болезненное движение. Я закусываю губу, чтобы не застонать, гадая, не взрезало ли всё же лезвие мою кожу.

— Так?..

Взгляд её становится строже. Рот мой под её взором распахивается словно сам собой.

— Д-да…

Я почти понимаю теперь тех извращенцев моего собственного мира, что молят подружек полить их интимные места горячим воском или едва остывшим кофе? Хотя не знаю, об этом ли молил бы я Лимию, будь у меня сейчас шире выбор.

Губы паладина Порядка едва заметно подрагивают. Презрительная ирония?

— Ты, глумившийся надо мною втайне несколько дней назад, потешавшийся над наивной девчонкой и её действиями с мечом, сам сгораешь теперь от противоестественной страсти к стали боевого клинка.

Что это, неужели уголки её губ чуть приподняты?

— Ведь правда? — повторяет негромко воительница. Её зеленоватые глаза вспыхнули. — Ты — отчаянно хочешь сейчас этот меч. Жаждешь совокупиться с ним, кончить на его остриё.

Лезвие меча в её руке выписывает ещё один непредсказуемо резкий вираж.

— Хочешь?..

— Хочу-у-у-у… — зажмурившись, выдыхаю я. Чувствуя, как острота стали сводит меня с ума, как боль и наслаждение сходятся воедино, как меня начинает рвать изнутри ослепительно жарким и обжигающе ярким фонтаном белого пламени, вспышка за вспышкой кромсающим моё сознание и перекраивающим мой разум, заставляющим захрипеть даже сквозь давно уже прикушенные до крови губы.

Через застлавшую глаза пелену, даже опустив веки, я всё равно вижу неким образом мерцающие глаза Лимии.

Два опалесцирующих изумруда?

«Не это ли ощущала она, когда я вынуждал её говорить гадости о себе? — мелькает внутри на миг мысль, скорее туманный ком образов, чем вереница слов. — Но как ей удалось тогда воспротивиться этому, пусть даже лишь на мгновение?»

Холод чего-то гладкого касается моих губ.

— Оближи.

Приоткрыв глаза — и не сразу сумев сфокусировать? — вижу прямо перед лицом лезвие её меча.

— Быстрее, — роняет небрежно Лимия.

Меч в её руке чуть поворачивается, играя бликами. Разомкнув не без труда губы, ощущая, как краска образует новые переливы у меня на лице, я провожу языком по его стали, слизывая белёсую солоноватую слизь с его лезвия и — к облегчению своему? — не находя на нём алых подтёков.

— Не останавливайся. — Странно, но праведный гнев почти ушёл из её интонаций, сменившись некоторой умиротворённостью и только что не мурлыканьем. — Поиграй с ним языком.

Меня слабо трясёт, причину чего не удаётся толком понять, я повинуюсь — из страха или из чего-то иного?

От осознания того, что я делаю, по чьему приказу я это совершаю и как всё это выглядит со стороны, сладкая дрожь сильнее и сильнее начинает охватывать меня с головы до ног. Коснувшись языком лезвия в очередной раз, выведя на нём новый развод, я ловлю себя вдруг на диком приливе возбуждения, колени мои подёргиваются в путах, вновь норовя сдвинуться.

Шарики.

Конечно, после того, как я проглотил целую их пригоршню, меня не могло отпустить так просто?

Меч.

Отстранив его от моих губ, воительница Порядка с лёгким фырканьем вгоняет его в ножны и без единого звука вновь опускается на корточки со мною рядом.

— Хороший мальчик. — Слова её звучат хрустально звонко и слегка неестественно, как если б она пыталась повторить едва заученное заклинание. — Тебе ведь… нравилось заставлять меня озвучивать подобное о себе?

Рука её, отпустив рукоять меча, опускается мне на живот, застывая едва ли не у самого паха.

— Скажи это. — Я чувствую трепет тёплых кончиков её пальцев. — То, что ты заставлял произносить меня.

Я уже готов едва не на всё, лишь бы только она перевела руку ниже?..

Пальцы её меж тем почти касаются меня ниже пояса.

Почти.

— Тебе понравился вкус твоего семени?..

Если она сожмёт пальчики чуть теснее…

— Д-да, — выдыхаю я.

Лимия деланно хмурится.

— Что «да»?

Взмокнув всем телом, слегка заикаясь и пылая с головы до пят, я выговариваю кошмарно-скабрёзное признание целиком.

Я уже и сам почти верю в это?..

— Закон Воздаяния трудно применять в случаях, когда наказание одному служит наградою для другого, — произносит вполголоса Лимия, тон её по-прежнему скорее задумчив, чем гневен. — В вашем мире почти не существует запретов — и даже самое страшное унижение видится вами не иначе чем как временное неудобство. Мне достался лишь слабый отзвук твоих воспоминаний о том — об анфиладе Зазеркалья или о чём-то подобном под именем «порносайты»? — но и то незначительное, что получается вспомнить, заставляет жалеть о сохранности этого отзвука.

Кончики её пальцев меж тем будто невзначай проскальзывают по моей плоти, заставляя отвлечься от её голоса и её слов. О силы предвечные, Порядок и Хаос, что она делает с моей волей и моим разумом?

— Перевернись, — срывается с её уст столь тихо, что это можно принять за реплику, сказанную про себя.

Я вздрагиваю, тяжело дыша, пытаясь перехватить её взгляд. Она хочет, чтобы я вновь сменил позу, вернувшись к той, пребывание меня в которой недавно грубо нарушила?

Брови воительницы сдвигаются:

— Ты лишился от похоти не только разума, но и слуха? Я велела перевернуться.

Не смея искать уточнений далее, я покорно перекатываюсь на живот, ловя себя на том, что в приоткрытый рот мне залетела пара листиков и вроде бы даже какое-то насекомое. Впрочем, до того ли сейчас мне, когда я вновь ощущаю возможность потереться о грунт распалённой плотью, чувствуя в то же время, как Лимия наблюдает за мной?

— Как ожидаемо.

В интонациях её, как я ни силюсь, не удаётся уловить ничего, кроме вялой брезгливости?

— Какое море блаженства от примитивной аутостимуляции тела, — роняет безразлично воительница. Откуда она знает такие слова? Кусочки моей памяти тому виной или им научили её ещё в Цитадели Тиндора? — Интересно, что будет, если слегка изменить спектр претерпеваемых ощущений?

Прежде чем я успеваю осмыслить последние её слова, корчась на земле в судороге мазохистски-унизительного наслаждения, до меня доносится знакомый скользящий звук.

Лэйзи?

Слышится негромкий свист. И — тело моё от правого плеча до левой ягодицы вдруг обжигает болью.

— Плеть Ларая, — поясняет Лимия словно самой себе. — Хорошо, что я прихватила с собой этот артефакт, скорее ритуального, чем боевого характера, применяемый обычно против нежити. Мне казалось, что близ Мёртвого Озера он пригодится?

Новый негромкий свист. И — боль, вынуждающая скорчиться всем телом пуще прежнего, застонать приглушенно вслух, упираясь кончиками пальцев в землю и одновременно продолжая потираться об неё пахом.

— Л-лим-мия…

— Что? — уточняет валькирия. Уточняет со столь бесхитростными нотками в голосе, что я почти воочию вижу её невинно округлившиеся глаза.

Свист очередного удара не позволяет мне даже попытаться ответить, давя попытку на полузвуке, наполняя болью взамен всё моё тело и заставляя ощутить вкус крови в прикушенных от шока губах.

— Ты хотел что-то сказать мне?

И — новый удар.

Удар, обжигающий сильнее прежних, обжигающий почти физически, как если бы Лим повелела Плети Ларая покрыться колдовским пламенем — я знаю, что в принципе это возможно, но не сошла же она с ума целиком?

Колени мои сгибаются, дёргаясь, болезненно напряжённый пах уже без всяких моих стараний трётся о каменистую почву, я не могу понять сам, чего я чувствую больше в эту секунду — боли или наслаждения.

— Оооо-ооооо-оооо-оо-оо-о…

— Да? — Кажется, паладин Порядка деликатно вздёрнула бровь.

Пара новых ударов заставляют меня выгнуться в новой судороге, содрогнуться всем телом, едва не разрывая путы, застонав уже во весь голос.

— Подумать только, — замечает философски зеленоглазая. — Ты наслаждаешься даже этим. Я не верила, что эта часть ухваченного мною обрывка воспоминаний, говорящего об извращениях вашего мира, может иметь отношение к чему-то реальному?

Она, судя по звуку, делает шаг вперёд, её ступня в острокаблучной полутуфельке-полусапоге оказывается прямо на моих пылающих жаром ягодицах.

— Больно?

Прежде чем я успеваю ответить, мысли мои сбивает шипение извлекаемого из ножен меча. Полутуфелька-полусапог покидает мои ягодицы — место её занимает острая сталь, резким коротким движением вспарывающая ткань промеж них.

— Наверняка, — отвечает вновь сама себе Лимия. Обувь её касается по-прежнему моей кожи, меч убран. — А если так?

Каблук её вдруг одним быстрым рывком проскальзывает меж ягодиц, найдя безошибочно чуткое крохотное отверстие, — и, помедлив мгновенье, заполняет его.

— А-аааа-ааааа-аааах!..

Кусаю снова губы от боли, пытаясь подавить крик.

— Что-то не так? — интересуется со сдержанной вежливостью паладин Порядка. — Или… тебе не нравится такая разновидность боли?

Она покачивает сапожком, каблук её словно выписывает хоровод внутри, с каждым витком погружаясь всё глубже. Мне кажется, или даже форма его с длиною чуть изменились?

— Ну а… такая?

Инородный объект в недрах моего тела будто обрастает рёбрами, обретает очертания, сравнимые со спиральным изгибом винтовой лестницы.

Вот, значит, что чувствует гайка, в которую пьяный мастер пытается ввинтить в полутьме шуруп? То накручивая наполовину, то вдруг принимаясь почему-то его отвинчивать, то и вовсе забывая о существовании резьбы и пытаясь грубой силой насадить его на неё?

— Л-лим… — выдыхаю я через силу, пытаясь хоть как-то привести в повиновение неверный язык, дрожащие губы и стучащие зубы. — П-п-пожа…

Недосказанное обрывается на полуслове криком, причём — моим собственным. Лимия неведомым образом ещё чуть-чуть увеличила длину своего каблучка.

— Как, разве ты не хочешь поблагодарить меня за неземное блаженство? — удивляется невинно воительница. — Тебе ведь так сильно нравится боль?

Каблучок её то увеличивается, то сокращается…

— Нравится?

Будто параллельно этим извращённым фрикциям, созвучно наплывам мук, тело моё начинает содрогаться им в такт…

— Или нет?

Я приоткрываю рот, пытаясь сказать хоть что-то, но с губ срывается лишь ещё один стон. Стон страдания и не только страдания — из-за всех этих конвульсий, содроганий в собственных путах, я с новой силой чувствую жар в районе паха, трущегося о землю, паха, готового взорваться вулканом раскалённой лавы, но сдерживаемого разрядами боли?

— Мне прекратить?

Голос Лимии мягок — пожалуй, что даже нежен. Не верится, что ещё несколько дней назад эта девушка слёзно просила связать её, лишь бы только не повторить конфуз с извращённым использованием собственного меча.

— Или… продолжать?

Движения её каблучка чуть ускоряются, приводя к учащению судорожного биения моего тела о грунт, к новому пароксизму боли и наслаждения.

— Я-а-а… а-а-аааааах!..

— Не слышу.

Судя по голосу, суровая валькирия хмурится?

— П-пп…

— Ты бы не мог повторить?

Наконец мне удаётся волей случая заглотнуть чуть больше воздуха.

— П-п… Прод-должа-а-ай…

Я сам едва слышу себя. Лицо моё обжигает краской от понимания произнесённого. Мне не до конца верится, что с уст моих слетело именно это?

— О, даже так, — протягивает Лимия. Если судить по тому, как изменилось молниеносным уколом давление каблучка на мои недра, она приопустилась на корточки, хотя и не переставая терзать меня кончиком своей обувки. — Тебе и впрямь нравится то, что я с тобой вытворяю. Тебе хочется, чтобы я вступила в противоестественные извращённые отношения с тобою при помощи ритуального сапога. Хочется… чтобы он заполнил тебя изнутри?

Минутное промедление — и новая череда вспышек боли змеёю охватывает мой анус, только уже не пробираясь внутрь, а скорее выскальзывая наружу.

Каблук Лимии покидает пространство меж моих ягодиц, сама же валькирия явно распахивает шире колени и опирается ими о землю по разные стороны от меня, фактически полуприсев на меня верхом, заставляя меня почувствовать жар от её бёдер и ягодиц.

И — чуть не застонать вновь от одного этого?

— Я ведь отлично догадываюсь, что ты ощущаешь сейчас, — тем же медовым размеренным голосом произносит паладин. Рука её мягко касается моего плеча, соскальзывает ниже, неспешно переходя к пояснице. — Когда я лежала вот так, подвергнувшись действию четырёх или пяти шариков за один раз, меня сводило с ума малейшее твоё прикосновение.

Гибкие пальчики её на миг проскальзывают под мой живот, оказываясь в критической близости к паху.

— Одно прикосновение.

Оказываясь — но так и не совершая последнего долгожданного движенья.

— Забавно, должно быть, оказаться вдруг по ту сторону водораздела?

Она замолкает ненадолго, после чего наклоняется ещё ниже, я почти улавливаю её дыхание у своей шеи рядом с одним из наиболее крупных узелков лэйзи. Звук этот просто лишает меня рассудка.

С губ её срывается быстрый тихий шепоток — какое-то невнятно произнесённое слово, магическая формула? — и путы на мне неожиданно приходят в движение.

Нижние витки один за другим соскальзывают вниз, частично освобождая бёдра. Я невольно дёргаю ими, ощущая в тот же миг нечто странное в многострадальной точке меж ягодиц.

Как будто часть плетений колдовского аркана, блестящей зеленоватым отливом верёвки, осторожно коснулась зудящего болью отверстия и юркнула внутрь?

Параллельно пришли в движение средние витки лэйзи.

Не сзади, а спереди, аккурат подо мной.

Также соскользнув ниже, к разрезанным там ещё ранее брюкам, плетения эти незримым для меня образом будто охватывают жёсткими обручами моё естество. Я вскрикиваю — больше от неожиданности, чем от боли, — но получается скорее кашель, чем крик.

— Одна старинная пытка, — подмечает вполголоса Лимия, продолжая восседать на мне верхом чуть выше коленей, явно не без удовольствия следя за моей реакцией. — Придуманная не нами, но в перечень применений лэйзи внесённая. Мало ли, вдруг кому-нибудь когда-нибудь придётся угрожать ею?

Не сказать, чтобы я был удивлён. Здешний Порядок — сила весьма целеустремлённая и жёсткая, хотя и ассоциируясь у своих сторонников со Светом и Добром, у представителей противоположного лагеря она больше известна под именем Контроля или Системы.

Собственно, именно поэтому, оказавшись тут, познакомившись с хаоситами и зная вначале лишь их терминологию, я чувствовал себя оказавшимся в весьма нетипичном фэнтезийном мире?

В приличных фэнтезийных мирах должны сражаться Хаос с Порядком. А тут — судя по обрывкам услышанных мною тогда разговоров — скорее Свобода с Диктатом.

— Поначалу не слишком мучительная, — мурлычет негромко валькирия, замечая, что я не собираюсь как-то комментировать сказанное. — Зная тебя — можно даже сказать, что приятная. Но вот что будет позже…

Виток за витком медленными, знакомо ввинчивающимися движениями входят в мой задний проход, протискиваясь дальше, ужасными, позорно узнаваемыми ощущениями касаясь изнутри моих кишок, пробирая ледяной дрожью и в то же время заставляя смутно порадоваться, что в последние сутки мне было не до приёма пищи.

Вместе с тем спирально-колючие завитки лэйзи подо мною скручиваются чуть сильнее, стискивая, сжимая, терзая бунтующий уголок моей плоти.

Кажется, я вновь застонал?

— Я же говорила, что тебе понравится, — шепчет приглушенно Лим, вновь наклонившись, дыша мне в самое ухо.

Ещё один короткий шепоток-заклятие — и извивы колдовской верёвки позади ускоряют темп, заполняя меня чуть ли не целиком, вздувая кишки изнутри, вызывая нелепое ощущение поноса, запора и метеоризма одновременно. Интересно, в силах ли пищеварительный сок растворить их?

Хотя в кишечнике вроде бы мало пищеварительных соков.

— Хорошо, правда? — шелестит с колдовскими интонациями возле моего уха.

Рука её, судя по моим чувствам, вцепляется в один из самых крупных узлов зачарованного аркана, слегка натянув его, из-за чего я ощущаю себя марионеткой на ниточках.

И — дёргает.

— А если вот так?..

Боль сводит сумасшедшей мукой едва ли не каждую мою кишку, возбуждение чуть ослабевает, я с криком содрогаюсь, ощутив снова мёртвую хватку нагих бёдер Лимии вокруг своей поясницы, ощутив, как моё скрученное верёвками естество трётся об острые камни. Странно, но чувства эти словно бы притупляют боль загадочным образом, обращая крик в стон?

— Я могу натянуть лэйзи сильнее, — шепчет Лимия, — так, что ты испытаешь безумную негу, содрогаясь в конвульсиях.

Рука её натягивает волшебные путы — пока лишь немного, пока лишь едва-едва? — приводя в движение скорее нижние их витки, чем верхние, заставляя мою отвердевшую плоть вновь ощутить колючую щекотку аркана.

— Я могу убить тебя этим же самым движением, всё содержимое твоего живота станет кашей, — приглушенно выдыхает она.

Я не вижу её лица, но по прерывистому дыханию, по свистящему шёпоту отлично представляю себе, как блестят сейчас её зелёные глаза.

— Хочешь?..

Аркан вновь едва заметно дёрнулся, верёвочные витки стиснулись вокруг моего естества.

— Или нет?..

Что это, её рука нырнула вдруг сзади меж моих бёдер, кончики её пальцев касаются на миг ноготками моей крайней плоти?

— Х-хочу, — срывается с моих пересохших губ.

Облизываю их. Тщетно — язык так же пересох, как и губы.

— Правда?

Судя по голосу, Лимия улыбается. Кончики её пальцев вновь приникают к моей сокровенной коже, игриво скользнув по головке, даже чуть щекотнув.

— П-пожалуйста, Лим, — я не узнаю своего голоса. Я это, или какой-нибудь местный голем-зомби, сделанный кем-то в форме моего тела? — П-прошу тебя…

Слова эти кажутся эхом уже недавно озвученного?

Воительница наклоняется ниже над моим телом, продолжая обнимать меня сзади бёдрами. Губы её касаются моей шеи, касаются мочки моего правого уха.

— Такой хороший мальчик. Такой послушный. — Кончик её языка щекочет раковину моего уха, а я содрогаюсь на миг, представив невольно — или вспомнив? — какое наслаждение способен доставить этот же самый язык другому уголку плоти. — Помнишь, как делал меня своей покорной игрушкой, рабыней похоти? И тебе это нравилось…

На слове «нравилось» она облизнула губы, отчего слово это обрело бархатисто-нежные, доверительные интонации.

— Теперь ты умоляешь меня о смерти, жаждешь, чтобы я натянула аркан посильнее, принеся тебе муку и сладость одновременно, последний вздох — и последний стон.

Голос её становится то громче, то тише, то взлетая, то падая до полной неразличимости. Так же как то усиливается, то становится неощутимой дрожь её ноготков на моём члене?

— Ты ведь и вправду хочешь, чтобы я сделала это, подвела тебя к Последним Вратам, поиграв на прощанье с тобой?

Интонации рыжеволосой валькирии снижаются до предела.

— Тебе придётся, — она замолкает на мгновенье, — заплатить кое-чем за это.

Тишина, нарушаемая лишь моим сиплым, лишённым ритма дыханием.

— Ты ведь готов к расплате?

— Д-дааа, — рождается на моих устах, прежде чем я успеваю понять, что вновь подписался на неведомо что, подписался лишь ради того, чтобы иметь шанс умереть в корчах оргазма от резких движений её руки, дёргающей колдовской аркан.

Судя по паузе, валькирия опять улыбается.

— Тогда, — голос её миролюбив и как бы беспечен, — перевернись.

Выпрямившись, она позволяет мне высвободиться из стальной хватки её хищных бёдер и перекатиться вновь на спину. При этом я не удерживаюсь от искушения потереться снова многострадальной плотью о камни, словно бы предвкушая будущие сладкие муки.

— Прекрасно.

К чему относится сей комментарий, уж не к моему ли естеству, вновь открытому во всей красе, высвободившемуся из надреза в брюках?

Лимия не спеша делает несколько шагов вокруг меня, как бы невзначай позволяя моему взгляду скользнуть снова по её ногам, попытавшись нырнуть под край злополучной кольчуги.

— Тебе нравятся мои колени, не правда ли? — замечает воительница. — Колени и бёдра? Ты любовался ими не раз ещё до того, как всё началось, ещё до того случая с отравой в пище. Тебе даже случалось пару раз ласкать себя перед сном, засыпая со мною рядом, думая, что я не замечаю, и грезя о моих ножках.

Она приопускается на корточки совсем рядом со мной, отчего мне становится трудно дышать, вновь приоткрыв мне свои колени во всей красе. Лёгкое движение правой полутуфельки-полусапога — и её бёдра снова обхватывают меня хищными клещами, не сзади, а уже спереди.

Правую свою руку Лим завела себе за спину.

— Так полюбуйся ими. Они же прекрасны, не так ли? Можешь поцеловать их.

Личико её нахмуривается на миг, рука, судя по движению плеч, совершает какой-то рывок, — и я ощущаю вновь судорожно-дикую боль в каждой своей кишке, боль, сменяющуюся мгновением позже чувством колюче-давящей щекотки вокруг моих причиндалов.

— Смелее, — шепчет валькирия.

Пользуясь кратковременным затишьем от боли, я приникаю губами к огненным бёдрам Лимии, бёдрам, о которых я действительно не раз мечтал. Мог ли я предвидеть тогда, что наиболее близкое моё знакомство с ними произойдёт так?

— Тебе это нравится, правда? — Воительница сдвигает чуть хватку своих стальных бёдер, соскальзывая вперёд так, что пред глазами моими уже не столь сами бёдра, сколь сокровенный межеумок меж ними. — Дай волю чувствам, освободи собственное нутро. Разве не этому учили тебя твои дружки-хаоситы?

Свободная её рука чуть задирает юбчатый край кольчуги, меж тем как заведённая за спину ладонь — я вижу это по содроганьям плеча? — вновь приходит в движение.

— Ты же этого хочешь?

Новая волна боли, пронзающей изнутри мой живот белыми вспышками, боли жгучей и противоестественно-сладкой, смешанной с елозящими ощущениями в районе паха, стискиваемого беспощадными завитками лассо.

— Сделай это.

Снова — резкое движение. Бёдра её обхватывают меня уже на уровне лица, губы мои находятся в миллиметре-двух от заповедных складочек плоти, ноздри мои обоняют слегка солоноватое благоухание.

— Ты же ведь жаждешь…

Губы мои невольно приоткрываются, язык выскальзывает наружу.

— …последней своей награды?

Зажмурившись едва не до боли, которая всё равно едва ли сравнима с чувствами в животе, я провожу языком по наморщенному лоскутку кожи, сначала по верхним уголкам, потом по нижнему, проскальзываю по ним языком ещё раз, вновь и опять.

— Да, — срывается глухо с её приоткрытых губ.

Откуда я знаю, что за шестое чувство подсказывает мне, что губы её сейчас приоткрыты и слегка пересохли?

— Быстрее, — сдавленно выдыхает она, зажмурившись уже сама почти что до боли.

Руки её — я вижу это, не открывая глаз? — вновь дёргают за уздья аркана. Мука, знакомо-приторная, тошнотворно-липкая, скручивает тысячей жарких уколов каждую кишку, хриплый горловой стон словно сам собой покидает мои лёгкие. Губы мои и язык в самозабвенном безумии приникают мгновением позже к сакральной плоти передо мной, лаская в конвульсивном танце роковой треугольничек.

— Ммм… да, — стонет она, раскинув широко бёдра, стонет почти как тогда, в забытые на время часы? — Х-хороший… мальчик. Ещё…

Рука её снова подёргивает лассо. Язык мой вновь как срывается с привязи, молнией пробегая по её клитору и половым губкам, на миг подныривая меж ними.

— Вот та-ак…

«Она ведь, по сути, сейчас просто-напросто мастурбирует мною, — выкристаллизовалось вдруг в уме ясное понимание. — Используя меня как вибратор, а лэйзи как пульт управления?»

Мысль эта, прежде задевшая или смутившая бы меня, особенно учитывая маячащую на горизонте перспективу расстаться с кишечником, вызвала столь сумасшедшую вспышку желания, что я работаю языком в ускоренном ритме, проникая кончиком его в самые дальние бездны багровой пещерки, щекоча в то же время кончиком носа наморщенный уголок кожи чуть выше. Валькирия стонет громче, бёдра её напрягаются, а рука бессознательно тянет лэйзи, пах мой, как и кишки, взрывается фейерверком боли.

— Ли-и-ииим…

Мой ли это голос?

Она натягивает лэйзи сильнее, взнуздывая меня, заставляя заткнуться. Почти что с яростью, как всадник бичует шпорами непокорную лошадь?

Язык мой превращается в тёрку, движется так быстро, что я не чувствую его ритма, растворившись в пульсациях боли и неги, сводящих с ума, не покидающих ни на миг моё тело.

— М-мммм-ммм-ммм…

Кажется, сквозь эти безумные ритмы я чувствую что-то ещё? Звук, пробивающийся сквозь пелену жаркой муки, похожий на произнесение моего имени, повторяющийся вновь и вновь?

Но тут боль доходит до апогея, я беззвучно кричу, извиваясь в агонии, почти что вцепляясь зубами в текущую потоками влаги нежную плоть. Колени валькирии вздрагивают, бёдра её с новой силой обхватывают мою голову чуть ниже подбородка, почти удушая?

Мир темнеет в моих глазах.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Музыка.

Странный чарующий звук, смутно напоминающий нечто промежуточное между аккордами «Complex Numbers» и мотивом «Прекрасного далёка». Звук, пробуждающий в тебе волю к жизни. Звук, равнозначный ей.

Трель, пронзающая небытие.

Горн, зовущий подняться.

Веки мои словно сами собой вздымаются, быстро распахиваются, не в силах сдержаться под натиском силы, светлой прозрачнейшей силы, входящей в моё естество. Я вижу руку паладина Порядка прямо на своей груди, глаза Лимии наполовину прикрыты, ресницы её вместе с ладонью слабо подрагивают.

Новая трель.

Музыка, слышимая не ушами, слышимая всем существом. Всплеск эйфории, столь сильной, что мне хочется захохотать.

«Ритуал Исцеления».

Вот уж не думал и не гадал, что мне придётся когда-либо испытать на себе классический навык паладинов из фэнтези?

— Л-лим…

Она открывает глаза, надкрылья её носа чуть вздрагивают. Ладонь её прерывисто отстраняется от моей груди, девушку как будто немного мутит.

— Что?

«Спасибо тебе. Ты чудесное существо. Я знаю, что моё восхищение звучит неуместно и никак не оправдывает мои прошлые действия, но всё равно не могу его в себе удержать».

Взгляд мой соскальзывает ниже на открытые юбкой колени, после чего экстатично-высокие мысли сменяются более низкими. Мне нестерпимо жаждется коснуться рукою её нагого бедра, хотя я понятия не имею, что скажет на этот счёт Лимия.

«Шарики».

Ну да, их воздействие должно по идее всё длиться, хотя ритуал Исцеления мог бы слегка его и ослабить. С другой стороны, результат его вполне может зависеть от воли целителя, а Лимия едва ли хотела прекращать так быстро сладкую пытку.

— Сп-пасибо.

Я всё же приоткрыл рот, нашёл в себе силы сказать хоть часть из задуманного, хотя моя кровь приливает к низу живота заново. Причём воспоминания о сделанном в брюках разрезе подсказывают, что воительница может и видеть это?

— За что? — Голос Лимии был тих, проникновенен, в нём звучит тоска, ирония, грусть — и даже как будто некий затаённый страх. — За то, что я чуть не убила тебя? Это переполняет тебя сейчас благодарностью?

Её нагое колено чуть движется, полусидящая на корточках рядом со мною валькирия немного смещается в сторону, из-за чего её пряная кожа оказывается прямо у моего лица, прямо у моих губ.

— Скажи.

Я бессильно зажмуриваюсь, даже с закрытыми глазами чувствуя её искушающий аромат, чувствуя пьянящий мускус. После чего — впиваюсь губами прямо в жаркую солоноватую кожу.

— Ты целуешь колено своей убийце, — произносит меланхолично она, в нотки голоса девушки вкрадывается слабое ликование. — Похоть так тебя заполняет, что ты, даже помня, что она с тобой совершила и может вновь повторить, всё равно не можешь её отчаянно не желать, не можешь не целовать её ножку, сгорая от безысходного вожделения.

Колено её слабо сдвигается, как бы случайно, но на деле подставляя под губы бедро. Весь жутко дрожа, я повинуюсь этой безмолвной воле, приоткрываю губы, собирая языком с пламенной кожи капельки пота.

— Так ведь?

Я лишь склоняю утвердительно голову, придвигая язык к алым складочкам. Действие шариков будто и впрямь чуть ослабло — от времени, от пережитого или от Исцеления? — но это лишь делает мои чувства более чёткими, более связными, я сознаю со всей ясностью сейчас совершаемое и от этого хотел бы стонать.

— Шарики, — произносит насмешливо Лимия, вторя в такт моим мыслям. — Ты даже не пробуешь бороться с их действием.

Она гладит меня по затылку, меня пробирает прерывистой дрожью и одновременно с этим язык мой вновь устремляется на штурм её влажненьких бастионов. В то же время едва уловимой молнией за краем рассудка проскальзывает слабая мысль: «Это не Лимия».

Так наслаждаться унижением своего неприятеля, распаленьем в нём чувств, противоречащих твоим же этическим нормам? Такого она не позволяла себе, даже когда я был допрашиваемым инстанциями Порядка пленником.

— Конечно же, ведь тебе в твоём мире никогда даже не пытались внушить, будто в похоти есть что-то плохое?

Она взвихряет мне волосы, я издаю приглушенный стон прямо в алое лоно, отчаянно желая сейчас дотянуться хотя бы рукой до некоего островка своей плоти, но сие затруднительно. Я лежу сейчас на спине, Лимия на мне полувосседает верхом, бёдра её обхватывают мне бока и сковывают частично руки.

— Напротив, внушали, что это так сладко — жить ради секундного удовольствия. — Колено её вновь сдвигается, я ощущаю, как ступня её нависает над моим пахом. — К примеру, такого?

Я выдыхаю вновь стон, выдыхаю наполовину от неожиданности, ибо не ожидал вместо жёсткой боевой полутуфельки ощутить нежную щекотку пальчиков её ноги. Выходит, она как минимум наполовину разулась, разулась ради меня?

— Или такого.

Каблучок её втискивается мне в мошонку, к счастью, не раздавив, но скользнув ниже, прижавшись к коже и доскользив почти до самого ануса. Получается, полутуфелька-полусапог осталась на ней, но Лимия ухитрилась как-то оттуда выдвинуть переднюю часть ступни?

Я почти вскрикиваю.

— Ты знаешь, что я… м-могу тебя уничтожить, м-могу убить в любое мгновение мучительно-сахарным способом… но тебе это нравится. — Голос её почти что мурлыкает, прерываясь зачатками стонов, я опять ощущаю в паху щекотку непередаваемо тёплых пальчиков. — Больше того, ты… хочешь этого. Правда ведь?

Отстранившись на миг от сладкого лона, чтобы захватить в грудь воздуха, я в силах лишь застонать бессильно, чувствуя, что не могу сформулировать ни одну внятную фразу.

— Хочешь?

Ладонь её вцепляется в мои волосы крепче, мешая мне нырнуть лицом обратно в её сочащиеся соком складки, мешая вернуться к противоестественно-мазохистскому наслаждению. Странно, но зыбкое чувство мне говорит, что сладкою пыткой это сейчас является не только для меня, но и для паладина?

— Х-х… хочу, — выплёвываю я, тяжело дыша.

Лимия тихо смеётся, смех её подобен журчанью ручья.

— Дар надо заслужить.

Пальчики её ножки снова щекочут мой наполненный кровью орган, в то время как пальцы руки расслабляются, выпустив мой затылок на волю, позволив снова прижаться губами к упругим складкам.

— Старайся, — шепчет она. — Если ты будешь усерден, быть может, я подарю тебе смерть, о которой ты грезишь?

Я выпускаю опять на волю язык, чувствуя, как содрогаются стеночки её лона, как вздрагивают её колени и бёдра, как воительница приглушенно стонет, вновь безотчётно поглаживая мой затылок рукою.

«Это не Лим», — стучится вновь странная мысль в двери моего разума.

Такою она не была даже под действием гипертрофированной дозы афродизиаков. Правда, я не пытался тогда пробудить в ней садистку, а если бы попытался, могло б и сработать, но сейчас-то она в любом случае не под их действием.

Или?

Воительница стонет чуть глуше, в уме моём проносятся вспышками всплывшие неизвестно откуда слова. «Законы магии и законы жизни едины. То, что было связано, нельзя до конца развязать».

Я погружаю кончик языка глубже, чувствуя, как вибрируют бёдра воительницы. Мне представляется вдруг, как она вправду убьёт меня при помощи лэйзи, как её проберёт смешанная вспышка испуга, наслаждения и стыда — осознания, к чему честнейшего паладина толкнула только что её мстительность и её похоть? — и в тот же миг бёдра Лимии стискиваются, стоны девушки делаются раза в два с половиною громче.

«Хрустальные незримые нити».

Соединяющие всех людей по Наставнику Ализанту, но ставшие особенно прочными меж мною и Лимией возле Врат Нереальности. Ей передалась моя страсть, распалённая красными шариками, мой садомазохизм, даже моё удовольствие от унижения?

«То, что было однажды соединено, не сможет уже разомкнуться».

Магические связи неразрушимы.

Острый каблучок Лимии подныривает под мой пах, входит снова вглубь анального хода. Вдруг валькирия отстраняет от меня свою ножку, полувыпрямившись — лоно её отпадает при этом от моих губ — и сползая с меня.

— Л-лим?..

Пальцы её вцепляются вновь безмолвно в мои волосы на затылке, присев прямо рядом на землю, она раздвигает бёдра, придвигает мою голову ближе, вынудив меня наклониться, воспроизводя по сути позу секундной давности, но с небольшой поправкой. Я теперь располагаюсь над девушкой, лёжа почти что на брюхе, скользя своим пахом по острым холодным камням.

— Лизать, — сухо велит она.

Я приоткрываю чуть рот, выпуская снова на волю язык, проводя им по чувствительным складкам, втайне дивясь, зачем ей понадобилась внезапно вся эта рокировка.

Но в этот миг ладонь Лимии ныряет вниз к поясу, мне слышится едва различимый лязг, какой доводилось когда-то слышать однажды при извлечении из ножен кинжала.

Узкое острое лезвие проскальзывает змеёю в мой задний проход.

— Нравится?

Боль щекочет мой анус, пронзает прямую кишку. Это чувство трудно сравнить с воздействием лэйзи, чувство это острее и в то же время реальней, к тому же эффект от «шариков Дины» частично ослаб и не так сглаживает ощущения.

Вот, значит, почему она заставила меня перевернуться? Ей пришло в голову, что оружейная сталь в применении лучше туфли?

— Продолжай.

Кинжал в её руке проворачивается, одарив меня новым букетом страданий, я содрогаюсь бессильно, припав губами в то же мгновенье к сладкой сочной расщелинке, заполнив стремительно влажную щель языком.

— Старательней, червь.

Молниеносный острый укол.

Следом — ещё один.

Я ускоряю движения языком, мелко вздрагивая, чувствуя, как юркое лезвие в те же мгновения пробирается вглубь сокровенных кают моего организма, как его край впивается едва не до крови в нежную плоть — и тут же, будто опомнившись, отступает.

«Она меня трахает», — прокатывается волной озарения по недрам моего мозга.

Вспышка нелепого возбуждения.

«Трахает прямо сейчас. Трахает этим кинжалом».

Лимия стонет ещё раз, стонет в такт моим мыслям, кинжал в её руке входит глубже. Сладкая, жаркая боль заставляет меня закричать, закричать прямо в сочное лоно, чувствуя в то же время, как пальцы воительницы впиваются в мой затылок и прижимают к низу её живота силком мою голову, как мой крик гасится её влажными тканями.

«Убивая меня».

Как уже сделала это единожды, превратив в кровавую кашу мои потроха при помощи лэйзи. Кто знает, не вызвал ли ритуал Исцеленья меня фактически с того света?

Я раскрываю рот шире, тщась захватить больше воздуха, но захватывать нечего, пальцы Лимии цепко держат меня, мои потуги, несомненно, доставляют ей дикое удовольствие.

«Магические связи нерасторжимы?»

Я извиваюсь всем телом, чувствуя, что кончаю, чувствуя, как влага из меня истекает одновременно сзади и спереди — по белым камням, по грязной земле, по глубже и глубже входящему порциями смертоносному острому лезвию?

Глухой стон, почти вскрик, не задавленный плотью.

«Уметь надо».

Сумев всё же как-то на долю мгновения отстраниться, я хватаю ртом толику свежего обжигающего кислорода, представив с невероятнейшей чёткостью хрустальные нити, незримые тонкие нити, объединяющие в единое целое Лим и меня.

Часть Нереальности.

«Нереальность».

Пальцы мои невольно стискивают сильнее потные бёдра, я прохожусь опять языком по текущему соками лону, кусаю едва заметно зубами нижние губы.

«То, чего нет. Выдумка, небыль, фантом. Несуществующий набор невозможных физических взаимодействий. Плод суеверий оторванных от научного метода отсталых алхимиков. Такая же нелепая фикция, как светоносный эфир, торсионные поля или микролептонные сгустки».

Бёдра Лимии вздрагивают, она стонет снова, стонет с тихим сдержанным наслаждением — или с нотками испуганного смущения в голосе? — как разобрать?

«Как то, чего нет, может соединить меж собой то, что есть?»

Кинжал в руке девушки снова дёргается, дёргается ещё несколько раз, последний толчок кажется мне словно бы спазматическим.

«Мой мозг и её мозг, — упрямо думаю я. — Два разных набора элементарных частиц, повинующихся электромагнитному, гравитационному, сильному и слабому взаимодействиям».

Толчки замедляются. В них проявляется словно бы неуверенность?

«Как вообще в принципе может существовать некая мистическая телепатия?»

Дыхание паладина редеет, став странно прерывистым, нервным, временами как будто бы даже немного всхлипывающим.

«Какие взаимодействия, кроме тех четырёх, могут переносить информацию между умами?»

Лезвие выскальзывает наружу, новая порция боли сводит ожогом мой анус. Поддавшись невнятному импульсу, я вновь отстраняю лицо от её жаркого лона и неуверенно-нежно касаюсь губами изнанки девичьего бедра.

«Есть только физика, — добавляю я в мыслях, мстительно позволяя живущей во мне Модели Внешнего Мира, созданной земными учёными, нанести довершающий удар по не в пример менее проработанной Модели Внешнего Мира, придуманной здесь. — Физика, химия и систематика. Гормоны, перистальтика и метаболизм».

Облизнувшись, отведя губы от её нежной кожи, я поднимаю на Лимию взгляд, кидаю его ей в лицо. Девушка смотрит на меня не дыша, в глазах её стоит ужас.

«Ничего сверхъестественного или трансцендентного».

Невыразимый ужас.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

— Лимия.

Она не отреагировала на моё неуверенное обращение, словно бы пребывая в каталепсии. Сложив по-турецки ноги, сидя на камнях в полуметре от меня, она разглядывала свой кинжал со странной задумчивостью, которая всё меньше и меньше нравилась мне с каждым мгновением.

— Лим.

Я попытался коснуться её запястий, точнее, даже сжать их теснее, а по возможности и обезоружить воительницу.

Но, прежде чем мне удалось перейти хотя бы к вступительной фазе, девушка передвинула молниеносно руки так, что левая оказалась стискивающей меня за шиворот, а правая — направившей острие кинжала мне прямо в горло.

— Не прикасайся ко мне, — ноздри её гневно расширились, следующее слово она с тошнотой практически сплюнула, — животное.

Я взглянул ей в глаза, сверкающие огнём, блестящие предвестием обещаемой гибели. Невесело искривил угол рта.

— Ты всё равно не убьёшь меня, Лимия. — Не то чтобы я был особо уверен в этом. — Ты паладин. И хорошая девушка. Хорошие люди не убивают так просто даже животных.

Она смотрела на меня, дыша еле слышно, несколько мгновений. Затем острие кинжала отстранилось от моей шеи, рука с оружием скользнула вниз к ножнам.

— Ты просто… пользуешься этим. — Зубы её на мгновение стиснулись, дыхание потяжелело. — Для тебя и для таких, как ты, это — слабость.

Напомнить ей, что идеалы Хаоса мне не ближе идеалов Порядка, да и среди хаоситов — вопреки пропаганде противника — хватает людей с сопереживанием? Она и сама благодаря клочкам моей памяти должна понимать это. Но, когда в душе раздрай, ты начинаешь мыслить усвоенными с детства шаблонами.

— Возможно. Но мне бы хотелось напомнить тебе одну вещь, Лим. — Губы её на мгновение вздрогнули, она вскинула на меня безрадостный взгляд. Похоже, что интимно-уменьшительная форма её имени воспринимается ею сейчас как щелчок бича. — Хорошие люди не убивают так просто даже себя.

Она молчала, выдерживая мой взор, поначалу в её изумрудных глазах стояло лишь тщательно поддерживаемое презрение, затем ресницы её задрожали, она опустила веки.

Мне нестерпимо захотелось обнять её, погладить утешающе по волосам, но — нельзя. Воительница ведь может и позабыть тогда, что она паладин и хорошая девушка.

— Ты не виновата. — Я всё же не выдержал, я склонился к ней чуть ближе дозволенного, надеясь, что она не почувствует моё дыхание лбом. — Врата Нереальности создали между нами связь. Связь, сохранившуюся даже после покидания нами пещеры, объединившую наши… чувства, передавшую… тебе… толику моей извращённости.

Смолкнув на секунду, я проглотил комок в горле.

— Я слишком поздно понял, что происходит, Лимия. Понял и уничтожил эти хрустальные нити, неразрушимые никак и ничем в вашем мире.

— Зачем? — странно-чужим, ломко-сухим голосом осведомилась воительница. Она подняла взгляд, вперилась мне в лицо, словно ища на нём безнадёжно признаки того, чего нет. — Разве не лучше тебе было бы, чтобы…

Губы её искривились брезгливо в гримаске понимания.

— Ну да, разумеется. Стремление к жизни всё же оказалось сильнее.

Лимия разглядывала меня, прикусив губу, но в то же время как будто не видела чётко, взгляд её выглядел отсутствующим, мысли её казались устремлёнными вглубь. Левой рукой опираясь на камни, правой рукой она теребила безотчётно рукоять кинжала на поясе.

— Жалеешь?

Кажется, до неё не совсем дошла в первый миг суть моего вопроса.

— Если ты хочешь, — невинно предложил я, — мы можем прогуляться в пещеру к Вратам Нереальности снова. Связи возникнут вновь.

Губы паладина превратились в две ниточки, зрачки превратились в две точки.

— По-моему, ты напрашиваешься сам на свою скорую гибель.

Я распахнул с наивным видом глаза и вытянул медленно руку вперёд, игнорируя убийственный взгляд валькирии, провёл пальцами по её пушистой огненной гриве.

— Если тебе станет от этого легче, Лимия, то — прошу. Я хочу лишь, чтобы ты жила, оставаясь при этом собой. — Кончики пальцев погрузились глубже в пучину волос, щёки девушки покрылись слабым румянцем — то ли от злости, то ли от чего-то другого. — Целеустремлённой. Яростной. Идеалистичной. Той Лимией, которую я успел в этом мире узнать.

Она опустила вновь веки, дыхание её участилось.

— Плохо, — пробормотала воительница, сглотнув с явным трудом. Ну хоть рука её вроде бы отползла немного от ножен кинжала. — П-плохо… ты меня знаешь.

Я сместил руку ниже, огладив её левый висок, положив ладонь ей на плечо. Попытался взглянуть ей в глаза.

— Это была не ты. Я же сказал тебе. Просто наши чувства временно слились воедино.

Веки её приподнялись, взгляд Лимии коснулся снова моего лица — взгляд уже скорее робко-изучающий, чем брезгливый. Губы её искривились вновь в слабой полуусмешке — которую, может, и стоило бы назвать презрительной, не будь она слишком вялой и грустной.

— Дурак.

Выражение, приличествующее скорее детскому саду, проникнутое беспомощностью. Я лишь стиснул чуть крепче на мгновение пальцы, глядя в глаза собеседнице и дожидаясь её слов, ценя эти редкие теперь секунды глазного контакта без ненависти.

— Думаешь, паладинов Порядка не учат противостоять ментальным влияниям? Не учат… противодействовать даже самым жёстким нереальным круговоротам, норовящим разорвать в клочья саму твою сущность? — Кажется, на кончиках ресниц Лимии сверкнули бусинки влаги. — Мы защищены от них. Ничто не может пробить светоноснейший щит… и шарики плотского похотения тоже бы не пробили барьер, не будь между нами тогда уже тонких нитей, едва уловимых, но служащих дырою в броне. Ты… не разрушил их, думаю. Ты просто не знал о них.

«Едва ли мой дар способен вообще уничтожить то, что рождается не столько на магическом уровне, сколько на обычном психическом».

Я моргнул, ощущая, что мне становится по-настоящему стыдно выдерживать её взор, так же как и держать по-собственнически на её плече свою руку.

Ладно я, житель иного мира без каких-либо аскетических идеалов, попавший в плен к прекрасной допросчице и впоследствии вынужденный бок о бок с ней неделями путешествовать. Тут немудрено ощутить романтический зуд хотя бы слабого вида. Но она, как она могла угодить в столь простейшую ловушку для чувств?

— Прости. — Я убрал ладонь с её плеча, она смотрела на меня с недоверием и словно бы со слабой опаской. Как если бы это я мог теперь в любое мгновение убить её? — Я… п-представить даже не мог.

— Я тоже, — губы её невесело дрогнули. — Обычно это в принципе не может произойти.

Почему?

А, ну да, догадаться несложно. Чувства меж сторонниками разных Первоначал едва ли имеют шанс зародиться, тут даже может иметь место ауральное отторжение своего рода. Симпатия же меж сторонниками Порядка вряд ли разрушит щит.

Я замолк под её мутным взглядом, не ведая, что сказать. Мне хотелось умолять о прощении, осыпать голову пеплом, но в то же время было пронзительно ясно, что прощение бесполезно и что пепел ничего не изменит. Мне хотелось предложить ей свою жизнь в качестве компенсации, но было при этом понятно, что тошнотворный пафосный жест тоже ничего не поправит, ей не найти в себе силы убить меня, да и вряд ли она даже в этом случае почувствовала бы себя лучше.

— Лимия. — Я опустил на мгновение веки, чтобы не видеть изумрудных глаз сидящей напротив воительницы, её рыже-золотых волос.

Сказать, что мне жаль, нечеловечески, душаще жаль? Что я бы с охотою умер, если б только от этого ей могло стать хоть чуточку легче?

Я открыл глаза. Окинул взором собеседницу, как будто рассматривающую меня в ответ, но на деле явно ушедшую вновь в безнадёжные мысли.

— Лимия… — голос мой упал.

Вытянув руку вперёд, я коснулся её правой ладони, огладил кончики пальцев. И, вместо задуманных тусклых фраз, с уст моих фрейдистской оговоркой сорвалось:

— Можно, я тебя поцелую?

Зрачки валькирии расширились, в них смерчем мелькнула целая круговерть чувств. Изумление. Презрение. Странный, сверкнувший на мгновение, страх. Тоска. Ирония. И даже — будто бы жалость на самом дне глаз.

Ну, или всё это просто мне показалось? Ауры я читать не умею, об эффекте же Кулешова, предвзятой трактовке нейтральных лицевых выражений, слышали в моём мире практически все.

— Теперь? После всего… — Она замолчала, куснув губу. Лицо её искривилось горько. — Конечно. Теперь это всё в любом случае уже не имеет значения.

Я подсел ближе к ней, не отводя взгляда от её изумрудных глаз, её дрожащих ресниц. Сжал крепче её ладонь, провёл пальцами по мякоти с внутренней стороны. Потянул носом воздух, втягивая аромат её локонов, видя на её лице странную смесь обречённости и желания.

«Она убьёт меня. Действительно ведь убьёт, стоит ей только очнуться, стоит ей осознать, что я снова пытаюсь играть с её чувствами уже без помощи магии?»

Губы паладина Порядка были сладки, я их пробовал не спеша. Словно первый поцелуй в жизни, а впрочем, был ли я на Земле таким уж особенным донжуаном?

Рука моя скользнула ей за спину, обвив плечи, погладив пушистые волосы. Да, это смертельно опасно, но выхода нет, если я желаю спасти её от неё же самой.

Высвободив губы после не столь уж глубокого поцелуя, взглянул снова ей в глаза, видя сочащуюся с ресниц влагу. Воительница спрятала взгляд, вдруг обняв меня крепким ответным движением, лицо её ткнулось в долинку между моим плечом и шеей.

Она тихо всхлипнула.

Я продолжал гладить Лимию по волосам, не ведая, что сказать, не зная, нужно ли вообще что-либо говорить. Плач — это ведь в любом случае лучше, чем горький камень на лице или враждебная сталь во взоре?

— Я… дура, — выдохнула она, двинув головой, словно вытирая слёзы о воротник моего много испытавшего в этом мире свитера. — Я просто дура.

Чуть отстранившись, но позволяя ласкать по-прежнему её рыжие локоны, Лимия взглянула в лицо мне — уже без злости и без презрения, хотя всё ещё с лёгкой тоской.

— Ты… хочешь снова воспользоваться моей пресловутой наивностью, да? — в интонациях её, вопреки содержанию слов, не было яда, звучала скорее усталость — и странная отчаянная открытость. — Моей… доверчивостью, неиспорченностью? Да?

Я вместо ответа просто ещё раз погладил её, да и что тут можно было ответить? Воительница прикрыла глаза, откинув голову назад, опустившись всем своим телом на камни.

— Разрешаю.

Она задышала чаще, бурное дыхание заставило заходить ходуном её грудь.

— Пользуйся.

Низко нагнувшись, я поцеловал краешек её подбородка, затем мои губы коснулись вздрогнувшей шеи. По туловищу девушки прошёл слабый трепет.

— Чего я хочу? — шепнул я жарко прямо ей в ухо. Дав себе волю, облизнул мочку. — Я уже сказал тебе. Именно этого я и хочу, ни больше ни меньше.

Она открыла глаза, по лицу её на миг прошлась сеть мелких ямочек. Проверка, тест, испытание? Если и так, Лимия явно как минимум частью себя желала, чтобы я провалил его.

— Тебя.

Не удержавшись, я протянул было руку к укрытой кольчугой груди, но сумел задержать ладонь где-то меж левым плечом и ложбинкой.

— Живую, здоровую и активную. Да, — выдохнул я ей в ухо, — исследовать твоё тело получше мне тоже бы жгуче хотелось. Но если это убьёт тебя — мне таких подарков не надо.

Запоздалой волной прошлось по спине осознание, сколь лицемерно и пошло всё это звучит после проделанного недавно. Впрочем, в двух случаях из трёх я был под влиянием чар?

— Зачем тебе это? — рука её вновь нашла мою свободную руку, Лимия вновь смотрела на меня — с интересом, печалью и будто бы едва уловимым сочувствием. — Что тебе до меня?

Я сглотнул ком колючей проволоки в горле.

— К чему спрашивать? — Чёрт, кажется, на меня накатил насморк. Надеюсь, шмыганье носом объяснялось именно этим, иначе мне придётся предположить, что инфантилизм заразен. — Знаешь, я… не буду и спорить с тобой насчёт ваших магических стереотипов. Быть может, в вашем мире и впрямь всем, кто не сторонник Порядка, плевать на жизнь человека, п-плевать на… жизнь девушки, возможно, самой лучшей на свете. Но я… я не отсюда… и…

Слова перестали клеиться, я зажмурился, ощущая бессилие, пряча от собеседницы взор. Нет, не быть мне Курпатовым, вытаскивающим людей из бездны депрессии, так же как не быть магом Ревичем или Наставником Ализантом.

— Вот как, стало быть. — Лимия словно бы раздумывала, кончики её пальцев смутно знакомым движением пощекотали мякоть моей ладони. — Лучшей, стало быть.

Пальцы её застыли, я вдруг явственно ощутил, каким сможет быть и о чём сможет быть её следующее высказывание. Некая философически-грустная шпилька по поводу вещей, целенаправленно над «лучшей из лучших» проделанных?

— Прости, — выдохнул я стоявшее комом в горле ещё минут пять назад слово. Уткнувшись носом в прядь волос под её левым ухом, чувствуя новый шквал насморка. — П-прости. Прости…

Рука её сжала мою ладонь на мгновение.

— Лучшей на свете, значит, — проговорила, будто бы не слыша меня, воительница.

Чуть отстранив голову, прищурившись, Лимия взглянула вновь мне в лицо, черты её лица при этом вроде бы заострились.

— Стало быть, ты лежишь сейчас с лучшей на свете девушкой, тело которой — как выразился сам — жгуче желаешь исследовать, — повторила она словно бы не без мрачного удовольствия использованные мною слова. — Зная, что она разрешила это тебе. Грезя об этом.

Рыжеволосая валькирия смотрела на меня не дыша, я и сам дышал через раз, чувствуя, как во мне пробуждаются уснувшие вроде желания, сила которых растаяла вместе с воздействием шариков и разрушенных мною нитей.

— Так?

В глазах её дрожала зыбкая светлая тень. Я бы мог то назвать едва уловимой насмешкой, если б не знал, что чувства её должны быть сейчас предельно далеки от подобного.

— Мои желания… н-не играют особенной роли, Лим. — Я задышал чаще, жалея, что с уст моих вновь сорвался огрызок её имени, но, кажется, собеседница не обратила внимания на сокращённую форму. — Ты знаешь, я… в-всегда хотел тебя. К-как… озабоченное животное. Как… похотливый скунс.

Воительница сглотнула слюну. Она облизнулась, на лице её вновь на мгновение обозначились — и сразу же скрылись — лёгкие ямочки.

— Вот, значит, как.

Ладонь её выскользнула из моей, рука изменила положение. Прежде чем я успел осознать, что происходит, пальцы её оказались прямо у моих брюк, почти у проделанного разреза.

— Скунс, — выговорила она.

Кончики её пальцев потеребили меня через ткань.

— Л-лимия, — я почти поперхнулся.

Что с ней?

Не лишился ль ума кристальной честности паладин, не оказался ли удар по душе слишком тяжким? Не решилась ли вправду она покончить с собой, отвергнув напоследок запреты?

— Не надо, — выдохнул я, не будучи сам уверен в себе. — П-пожалуйста…

— Почему?

Пальцы её едва уловимо согнулись.

— Ты же ведь хочешь этого. — Согнулись и задрожали, отчего я чуть не заплакал. — Хочешь всем своим телом, жаждешь, как озабоченный скунс. По собственному твоему выражению?

— Я не хо… — приглушенный стон от сдвига её ладони в сторону перебил фразу на полуслове, воительница мирно следила за мной, в глазах её что-то тихо светилось. — Н-не хочу… сделать с тобою что-то, что ок-кончательно тебя уничтожит. Н-не хочу, чтобы ты… сама с собой это сделала.

Лимия чуть придвинула голову, губы её приоткрылись. Кончик её языка странным движением коснулся на миг моего носа.

— Не хочешь?

Я был готов застонать.

— Н-нельзя…

Кончик её языка дотронулся скользко до моей переносицы, двинулся выше, тут же отпрянув, почти что дойдя до межбровного интервала.

— Ты теперь понимаешь, — знойно шепнула она. — Грань меж «нельзя» и «хочу». То, что я тщилась тебе втолковать. То, что я тщилась в тебе пробудить. Через страх, через гнев, через желание выжить, но лишь только в себе самой распалила запретную похоть.

Я всё-таки застонал, не сдержавшись, застонал, чувствуя, как нежные пальчики Лимии выписывают круги на вздувшемся бугре моих брюк.

— Лим…

Я прикусил губу, гася сдавленный стон.

— Что?

— Если ты… продолжишь, — я закусил теперь уже щёку, на миг себя отрезвляя, — я… н-не смогу остановиться. М-мне… не хватит принципов.

Ресницы Лимии словно бы со слабой иронией дрогнули, зелёные глаза расширились.

— Правда?

Пальцы её проскользнули прямо в разрез, неимоверно игривым, несвойственным паладину в обычном её состоянии жестом коснулись моей нагой плоти. Погладили, почти что хозяйским движением пощекотали, потеребили головку.

Я чуть не задохнулся, рука моя сама собою нашла завязки её кольчуги, пальцы потянули шнуровку, пластины металла разошлись в разные стороны, обнажая прекрасные полушария.

— Прости. — Ладонь моя легла на упругий левый сосок, я ощутил его остроту, сжал на мгновение руку. — П-пожалуйста, прости…

Зажмурившись, я поцеловал её шею, затем нежно куснул плечо. Свободная моя рука странствовала ниже по её телу, исследуя её бёдра, ягодицы, живот, распутывая завязки нижней части её облачения.

— А если не прощу? — Голос Лимии звучал абсолютно мирно, ладонь её проникла целиком в разрез моих брюк, обхватив жаркой раковиной плоть, задрожав. — Тогда что?

Я тихо застонал, уткнувшись бессильно подбородком в её грудь, скользя по соску носом.

— Т-тогда… не дразни хотя бы меня. — Сосок её дрогнул от моего касания, дыхание воительницы прервалось на миг. — П-прошу тебя…

— Но тебе же ведь нравится это, — пальцы её согнулись, сомкнулись тесным коконом. — Ты ведь хочешь, чтобы я продолжала. Жаждешь.

Отчего меня вновь преследует смутное ощущение deja vu, ощущение, будто бы фразы и реплики эти я уже слышал когда-то?

— Если ты это сделаешь, — выдохнул я, — если ты… не остановишься, я… п-просто тебя изнасилую. Ты это понимаешь, Лим?

Едва различимая светлая искорка в глазах Лимии стала чуть ярче.

— То есть ты хочешь взять меня силой, — проговорила валькирия не спеша, пальчики её чуть расслабились и сразу же сжались, расслабились и сжались ещё раз, — взять силой лучшую на свете девушку, раздвинув ей ноги? Используя её тело, — она облизнула губы, — как куклу, как игрушку для удовлетворения своей плотской похоти?

Я навис над воительницей, упёршись ладонями в камни, чувствуя, что схожу с ума от искушающей дрожи её ласковых пальцев, но набравшись сил кинуть ей в лицо хоть один взгляд, полный бесплодной муки и отчаянного желания.

— Оч-чень.

Она невозмутимо смотрела мне в глаза, на дне её зрачков как будто нечто переливалось. Пальцы её чуть сдвинулись в сторону, кончики их щекотнули мошонку.

— Что же мешает тебе?

— Ты, — выдохнул, почти выплюнул я.

Зубы мои скрипнули от бессилия.

Я был готов застонать, чувствуя, что ещё немного — и я не выдержу, я сорвусь, быть может, даже не яростным всплеском насилия, а просто выплеском семени на её тёплые пальцы. Ресницы Лимии дрогнули, она словно бы любовалась зрелищем безмолвной борьбы, происходящей во мне, следя за ней с интересом, будто бы даже с тусклой иронией.

— Я? — искривились недоверчиво уголки её губ. Брови взметнулись вверх. — Мешаю?

— Ж-жутко, — всё же не выдержал, всё-таки простонал я.

И впился поцелуем ей в губы, зажмурившись, будто пытаясь отвлечь себя волной лирических чувств от чувств куда менее выспренных. Тяжело дыша, ощущая, что теряю самоконтроль, приподнял голову, касаясь губами теперь уже её чёлки.

Лимия повернула немного голову, я почувствовал ответное влажное прикосновение её вздрогнувших губ — к шее, что ли? К трепещущей жилке чуть ниже правого уха?

— Не надо… ни о чём думать, — прошелестела она еле слышно, прошелестела так тихо, что слова эти можно было счесть померещившимися. Что мелькнуло в этот миг в её голосе, жалость, тоска, нечто ещё из едва уловимого? — Не надо.

Я провёл рукой по её обнажённой груди, медленно, плавно, как бы намеренно удерживая похоть в узде, вслушиваясь в ритм дыхания девушки, то прерывающегося, то учащающегося.

— Хорошо, Лим, — шепнул я, уткнувшись в ложбинку меж её грудей носом, поцеловав солоновато-сладкую плоть. — Хорошо.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Это было причудливо.

Постигать, изучать, исследовать тело изученной вроде бы тобой девушки квадрант за квадрантом пылающей кожи, каждый миг напоминая себе, что пред тобой — личность. Личность, которую ты совратил, сбил с пути праведного, будучи морально обязан теперь совершить что угодно, чтобы она перестала хоть в перспективе жалеть об этом?

Робость и нежность, приличествующая скорее первому сеансу взаимопознания тел, чем успевшим узнать друг друга и изнасиловать друг друга самыми разными способами любовникам.

Страх обидеть другого.

Испугать.

И — в моём конкретном диковинном случае — смесь желания и вины, понимания, что нежностью своей я тоже причиняю воительнице своеобразную боль, но в то же время нельзя, немыслимо сейчас по-другому.

— Как ты… себя чувствуешь, Лим? — осмелился шепнуть я, шепнуть на ухо уже после того, как напрягшиеся было черты прекрасного личика понемногу расслабились, а закушенная в последнем стоне губа была отпущена на свободу. — Тебе… хорошо?

Пауза. Тихое хмыканье — или даже хихиканье.

— Мне странно.

Губы её слегка искривились. Воительница улыбается?

— Кажется, будто ничто уже не имеет никакого значения. Я пала, пала так низко, как никто в моей Цитадели не мог когда-то вообразить, но даже это как будто почему-то теперь уже меня не волнует.

Пытаюсь поймать её взгляд, выражение её глаз, гладя её по пушисто-янтарным волосам. Она сглатывает слюну, опуская на несколько мгновений веки, лицо её не выдаёт особой смертельной апатии, но не выдаёт и особой заинтересованности жизнью.

Почти нейтральное выражение. Пожалуй, с лёгким уклоном скорее в плюс, чем в минус, но каким-то уж подозрительно лёгким?

— Орзеус мог знать. — Лимия слабо вздрагивает при упоминании мною авторитетного для неё лица, я целую краешек её плеча. Трусь об обнажённую кожу носом, прежде чем снова попытаться перехватить её взгляд. — Мне досталась малая толика твоей о нём памяти. По ней складывается впечатление, что он неплохой психолог.

— В-возможно. — Она не спорит. Она зябко передёргивает плечами, чуть меняет своё положение на камнях, словно безотчётно пытаясь прижаться ко мне поближе. — Зачем?..

— Я… не смогу теперь воевать против Порядка, Лим. — Голос мой дрогнул, я виновато закрыл глаза, уткнувшись лицом во впадинку между её плечом и шеей. — Не знаю, в силах ли я воевать против Хаоса… но против Порядка — не смогу физически.

Я смолк, не в силах открыть глаза и поднять на воительницу взор, сознавая, сколь жалко для убеждённого паладина выглядят мои стимулы и мотивация.

Дыхание её изменилось, став как будто самую чуточку сиплым. В нём послышался едва уловимый хрип — или даже приглушенный всхлип?

— Тебе… тогда тем более не за что винить себя. — Я погладил рукой её по плечу, погладил по правому полушарию груди. — Это мог быть план, направленный во благо Порядка. Ты сделала то, что должна была сделать, даже не сознавая того.

Всхлип повторился, чуть громче. Или это смешок?

— Да уж, — фыркнула, пробормотала приглушенно девушка. — План. В Великом Тысячелетнем Противостоянии Света и Тьмы… победят те, у кого будут больше сиськи?

Я ощутил, что краснею. Вот уж не думал, что из миллиардов крупиц моей памяти ей достанутся воспоминания о циничных сказках Бормора.

— Ах ты зараза. — Чуть отстранившись, взглянув ей в лицо, я ущипнул её за грудь. Улыбнулся. — Но ты ведь знаешь, что я могу быть прав.

— Знаю. — Лимия улыбнулась едва ли не шире, глядя на меня, в глазах её разгоралось сияние. — И почему ты так хочешь убедить меня в этом — тоже знаю. Теперь — знаю.

Она поцеловала меня.

В губы. Сама. Без применения мною каких-либо чар — или даже долгих романтических искушений. Я чуть не забыл на пару минут о необходимости дышать кислородом.

— Спасибо тебе. — Кажется, в глазах моих экстаз на секунду вытеснился страхом, слишком по-прощальному прозвучали эти слова, воительница покачала головой. — Нет, не бойся. Я не буду ничего делать с собой. Даже если ты неправ, это было бы бессмысленной трусостью или слабостью… а если прав, то — тем более.

Сдвинувшись набок, позволив девушке выскользнуть из-под моего тела и начать приводить своё обмундирование в норму, я смотрел на неё слегка замутнённым взглядом. Главная угроза отхлынула, но некий важный нюанс продолжал волновать меня, продолжал смутно тревожить, однако как к нему подступиться?

— Лим.

— Да? — паладин посмотрела на меня, завязывая шнуровку кольчужного бронелифчика.

Я медленно выпрямился, застёгивая брюки. Сделав несколько шагов к девушке, положил ладонь поверх её правой руки.

— Лим. — Она слабо вздрогнула и застыла, но не выдернула руку и не отвела взор. Я сглотнул слюну, чувствуя себя до дикого хрупко, чувствуя неспособность к подбору слов. — Можно… я… буду и дальше пользоваться твоей доверчивостью и неискушённостью?

Веки валькирии вздрогнули, я обругал себя мысленно за претенциозный характер заявки и погладил тыльную сторону её ладони.

— А ты — моей испорченностью и цинизмом. — Я не отводил взгляда от её глаз, в которых что-то непонятно переливалось, хотя щёки мои явно горели огнём. — Пожалуйста, Лим. Я… действительно очень желаю этого.

Желаю, быть может, сильнее, чем желал чего бы то ни было когда-либо прежде. Но как передать словами то, что не решаешься толком признать даже перед собой?

Воительница прищурилась, взгляд её на секунду неуловимо сменился. Ауральное зрение? Мигом позже глаза её вновь расширились, заблестев так ярко, как не блестели никогда ранее.

— Да, — чуть слышно выдохнула она.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

— Значит, Врата лучше не пробовать уничтожить? — на всякий случай уточнил я. Не то чтобы мне хотелось лишать существования столь величественный феномен.

— Последствия попытки непредсказуемы. Врата являют собой гигантский прорыв в иномирие, за тысячелетия они стали скорее областью, чем артефактом. Если твой дар питается Нереальностью, кто знает, не разрушит ли его попытка подорвать источник собственной мощи? Если же нет — не приведёт ли уничтожение Врат к разрыву всех связей меж обеими сторонами действительности?

Помолчав, девушка грустно склонила голову.

— Может, когда-нибудь они ещё пригодятся человечеству. Когда-нибудь, когда мы узнаем Нереальность лучше — и она станет для нас частью Реальности.

Я поёжился, всё ещё обдумывая предыдущую порцию её слов. У меня мелькали порой тайные мессианские помыслы, как мелькали бы у любого попавшего в магический мир землянина на моём месте, но я бы определённо не хотел стать разрушителем здешней цивилизации.

— Тебе не жутковато? — Я кинул на Лимию осторожный взгляд исподлобья. — Получается, мы с тобой являемся теперь носителями величественной древней тайны.

В моём мире посторонних свидетелей, проникших в подобное, устраняют. Магия здешней реальности позволяет попросту стереть лишние воспоминания, но и это не особенно сладко.

— Не думаю, чтобы это было тайной для магистров Порядка или даже Хаоса, — качнула еле заметно головой паладин. — Раз вход во Вратовую Пещеру столь чист и не завален камнями хотя бы при помощи немагических средств, то даже не исключено, что Врата эти до сих пор время от времени кем-то используются.

Я бы мог сказать, что не магистр, не архимаг и даже не ученик чародея, чтобы ценность моих сил искупала риск посвящённости в тайну. Но промолчал, вспомнив, как мой эксклюзивно-антимагический дар притягивал внимание хранителей Первоначал.

Лимия посмотрела на меня.

— Главное, чтобы тайна эта не стала достоянием толп. Я не расскажу никому о Вратах. И ты тоже не расскажешь. Так ведь?

Ресницы её распахнулись, я, помедлив, со странным смятеньем кивнул. Необычную власть приобрела надо мной эта рыжая зеленоглазая девушка. План Порядка, если это был он, сработал чересчур хорошо, но кто я, чтобы возражать?

— Теперь нашей задачей вновь является поиск Ока, — воительница положила свою руку поверх моей, еле заметно улыбаясь чему-то. — Трёхсторонней хрустальной пирамидки.

— Пятисторонней, — фыркнул я.

Мы с некоторой неловкостью рассмеялись, глядя друг на друга.

Да, после обмена впечатлениями о случившемся и сверения наших воспоминаний выяснилось, что артефакт по ту сторону Врат мы видели совершенно по-разному.

Обманка, морок, порождённый силами Нереальности. Скорее всего — как выразился бы один фантаст-эзотерик моего мира — «полуавтоматическая Ловушка Сознания». Этой системе даже не хватило ума изучить нашу память и создать один мираж на двоих, хотя наши умы в Пещере Врат и так были переплетены.

— Как бы поиск Ока нами теперь не замедлился. — Я окинул Лимию взглядом, как бы купая её в своём тёплом взоре, с удовольствием видя, что дыхание девушки чуть замедлилось и она слегка покраснела. — Будет такой повод отвлекаться от поиска на каждом шагу.

— Око нужно Порядку. — Она гордо вскинула головку, сглотнула слюну, задышав тяжелее. В голосе её зазвучали новые, незнакомые прежде интонации, странная смесь лукавства, упрямства и шаловливости. — Но… для тебя конкретно… я вот думаю, так ли уж оно тебе теперь необходимо?

Я сглотнул слюну сам, глядя в её ярко блестящие изумрудные очи. Смахивающие чем-то на Око Зервана, легендарную мистическую поделку, позволяющую двигаться поперёк времени и способную помочь мне вернуться в родную реальность.

— Не очень, — подтвердил я.

Она сделала шаг вперёд, не отводя от меня всё ярче мерцающих глаз. Пальчики её на моей ладони чуть сжались.

— Полагаю, ты, — голос её слабо дрогнул, она покраснела гуще, — мог бы… как человек без чести и без принципов… взять меня сейчас прямо на этих камнях. Взять меня… силою, взять прямо в одежде.

Руки мои приобняли прекрасную воительницу чуть ниже пояса, ладони мои легли на её упругие роскошные бёдра.

— Как… паладина, Лим? — мне захотелось смеяться, вопрос этот я уже задавал ей когда-то, но я подавил слишком уж непристойный смех, чтобы не задеть Лимию, хотя, боюсь, веселье полыхнуло-таки Сверхновой в моих глазах. — Или… как… последнюю шлюшку?

Рука моя скользнула под кольчужной юбкой по её ягодицам, глаза Лимии расширились. Она задрожала, на дне зрачков её заплясала смутная тень неведомой прежде светлой радости и опьянения.

«Вдосталь и без греха». Что бы и как ни происходило отныне меж нами, после случившегося в этом уже не будет по понятиям Лимии ничего грешного.

Ну, насколько я понимаю?

— Как паладина. — Лим смотрела мне упрямо в глаза, румянец на её щеках стал ещё ярче, как видно, от осознания смысла того, что она собирается произнести. — И как шлюшку.

— Как шлюшку-паладина? — пальцы мои достигли традиционного места отсутствующих ныне трусиков, вильнули вокруг двух створок заветной раковины. — Вот, значит, ты… какая? Ты не говорила мне.

Она прижалась ко мне, тяжело дыша, пальцы мои играли с укромным треугольничком плоти, то ускоряя, то замедляя движения, чувствуя всё больший жар и всё большую влагу.

— Тебе… вправду нравится унижать меня, — выдохнула почти беззвучно, почти жалобно простонала валькирия.

— А тебе нравится унижаться. — Я поцеловал её в губы, приник к ней, с удовольствием ощущая трепет доверчиво прижатого тела. — И унижать тоже… когда ты — не совсем ты.

Отступив на полушаг, я вытянул вперёд руку, провёл по обнажаемым бронелифчиком чарующим полушариям.

— Так ведь, Лим?

Краска, ямочки на щеках. Свет в глазах, нежность, открытость и что-то ещё, чему не находится адекватного выражения в языке.

— Ты же знаешь, что да, — пошевелились почти безмолвно её губы, промерцали беззвучно искры в её зрачках. Не возникает ли уж меж нами новая хрустальная нить? — Но я убью тебя, если ты кому-нибудь скажешь.

Не выдержав, я всё-таки рассмеялся. Сердитая нахохлившаяся воительница, умственному взору которой, должно быть, предстали тени собратьев по Цитадели, кинула на меня странно-беспомощный взгляд.

— Не бойся, Лим. — Прижав её снова к себе, чувствуя, как дрожит её дыхание и как горит под юбкою её плоть, я потёрся лбом о её лоб, глянул ей прямо в глаза. — Я не предам тебя. Теперь — никогда.