Свербная история

Сережа – хороший. Он даже красивый. У него открытое доброе лицо, упругое мускулистое тело, сильные руки, большой член. Он не испорчен, мыслит позитивно, имеет внятные планы на жизнь, прощает и заботится. Ему просто не повезло, он связался с грязной порочной девкой. Этого может и не видно, если взглянуть на нее снаружи: молодая, 19 лет, вроде симпатичная, может только чуть бледная, как говорят все. Светлые волосы, небольшая округлая грудь, но зато раскидистая, внушительная попа. Девка и девка. Пока не заглянешь в её мысли, в мои мысли.

Боль, боль, боль.

Опять так ноет живот! Неужели снова придется делать это! Я борюсь с собой, думаю о Сереже. Он, как обычно, сверху, нависает надо мной на крепких руках, старается. Уже десять минут его член размеренно погружается и выскальзывает из моего мокрого влагалища. Желание есть. Оно велико. Я чувствую, как внутренности внизу живота наливаются нестерпимой жаждой разрядки. Опять. Я знаю, как её достичь. Но не могу ему показать, насколько у него развращенная, грязная и пошлая девушка. Мне хватает того, что я сама всю жизнь про себя это знаю. Я просто не перенесу, если Сережа будет считать меня озабоченной шлюхой. Достаточно того, что мать всю жизнь смотрит на меня с презрением, видимо, желая дочери таким образом ведомого только ей "счастья" считать себя вавилонской блудницей, подзаборной девкой, грязной шлюхой и дешевкой. Так вроде бы это звучит из её уст.

И вот, мои руки обнимают Сергея, мои губы встречают его раскрытый рот. Прекрасный, воспетый в романах миг единения и любви, а испорченная девка во мне думает только обо дном, у неё аж темнеет в глазах, как она этого хочет! Но надо выдохнуть, отвлечься, быть хорошей, правильной, подумать о чем-то постороннем, как всегда.

В детстве, чтобы прогнать плохие мысли я рисовала хилыми ломающимися карандашами, сточенными почти до сантиметровых огрызков. Изображала семью, с папой, которого не знала, дом, а не их однокомнатную квартиру, где ты всегда на виду. Как-то мать вышибла дверь в ванной, потому что я долго не выходила. Больше шпингалет там не работал никогда. Я пыталась его восстановить, но мать неизменно срывала: слишком испорченная у неё уродилась девочка, глаз да глаз. Не понятно в кого такая.

И сейчас она лежит под прекрасным парнем, хочет, но уже не надеется, ведь она сама запретила касаться ему её ТАМ руками – это "низко, грязно, нельзя" – так говорила мама. Лежит, мучается и знает, что потом от неудовлетворения всю ночь будет загибаться от тупых ноющих болей внизу живота. И терпеть и держать себя в руках. И знать, что проиграет. Снова. И с разочарованием и виной ждать, предвосхищать тот момент, когда желание станет настолько невыносимым, что опять все барьеры падут, собственная низость и испорченность станет в миг неважной, все мысли скукожатся в одно пронзительное желание, и она через слезы раскаяния, стыд презрения к себе, боль ожидания все же сломается как ветка, в миллионный раз, и её развратные нечистые пальцы блаженно скользнут в истосковавшееся, измученное, сочащееся предательским соком нутро и вырвут из неё такое желанное, но недопустимое удовольствие. Исступлённо много раз. До полного изнеможения. А потом, вместе с миром в теле вновь возродится гигантский чудовищный стыд за совершенное.

Стыд, стыд, стыд.

Она помнила времена, когда считала это обычным делом. Как почистить зубы. Как же звали того мальчика, не помню? Я ему показала, как это делаю сама: находишь пупырышек сверху на писе, его не спутать, такой упругий и гладкий, и водишь по нему пальчиком по кругу, желательно смочить слюнями. Мне этого вполне хватало. Пару минут и маслице между ножек растапливалось, сладкая судорога и блаженное спокойствие на весь сончас, защита от всего мира и его невзгод прямо тут, у тебя в трусиках. Но у мальчика пупырышка не было. Был столбик, почти с ладошку. Я поводила по его кончику пальчиком, как себе, но он сказал, что ему так не нравится. Забрался ко мне в трусы, пошарил там. Но как я делаю, у него тоже не вышло, хоть я и направляла его руку. И мы предпочли заниматься это самостоятельно, лежа рядом, под своими одеялами. Он справился быстрее. «Я всё!», – прошептал он гордо. Я торопилась, но мне нужно было больше времени. Потом, покраснев от напряжения и удовольствия, я сообщила ему, что «тоже всё». Наперегонки я этого еще не делала. Не только мне такое нравится, – тогда ещё подумала я. Мы повернулись друг к другу спинами и стали спать.

Но был третий, кто нас услышал. Он и стуканул воспитательнице.

И после тихого часа начался кошмар всей моей жизни. Когда моей матери сообщили, что её девочка на тихом часу показывала свою… и занималась с мальчиком… она стала такого цвета, что я испугалась: сиреневого. Потом я думала, что меня убьют прямо по дороге домой. Она была такой злой и разъяренной, что буквально бросала меня вперед на дорожке дергая за руку. Конечно, она орала, я простояла в углу весь вечер и меня лишили ужина. Но само печальное, что с тех пор моё секретное приятное занятие оказалось причиной такого количества бед и несчастий в жизни, что моя маленькая головка не могла всех их вместить.

В дальнейшем общение с мальчиками запрещалось. Мамочка внушала мне, что думать или говорить о чём-то таком – преступно, а что-либо делать ТАМ самой или показывать другим – недопустимо, аморально и приведет к ужасным последствиям.

«Только грязные похабные распутные девки этим занимаются», это опасно! Там, у меня, «всё сгниет и отвалится», у меня никогда «не будет семьи и детей». «Ты этого хочешь?».

Я всего лишь хотела, чтобы она перестала кричать. Немного успокоения и приятных ощущений от собственого тела возымели кошмарные послествия, слишком ужасные для детсадовки.

Меня перевели в другую группу, того мальчика я видела только на прогулках. И наше краткое знакомство длиной в один сончас на том прекратилось. Интересно, вспоминал он когда-нибудь наше приключение. Я вот – часто.

Как честная дочь, я твердо пообещала маме никогда больше так не делать. Серьезно ли пообещала? А как обещают дети? Как они клянутся никогда не брать шоколад? А ЭТО было лучше шоколада. Это было слаще всего, что я знала. Я честно ложилась спать и клала ручки на одеяло, потом, уже начиная засыпать, между ножек, в самом верху что-то начинало щекотаться, тянуть, звать. Пальчики мои сами сползали туда, сами пробирались у меня полусонной, и жали и терли пока не наступало тепло хорошо и спокойно. Я не хотела совсем трогать это место и делать там, но мои руки не слушали меня.

И меня снова ловили. Теперь уже мать взяла меня на тотальный на контроль, и воспитатели сами проходили на сончасу, проверяли мои ручки на одеяле. Если одна из них была не на месте, вечером меня ждало наказание.

Я пробовала спать на животе, тогда мои руки были не видны, но это тоже быстро раскусили.

И с каждым разоблачением, последующим скандалом, моя вина всё росла в собственных глазах, она пухла, заслоняла собою все радости мира. Оказывается, во мне есть изъян, дефект, нарушение. Я "нездорово увлекаюсь своей писей". Я "больна". Я вырасту "неправильной больной женщиной" и "не кому не буду нужна".

Моя борьба с "пагубным пристрастием" вышла на новый уровень. Я уже сама пыталась отказаться от «убивающей» меня привычки, очиститься, быть правильной девочкой. Но мама зациклилась на этом. «Ты опять себя трогала!» – вопила она, если я задерживалась в туалете.

Я засыпала под её надзором, руки на одеяле. Мои контакты в школе были под строгим контролем; «никаких мальчиков, ещё не хватало здесь, ты и так как шлюшка только об этом думаешь!».

Если бы она успокоилась и молчала, я не думала бы об этом так часто. Я ненавидела свой бугорок, своё желание, себя, когда я это делала. Я честно пыталась терпеть. Дни, недели. Но удержаться не могла. А после каждого срыва испытывала чудовищное чувство вины и раскаяния, страх перед матерью.

Но она зудела и зудела. Напоминала. А я подросла и в отместку ей стала делать ЭТО ежедневно. В школе, по дороге домой, на прогулке, на лестничной площадке. "Да, мамочка, вот такая я плохая, попробуй меня поймай! Пусть я не буду хорошей женщиной, пусть, пусть!"

Когда у меня начала расти грудь, и пришли регулы мать окончательно свихнулась. Единственная её забота, с которой она ложилась вечером и вставала утром была, чтобы я ни с кем не начала встречаться. «Еще принесешь кого-нибудь в подоле». Контроль был невыносимым. Теперь самоудовлетворение было мне просто необходимым. Более того, оно приобрело теперь настоящий, правильный, сексуальный смысл. Без него я могла покончить с собой, так как вынести всё, что происходило во мне и вокруг меня было нереально тяжело.

Мать не могла уже орать на меня как прежде и ставить в угол, однако зёрна дали всходы. И я сама считала себя глубоко порочной, пропащей. Общалась с отщепенцами, курила, махнула на себя рукой, плохо училась. Из-за моей "пагубной привычки" из меня не могло получиться ничего стоящего, и я ни к чему и не стремилась. Я знала, что с таким "дефектом" как у меня, моим нездоровым влечением к своим половым органам в этой жизни у меня одна дорога, по словам мамочки, – на панель. И мне осталось только подождать, когда я до неё дорасту.

Жар, жар, жар.

Только тело моё никогда не подводило. Повзрослев, я поняла, что мои приятные ощущения не итог действия сами по себе, а средство для целого механизма, призванного заставить людей размножаться. Не было бы наслаждения разве бы кто-то согласился этим заниматься? Скорее всего нет. Тем более женщины, которые терпят при родах такие муки.

Я не примирилась с собой, не простила свой порок, знала, что занимаюсь низким, отвратительным делом, но предпочла наслаждение плюс стыд, мукам воздержания и… стыду.

Стыд оставался в любом случае.

Когда мне было восемнадцать, мать уехала на похороны, в первый раз в жизни оставив меня одну в квартире. Это был непередаваемый кайф! Я ходила по дому совершенно голой, одевала легкие шали и платки, примеряла юбки, оставляя голой грудь. Я танцевала под радио перед зеркалом, и конечно, конечно, конечно! Везде! Даже на материной постели. Тот раз был особенно приятным! Я размазала свой сок по ручке её подголовника и не стала вытирать.

Кажется, за эти два с половиной дня со своей безудержной мастурбацией я перестаралась. С ужасом почувствовала, как на третье утро внизу живота у меня резко и сильно заломило. Я была в панике. И раскаивалась как никогда чистосердечно.

Раскаяние, раскаяние, раскаяние.

Я встретила мать, умываясь слезами: «У меня там болит! Мамочка, спаси»!

— Я тебе говорила, тварина, это всё твоя паскудная привычка, за что мне такое наказание! – запричитала родительница.

Но врач, врачи, ведь мы прошли несколько, успокоили, что всё нормально, никаких изменений. Я была здорова?!

Но та боль, появившись раз, никуда не делась, не ушла. Она стала появляться, когда я делала ЭТО слишком много или долго не делала вовсе.

Я была больна, но, наверно, психически.

После школы мать отправила меня в заводскую шарагу: «будет профессия, даже для такой никчемной». Усмотреть там за мной, уберечь от всего, она уже не могла. Сдалась. Да и я уже была совершеннолетней.

И на вечеринке я лишилась девственности

Ничего не почувствовала, кроме боли и облегчения. Наконец-то моё предназначение стало реализовываться. После той ночи, я дрочила как заведенная, когда могла и где могла. Теперь мне внутрь входил флакон от дезика, и я добавила к своей обычной вине – пальцам на клиторе, ещё одну – похабнейщий вид тюбика, высовывающегося из моей раскрытой разверзнутой сочащейся вагины.

Мне несколько раз парни предлагали встречаться, их в училище было много, но все они были мне не слишком приятны. Другое дело – Сережа.

Любовь, любовь, любовь.

Я встретила его у знакомых. Он сразу меня заинтересовал. Как оказалось и я его. Мы почти сразу начали встречаться. Это была любовь. Нам было хорошо, и я позволила ему все, что он хотел. Он почти ежедневно утаскивал меня к себе в общагу, и мы там трахались. У него был большой упругий член. Он мог долго и часто. И если бы не мой дефект, я бы наверно была с ним полностью по-женски счастлива. Из-за моей привычки я не могла кончить от секса! Хоть мне были приятны эти встречи. Но так как разрядки не было, после занятий любовью начинались все те же резкие тупые боли. Встретив Сергея, я, было, постаралась стать чище, прекратила себя трогать. Это было невыносимо сложно. Особенно после встреч с ним и нашего секса. Живот ныл не переставая, я все время была на таблетках. Сам он никогда не ласкал меня там, и так как мне надо. Но сказать или тем более показать, продемонстрировать свою низкую испорченную натуру я не смогла бы даже перед страхом смерти. Та вина, тщательно сформированная в детстве, преследовала теперь меня. Моё «пагубное стремление». «Девочка с дефектом».

Я могла терпеть неделями, загибалась от боли месяцами. Сергей любил меня, и я любила и терпела сколько могла. Но была слишком измотана, вместо глобальной вины, всю меня изнутри заняла эта боль. Я не могла больше выносить её в таком количестве. А та после каждого полового акта становилась все интенсивнее, не находя разрядки. Тогда я стала отказывать ему в сексе под всякими предлогами. Он не понимал, в чем дело, терпел и ждал. Два раза в месяц я ещё могла себе позволить несколько дней походить, скрючившись от боли, но на более моей любви не хватало. Мне приходилось снова доставать из черноты своей души свою пагубную привычку, свой тайный порок. Сорвавшись, как алкоголик, я могла трогать себя многократно, без остановки, часами, выгоняя из себя свою боль вместе с судорогами, приносящими только физическое, но не моральное удовлетворение.

«Это из-за этого я не могу получить удовольствие с Сергеем», – думала я мстительно про себя. – «из-за того, что постоянно дрочу! Грязная порочная тварь!»

Грязь, грязь, грязь.

Как-то после такой серии в несколько часов безудержного онанизма, я оставила внутри себя флакончик от дезика, надела трусы и пошла гулять по городу. Оделась броско, накрасилась – ни дать не взять шлюшка в поисках клиента. Интересно, знают ли встречные прохожие, что я только что делала этим пальцем? А этим? Где была моя рука десять минут назад, и что сейчас при ходьбе трет мои набухшие складки в трусах? Они будто всё знали, они смотрели спокойно, без злости или отвращения, потому, что понимали – со мной всё кончено. Эта подзаборная грязь их не интересовала.

Да, Сергей мне не подходит, слишком он чистенький и правильный. – думала я, пьяная от испытанных оргазмов, от ощущения мгновенной вседозволенности и вмиг пропавшего страха за свою жизнь. – И кто же мне подходит тогда? Какой-нибудь пьяница или бомж? Да, бомж будет идеально! Где, дайте мне бомжа я ему отдамся!

Бомжа я в тот день не нашла, но мысль, родившаяся в эйфории – осталась.

Как-то днем мы разговорились с бухариком на скамейке. Я сидела и курила, он подвалил и расположился рядом. Взрослый, даже старый, мужик с красным опухшим носом, посасывал бутылку вина из пакета и читал книжку.

Взглянув искоса несколько раз на меня: блузка, короткая юбка, яркие волосы, кожанка, сумочка на цепи, – он спросил, что я тут делаю.

Ради прикола, обмирая от собственной дерзости я ответила, что ищу клиента.

Он спросил почем беру.

Я назвала. Сумма была небольшой даже для него. Наверно в душе я хотела, чтобы он согласился.

Он покопался в кармане, заглянул в него, посчитал и сказал «пошли».

Все во мне оборвалось, ухнуло. «Пошли!» Провидение вело меня к моей участи.

— Куда?

— Вон в то парадное, я знаю там спокойное место, там ночью бомжи спят!

Подъезд, бомжи, пьяница, секс за копейки. Кажется, за первый раз я собрала всё части своей грязной головоломки. Осталось только заразиться СПИДом. Но на это случай я таскала в сумочке презервативы для Сергея.

Не чувствуя своих ног, я пошла с мужчиной по парку. Пока мы шли, он предложил мне свою бутылку из горла. Но если представить, что его грязный вонючий член будет у меня во рту я могла, то пить из облизанной им бутылки мне было мерзко.

В подъезде он прижал меня к себе и обдавая парами алкоголя, стал шарить руками по моему телу. Он нашел и выкатил из-под лифчика мою грудь, помял её, спустился к попке. Схватил её, забираясь по юбку. Попка ему, кажется, понравилась. Он сказал: «о-о-о-о, попка!».

Я плохо слушающимися руками расстегивала ему ширинку на брюках.

Тут свою руку он перевел ко мне спереди, задрал юбку и засунул её мне в трусы. Она была холодная и мерзкая. Всё было чудовищно противным. Я сдерживала себя, чтобы не вырваться и не убежать. Но тут его грязные руки достигли моего страшного секрета! Сразу, не шаря, прямо туда! Чувствовался опыт! Я охнула и поплыла. Весь испуг у меня улетучился. Мужчина делал мне очень приятно. Это было так необычно – получать знакомые ощущения от другого человека. Когда не знаешь как палец двинется в следующее мгновение, чувствуешь другую фактуру, силу, давление.

Почему-то мне вспомнился мальчик из детского сада. Как он несмело и неумело копался в моей щелке. Эти же пальцы умели всё. Охаживали меня сверху по пупырышку, ныряли в распахнутое лоно, щекотали губки. Мне оставалось только повиснуть на его шее, подаваться телом навстречу его пальцам и отдаваться прекрасным срамным ощущениям. Я кончила! Боже, как я кончила! Это оргазм стоил десятка моих! Со звёздами в глазах и сдавленными стонами, чтобы не заорать на весь подъезд! Меня трясло несколько минут! Искра сильнейшего взрыва согрела все мои внутренности, ноги и руки. Мне резко стало жарко, я откинулась от него всё еще дергаясь как похотливая тварь. Я ею и была! Вот мой удел!

Я схватила мужика за ремень, быстро сорвала брюки и, зажмурив нос запихала терпко пахнущий вялый член себе в рот. Под моими жадными благодарными усилиями он чуть опух, встал, но ни одеть презерватив ни даже вставить его в себя я бы не смогла – он вихлялся в моих руках как сарделька. Я не сдавалась и как можно нежнее посасывала его головку в своих губах. Наконец, в нем что-то проснулось, дернулось, в мгновение он весь напрягся оформился, но лишь для того, чтобы с стоном «о-го-го!» спустить мне в рот.

Я не ожидала такого, отпрянула и он уделал мне всю грудь.

Он держал меня за плечи, не давая подняться и спускал, и стонал: «бля-я-я-я!»

«Девочка, ты – супер, иди ко мне!» – он опять привлек меня к себе, нашел своей рукой мою распаренную вагину. Снова его пальцы вернули мне нарастающее сладострастие.

— Я хочу посмотреть, дай мне посмотреть, – шептал он.

Что ещё похабного я сегодня не сотворила? Кончилось, чем и начиналось, показываю письку мальчику – красота!

Он присел на корточки передо мной, я спустила колготки с трусами до колен и задрала юбку: "Смотри, чо".

«О-о-о-о, блять, заебись какая красивая пизда! Как вкусно пахнет! Она у тебя само совершенство! Девочка – ты чудо!» – прошептал мужик и присосался к моему лобку ртом.

«У-у-у-у, блять, она ещё и сладкая как конфетка, » – пробубнил он, занятым ртом.

Его моя грязь совсем не беспокоила, даже нравилась! Для него я была сладкая и вкусная. И красивая. Он лизал меня как конфету.

Язык его, или что там, он использовал также умело, как и пальцы. Я ощутила острую незнакомую ранее негу. Она растекалась от лобка по всей промежности. Он шевелил языком по клитору, а я улетала, дрожала как лист от острого наслаждения, и мечтала, чтобы он никогда не прекращал. Он запихал в меня свои пальцы и одновременно с языком двигал ими внутри меня, добавляя к наслаждению дополнительные нотки. Оргазм разгорался как пламя, он пришел, накрыл и очистил. Теперь уже я держала мужчину за плечи и дергалась тазом как заводная кукла.

Не было грязи.

Не было боли.

Не было больше стыда.

Ушла любовь.

Жар прошел, остыл теплыми углями удовлетворения.

Осталась только я, всего лишь я, маленькая запуганная девочка, измученная неврастеничкой – матерью, со своим скромным и вечным желанием ласки и любви, большими доверчивыми глазами и воскресшей верой в себя.