Санька Бог

Памяти великого Мастера, Владимира Меньшова…

RIP 05.07.21 /uiescat in pace, riposa in pace, rest in peace — «покойся с миром"…

рассказ посвящается тоже памяти моего соседа по общаге.

Сане, который утонул 01.07.21, ему было почти 42 года.

образ героя текста собирательный, и он писался уже давно, но концовка никак не приходила. и вот такой получился финал…

***

«Санька Бог и его счастье».

Санька, правда, пытался. Но ничего не мог поделать.

Ноги и руки, а тем более язык, больше не слушались его злоумышленных приказов из мозга, после принятие на грудь двух стаканов крепкого самогона, почти без закуси.

Днем стояла адская жара: ничто от нее не спасало, кроме спасительной тени развесистых ив возле речки, на берегу, или даже купания в ней самой. Санька очень хотел поговорить о чем-то важном для него, да хотя бы с самим собой, услышать какие-то простые слова, произнесенные вслух, но его рот издавал лишь одно неразборчивое мычание. Санька силился найти своё счастье.

Только не дается оно самое, никак.

Бог, его тёзка, наверное, находящейся там, на загробных небесах, спросит его когда-нибудь: «ты знаешь, что такое счастье?»

Конечно, он ответит, что нет, не познал почему-то.

Где его заблудившееся счастье? В чем оно заключается?

Он не знал, теперь поговорить было не с кем, даже с самим собой не получалось.

Поэтому втыкал и втыкал лопату в каменистую землю по полному штыку, ощеряясь и озлобясь, не знамо на кого, благо силы и безотказной души у него было без меры.

Он копал чернозёмную почву жилистыми руками, как заведённый трактор, под посадку картофеля. По натуре Санька Логонув, был не злобный, не воинственный, а скорее наоборот.

Он добрый, будто бесхозная собака, потрепанная жизнью.

Седые волосы ежиком, точно белый пух с отшибленного тополя, теперь уже намертво приклеенный к макушке.

Глубокие морщины, точно борозды, лемехом пропахали на лице вековую сажень. Усы… да где они сейчас.

Сбритые по приказу сельского фельдфебеля, а ныне участкового полицая, оккупировавшего сельсовет.

Если только вкладчину собраться, да на помин достопочтимых усов. Но этих крамольных мыслей давно не возникало в головушках смиренных сельчан.

Тем паче и у Саньки Логонува.

Он чувствовал в себе Крик.

Да не такой крик, в котором можно высказать в залихватской песне под гармонь, а все, что есть на душе.

Ведь неосознанная агрессия ведет к последствиям.

От которых, уже трудно избавиться.

Просто «крик», да только он помалкивал до поры и до времени.

А то ведь психушка светит: не гляди что сельсовет, вмиг примчит из районной станции светлозадая «буханка» со шприцём в руке.

И точно примчится ни на секундочку не промедлив, стараниями соседских «доброжелателей» по одному звонку в соответствующие органы.

В горячечном бреду, когда он этой весной подхватил недомогание, ему казалось, что ангелы вторят ему вместе с ним.

Ведь он шибко верующий в бога, в рай и ад, носит потёртый крестик на груди, дружит с батюшкой, в церковь обязательно заглянет, когда тверезый, хоть без свечки, да без подаяния на нужды прихода.

Он метался в том сне, чтобы окутать себя теплом.

Только откуда его взять.

Если он ночевал под случайным забором и на чердаках заброшенных сараев, скрючившись в три погибели, или сложив под себя ноги, словно усталая цапля.

Он быстро старел, в младенчестве долго болел всеми хворями.

В школе он учился так себе, речь была не заикающейся, а напротив быстрой и непонятной, будто проглатывал на бегу некоторые буквы из слов.

Когда пришёл момент в школьную пору получать прозвища, то тем острым на язык заводилам, пришло на ум элементарное — сократить фамилию: Логонув — Лог.

Санька даже поначалу гордился кличкой, она ведь почти звучит как «Бог», если особо не прислушиваться.

Но потом ошибка исправилась сама.

Деревенские жители в основном не «гекали» в языковом произношении слов, а мягко в говоре, почти по-хохляцки «хекали».

Вот так из Саньки Бога, получился Санька Лох.

В юности, хотя он уже к тому времени, окреп малость и выправился речью, ростом и здоровьем, в армию его не взяли.

Поэтому молодые девки не давали, ехидно отшучиваясь на постельную тему.

Он ещё долго ездил и просился в районном военкомате, чтобы его призвали на армейскую срочную службу, да хоть копать траншеи или прислугой поваров чистить картошку, но ему всё равно отказывали раз за разом.

Пришлось с горя да по нужде мужчинской, брать в жёны бабу уже в цветущих годах, бьющую точно в глаз в случае малейшего скандала, сварливую отолстевшую вдову с тремя детьми.

Женился и обвенчался в церквушке, сыграли свадьбу скромную, как положено с пьянкой на три дня и беззлобной дракой между пьяными гостями.

Но вскоре, лет через пять, семейная лодка разлетелась вдрызг, из-за его начавшегося было пристрастия к чистейшему первачу.

Лодка разбилась, а страсть осталась, вместе с новым состарившимся прозвищем — Санька Бог.

Нередко он отшучивался подвернувшимся собутыльникам, что его мужицкое счастье в том, чтобы водка никуда не исчезла из деревни и дома. А он то уж позаботится об этом, или не бывать ему Санькой Богом. Дом… а что это такое.

У него давно не было дома, в общепринятом понятии.

И что из этого? такая ведь жизнь, как у вольного перекати–поле.

Наступил вечер, наскоро побросав все вещи в лабаз, Санька поплелся на отдых, где сразу накатил полстакана самогона, без мытья рук.

Он пощупал стол, чтобы удостовериться, что он на месте, потом стул, на котором сидел. Да нет, стул тоже не хотел пропадать.

Помутневшим взором он окинул домашнюю обстановку.

Сейчас он проживал во временном жилище, в почти достроенной бане шурина, одного из многочисленной родни из дальних кровей.

Разумеется, пожить, не просто так по доброте душевной, а за работу по фермерскому хозяйству в один гектар: участок под картошку, огурцы и помидоры в теплице, сажать, копать, поливать и прочая служба.

Крыша над головой, паленая водка или самогон, дешевыё сигареты, кормёшка и чуток деньжат на карманные расходы. Что ещё нужно для сносной жизни бродяги?

Заскорузлыми пальцами с грязными оболочками ногтей, он взял с синей тарелки картошку в кожуре, которая к тому же оказалась чуть недоваренной. Неосознанно он отметил, что эта синяя тарелка врезалась ему в память, будто осколок из детства.

Она как неразлучница–судьба, будет преследовать его всегда.

Черное пианино… оно давно уже исчезло, проданное когда-то за бутылку самогона. А ведь будто оно проклято.

Под глазом самодельная повязка напиталась кровью.

Он не помнил, где это случилось, как получил травму, то ли в драке, то ли где-то ещё, то ли сам где-то упал, и кто потом наложил повязку.

А ещё в детстве он гонял породистых сизарей вместе с батей, заядлым голубятником.

В час погребения отца, эти голуби, выпущенные на волю, садились на его гроб, установленный возле могилы, словно прощаясь со своим голубиным королем.

Но теперь голубей нет, они улетели после этого, будто их и не было. Опустевшую голубятню переделали под кладовку.

Потом и родимого дома не сталось для него.

Там всё сёстры с детишками заняли, и он всё им оставил, да чтобы не судиться лишний раз.

Осталась одна забота — только свист, да крик, каким призывал батя голубей домой, временами переходящий в безграничную тоску по чему-то, в то необъяснимое, чего Санька не мог выразить ни словами, ни описать мыслями.

Хотя было ещё одно важное занятие: он любил ловить рыбу, но скорее всего не ради самой рыбы, а во всевозможных наблюдениях за природой; от ряби на водной глади до шевеления листочков на подтопленных деревьях в заводях речушек. Он знал все способы ловли рыбы. Ставил «морды» и жерлицы, донки и ветлицы.

Только давно уже пропил удочки с катушками, и отцовский спиннинг. А в бане, в одном закутке, он недавно обнаружил заброшенную сеть.

Хотя не сеть, а одно название от нее: она была китайской, из гнилой нейлоновой лески, надводные поплавки рассыпались, и почти вся она была спутанной в один неприглядный комок.

Вчера Санька от нечегоделанья вечером, взялся привести ее в порядок и даже преуспел в этом.

Нормальной сети из нее не получилось, но бредни или перемет вполне удался.

Поплавки из пенопласта он заменил оструганными колышками, кое-чего отрезал, кое-чего аккуратно связал узелками.

Теперь она была подвешенной к потолку наискось, через весь предбанник. Тотчас он поглядел на свою работу, удовлетворенно крякнул, и у него возникла мысль, испробовать сеть в деле, прямо сейчас и не откладывая на завтра.

Сказано — сделано. Санька собрал сеть в пакет, в другой пакет сложил закусь и остаток самогона в бутылке.

И вскоре он уже неспешно брел к озеру, находящемуся неподалёку от теплицы.

Жара к вечеру спала, оставляя лишь ангельское тепло, на память о прошедшем дне, ласково ощущавшемся на измученном теле.

Неглубокое озеро было немного болотистым и кое-где затянутым ряской на поверхности и водорослями, но рыба, Санька знал, здесь водилась, и даже довольно крупная. Караси с голавлями.

Санька подошел к озеру, отыскал местечко без водорослей и камыша, и стал раскладывать сеть на бережку.

Вдруг ему сильно захотелось курить, прямо так что спасу нет, он отложил сеть в сторону, и принялся закуривать помятую сигарету.

Потом усевшись на травку удобней, он отогнал жужжащих комаров, и устремил глаза в небо, а потом, как всегда у него, бывало, принялся мечтать, стало быть наверно о счастье…

Затем улыбнулся своим светлым думам, пришедшим ему в пьяную, но свободную голову от разных хлопот, покряхтел, подтянул пакет, где был самогон с закуской, махнул рукой, выбрасывая окурок, ведь сеть и рыба от него никуда не денется, да и сумерки ещё не наступили вконец.

Стакана ему не потребовалась, он поднес горлышко к губам, запрокинул голову к безоблачному вечернему небу, и в два жадных глотка осушил бутылку до дна, которую тут же положил в пакет, и закинул сигареты тоже туда, от греха подальше.

Он не любил мусорить зазря.

Нетвердо покачиваясь, он кое-как приподнялся на шаткие ноги, снял белесую майку, подвернул штанины до колен. Взялся руками за одну размотанную сторону сети, и потащил ее в озеро.

Он ступил в воду возле берега, и она ему показалась чрезвычайно теплой. Санька пошел дальше на середину озера, и бесшабашно решил протащить эту сторону сети в место, где вода доставала ему по шею, и закрепить длинный колышек ко дну, а другую сторону сети он размотает потом, возле берега. Тут зыбкое дно под ногами подломилось обрывом большого пласта ила глубоко вниз. Санька успел издать непродолжительный крик, похожий на зов о помощи, но кого тут кричать, отбросил в сторону колышек, отчаянно забарахтался, но поплывшая сеть, как назло, опутала его ногу и руку…

***

Его долго искали по всей округе. Наконец родственники нашли пакеты возле берега, закуску растащили птицы, а пустая бутылка осталась вместе куревом внутри. Они догадались, что он наверно в озере. На третьи сутки его достали присланные городские водолазы из тины, потом труп отвезли в городской морг, дальше случилось небогатое отпевание в церквушке стареньким попом, и скромные похороны без поминок, где гроб тихонько упокоился на деревенском кладбище.

***

Санька не понял, что произошло с ним, точнее он помнил, что будто он был в воде, а потом ему было нечем дышать.

И вдруг всё прошло как дурной приснившийся сон, исчезла всякая тяжесть с души, и с тела. Он оказался на берегу также сидящим, и в сухой одежде, только она ему казалась вовсе незнакомой: штаны и рубаха, совсем белые–белые, какие он сроду не нашивал.

Ему хотелось летать птицей, быстрокрылым голубем, на каких он радовался в том далеком детстве.

Неожиданно он узрел мужика, точнее дедушку с бородой, который подступил к нему совершенно близко.

— А ты кто? — недоумевая, спросил его Санька.

— я то бог, — веселенько ответил дедушка, покручивая прядь седой бороды. — А ты?

— и я бог! — засмеялся Санька, ему никогда не было так хорошо, ведь веселье с самогона не шло ни в один ряд, с этим блаженством.

— вот и хорошо, значит теперь, мы два бога, — резонно заметил старец. — А ты, бог, узнал, что такое счастье?

— нет, не узнал, — грустно понурился головой Санька. — Получается, я не бог, как ты? Ведь бог, мне батюшка на проповеди говорил, он всё–всё знает на свете.

— ничего, это неважно. Главное ты веришь, что бог есть я, и ты сам. А счастье… что оно есть счастье, для всех людей, ведь я и сам не знаю в точности. Его выискивать надо, для каждого отдельно. Хочешь, я помогу тебе искать твое счастье?

И Санька Бог, теперь уже точно Бог, радостно обретая новый путь, пошел с ним, вдоль самых синих небес, какие бывают только в детских снах, или в сказках. Вечно молодой Санька, вместе с многовековым старцем, у которых, не было, никогда счастья…